День народного единства: биография праздника - Юрий Эскин

Группировка, близкая к королю, плохо разбиралась в русских делах и строила фантастические планы завоевания и окатоличивания всей России [167, 78–80]. Для Станислава Жолкевского и его единомышленников главной целью было создание мощной федерации – Речи Посполитой в составе Польского королевства, Российского царства и Великого княжества Литовского, части которой были бы равноправны, но этого не поддерживало окружение короля [167, 80,170–171].[43]

В Москве сторонники приглашения на престол Владислава организовали посольство в королевский лагерь под Смоленском. Туда включены были видные тогдашние политические фигуры – митрополит Ростовский Филарет Романов, боярин князь В. В. Голицын (их удаляли из столицы как возможных претендентов на престол), окольничий князь Д. И. Мезецкий, а также несколько десятков представителей от всех чинов государства, в том числе стольников, стряпчих, московских дворян, провинциальных дворян, купцов и ремесленников. Посольство должно было официально, от лица всего государства, предложить шапку Мономаха королевичу. Однако Сигизмунд был недоволен заключенным С. Жолкевским с боярами договором,[44] он потребовал присоединения к Речи Посполитой Смоленщины и признания Владислава царем без перекрещивания. На таких условиях посольство не могло продолжать переговоры, и послы вскоре были интернированы и сосланы (правда, важнейшие подолгу жили в домах у вельмож, например, Филарет – у канцлера Льва Сапеги). Среди населения России росло разочарование – обещанный царь не появлялся.

В Первом ополчении

Тем временем в государстве Московском возникла новая общественно-политическая ситуация. Жители множества городов – и посадское торгово-ремесленное население, и дворяне-помещики окружавших города уездов – давно уже перестали надеяться на верховную власть, коей и вовсе уже не существовало; воеводами в городах (которые раньше всегда присылались Разрядным приказом и часто не знали местной специфики) стали избираться наиболее влиятельные местные дворяне (как Ляпунов в Рязани), посадские и городовые дети боярские собирали местные ополчения, защищая свою жизнь и имущество от разбойных «воровских» казачьих и наемничьих отрядов, лишившихся, в свою очередь, части своих предводителей.[45]

Примером творившегося хаоса и ужаса могут быть события 1608–1609 гг. в богатой Костроме, присягнувшей Лжедмитрию II в октябре 1608 г. Тушинские власти учинили там повальный грабеж, возмутивший даже офицеров Яна Сапеги, в результате чего в декабре горожане восстали, перебив гарнизон и казнив воеводу князя Д. В. Горбатого-Масальского. Но в декабре—январе восстание подавили А. Лисовский и Э. Стравинский, причем местные дворяне помогли им захватить и жестоко разгромить город. Спустя месяц костромичи им страшно отомстили – около 200 дворян с семьями было утоплено в Волге, а остатки тушинцев осаждены в Ипатьевском монастыре.

До июля 1609 г. город еще несколько раз захватывался тушинцами, но вскоре освобождался с помощью ополчений из Ярославля и других городов; в конечном итоге после разгрома ополченцами «лисовчиков» у Решмы, близ Волги, в августе 1609 г. Кострома и Ярославль полностью освободились [140, 166–170]. Одни тушинцы продолжали разорять страну, но другие стали прислушиваться к агитации П. П. Ляпунова, рассылавшего прокламации по городам, начинавшим собираться в единое ополчение.

В этот момент над инициатором нового объединения нависла опасность. Пока в Калуге бывшие тушинские «бояре» князь Д. Т. Трубецкой и И. М. Заруцкий собирали остатки армии рухнувшего «государства» и налаживали связи как с отрядами «вольных казаков» братьев Просовецких, так и знатных дворян А. В. Измайлова, князей Ф. Ф. Волконского и В. М. Масальского, московское боярское правительство попыталось захватить самого Ляпунова. Прокофий Петрович находился в Пронске, откуда он только что выбил отряд запорожцев («черкас»), однако там его осадил принявший сторону Владислава бывший тушинец, опытный воин Исак Сунбулов. Ляпунов отправил гонца ко все еще находившемуся в Зарайске Пожарскому. Дмитрий Михайлович быстро организовал солидный отряд из рязанских и коломенских служилых людей и двинулся на помощь. Узнав об этом, Сунбулов, не ввязываясь в бой, снял осаду и отступил к Михайлову, а Ляпунов вернулся в Рязань. 1 декабря 1610 г. Сунбулов, рассчитав, что Пожарский, вероятно, ушел из Зарайска с большей частью гарнизона, ночью попытался с отрядом запорожцев взять полупустой город. Но разгадавший его маневр князь обогнал противника. Он успел скрытно зайти в кремль раньше, и когда тушинцы с запорожцами увязли в посаде, где был небольшой острог, примериваясь к захвату каменного кремля, ворота его неожиданно открылись: Пожарский «…вышел из города с небольшим отрядом, и черкас из острога выбил вон, и их побил» [77, 353–354].

Так окончательно определилась позиция зарайского воеводы. Возможно, он целовал крест Владиславу, но на условиях, которые отказался принять Сигизмунд. А значит, царя на Руси по-прежнему нет, и правительство, сидящее в Московском кремле, никого не представляет, поскольку сам же своим зарайцам обязался служить только тому, кто «на Москве будет царствовать». После этих событий московское правительство стало считать князя Дмитрия «изменником». Помета «в Зараском» при его имени в боярском списке рубежа 1610–1611 гг. зачеркнута и переставлена к имени боярина Н. Д. Вельяминова, т. е. Пожарского тогда официально сместили.

Тем временем ополчение, которое принято называть Первым, под началом Ляпунова, Трубецкого и Заруцкого к рубежу 1610–1611 гг. сформировалось в Рязанщине в значительную силу и в начале марта 1611 г. выступило в поход. Задачей его, по мысли вождей, было «очистить» Москву от польско-литовского гарнизона, «выручить» боярское правительство, которое в официальной пропаганде ополчения (рассылавшихся по городам грамотах) объявлялось не изменническим, а «плененным», и избрать нового царя.

Здесь начинается одна историческая загадка. Связана она с восстанием в Москве 18–19 марта 1611 г. Согласно свидетельствам русских летописцев, польских и других иноземных мемуаристов, в оккупированном городе ситуация все время обострялась, жители открыто ждали прихода ополчения, и польское руководство гарнизона решило укрепить стены, поместить на них больше артиллерии, установить комендантский час, разместить на площадях отряды кавалерии, конфисковать у жителей оружие и все то, что могло им служить, например длинные ножи. Бояр, которые подозревались в участии в заговоре, посадили под домашний арест. В Кремле решено было собрать с квартир наемных солдат и поляков, в том числе мушкетеров и пикинеров Я. Маржерета и К. Буссова. Передовые отряды ополчения уже подошли к Москве, но до подхода основных сил было еще далеко. И в этой ситуации произошел стихийный взрыв. Началось все дракой польских солдат и московских извозчиков, которые отказались возить пушки на стены Китай-города, где-то в районе нынешней Лубянской площади. Драка переросла в вооруженную стычку, вскоре волнение охватило весь город.

Извилистые улицы с высокими заборами-частоколами покрылись баррикадами из лавок, саней, возов и пр. И вот здесь неожиданно появляется Пожарский. Что он делал в Москве, где, в сущности, судя по сложившимся отношениям с правительством, мог находиться только на «нелегальном положении»? Может быть, в преддверии осады он собирался вывезти семью, если она еще находилась в обширной родовой усадьбе на Сретенке (теперь – начало Лубянки)? На так называемом «Сигизмундовом плане» Москвы, снятом польскими картографами в 1610 г., в начале Сретенки справа (если стоять спиной к Китай-городу и Кремлю) виднеется в окружении мелких построек довольно большое деревянное двухэтажное здание с башенкой посередине. На противоположной стороне улицы показаны Пушечный двор, прямо через дорогу – чей-то дворец с причудливыми бочкообразными крышами теремов и башен, а далее – приходская церковь Введения [87, 17, 200–201, 220–222]. Можно предположить, что первый из описанных домов и есть усадьба Пожарского (сейчас примерно на этом месте находится каменное здание XVII–XIX вв., изначально принадлежавшее ему).

На мысль о «частном» приезде князя наводит тот факт, что он принял участие в боях прямо на Сретенке, буквально выйдя из собственного дома. Однако возможна и иная версия. Судя по «Новому летописцу», на Сретенке «соединясь с пушкарями» (рядом находился Пушечный двор, где, конечно, были и недавно отлитые и, возможно, привезенные в починку орудия, а те, кто их делал, умел и стрелять; ныне там улица, названная в начале XX в. Пушечной в память о нем), бился Пожарский, у Яузских ворот – И. М. Бутурлин, за Москвой-рекой – Иван Колтовский [77, 355, 356]. Похоже, что несколько опытных воевод заранее проникли в город и начали восстание по плану. Однако какую цель они преследовали? Все трое принадлежали к среде Государева двора. Еще один человек их круга, И. В. Плещеев, прибыл с отрядом от Ляпунова наутро следующего дня. Заметим, что ни одного воеводы из выдвинувшихся в Тушине или ранее простолюдинов во главе восстания не было. Во время боев по наущению русских сторонников Владислава явный враг их, князь А. В. Голицын, казалось бы, мирно проживавший в своем дворе, был убит. Не следует ли из этих фактов, что дворянская часть ополчения во главе с Ляпуновым в союзе с московскими аристократами попыталась упредить события и установить контроль над городом до прихода основных сил – казаков Трубецкого и Заруцкого, от которых ничего, кроме хаоса и кровопролития, не ждали?