Zakat imperii - С. Ekshut

С фотографической точностью Лаевский создал очень похожий словесный портрет образованного чело­века 80-х годов, мятущегося и не находящего себе места в мире. Этот человек пребывал в сфере химер и отвлечённых понятий, искал и не мог найти нравственные идеалы, стра­дал от отсутствия ясных жизненных ориентиров, трактовал самого себя как неудачника и не был приучен к упорному труду как умственному, так и физическому. Даже в сфере частной жизни у него не было точки опоры: семья и домаш­ний очаг не воспринимались им как тихая заводь, в которой можно укрыться от житейских бурь и обрести нравственное обновление. Героиня повести Надежда Федоровна сошлась с Лаевским, бросила живущего в Петербурге мужа и вместе со своим возлюбленным отправилась к месту его службы на Кавказ. Свою совместную жизнь с Лаевским не получившая развода Надежда Федоровна трактует не как незаконное со­жительство, а как гражданский брак: в разговоре со знакомой дамой она называет Ивана Андреевича мужем. Разумеется, подобное поведение было бы невозможно в Петербурге, да и на Кавказе Лаевского вместе с Надеждой Федоровной не принимают в семейных домах, за исключением дома робкого чиновника Битюгова. Пожилая чиновница Марья Констан­тиновна Битюгова, до 32 лет служившая в гувернантках, скрепя сердце стала принимать столичную даму, хотя и почитала ее в глубине души страшной грешницей. Бывшую гувернантку из хорошего дворянского дома особенно сильно коробит нечистоплотность Надежды Федоровны и ее неумение вести домашнее хозяйство. «По изысканности и пестроте ваших нарядов всякий может судить о вашем поведении. Все, глядя на вас, посмеивались и пожимали плечами, а я страдала, страдала... И, простите меня, милая, вы нечистоплотны! Когда мы встречались в купальне, вы за­ставляли меня трепетать. Верхнее платье еще туда-сюда, но юбка, сорочка... милая, я краснею! Бедному Ивану Андреичу тоже никто не завяжет галстука как следует, и по белью, и по сапогам бедняжки видно, что дома за ним никто не смотрит. И всегда он у вас, мой голубчик, голоден, и в самом деле, если дома некому позаботиться насчет самовара и кофе, то поневоле будешь проживать в павильоне половину своего жалованья. А дома у вас просто ужас, ужас! Во всем городе ни у кого нет мух, а у вас от них отбою нет, все тарелки и блюдечки черны. На окнах и на столах, посмотрите, пыль, дохлые мухи, стаканы... К чему тут стаканы? И, милая, до сих пор у вас со стола не убрано. А в спальню к вам войти стыдно: разбросано везде белье, висят на стенах эти ваши разные каучуки, стоит какая-то посуда...»249 Создал ли Че­хов образ неряшливой женщины, восходящей к реальному прототипу, или следовал тургеневской традиции, но литера­турное родство Авдотьи Никитишны Кукшиной и Надежды Федоровны не вызывает сомнений.

Обыватели приморского городка, в котором живут пред­ставители самых разных национальностей, не воспринимают совместную жизнь Лаевского и Надежды Федоровны как позор, а рассматривают её как некоторую экстравагантность, что является выразительной приметой времени. Общество, уже переставшее считать венчание супругов перед алтарём таинством, стало более терпимым по отношению к попранию святости семейных устоев и гражданскому браку, что кон­статирует молодой зоолог фон Корен: «...прежде здесь жили с чужими женами тайно, по тем же побуждениям, по каким воры воруют тайно, а не явно; прелюбодеяние считалось чем-то таким, что стыдились выставлять на общий показ; Лаевский же явился в этом отношении пионером; он живет с чужой женой открыто»250.

Уйдя от мужа, не имевшая своего состояния Надежда Федоровна оказалась в весьма затруднительном матери­альном положении, которое усугублялось её полной за­висимостью от Лаевского. Так прошло два года. Лаевский понял, что разлюбил свою подругу, она стала ему чужой, но он чувствовал собственную ответственность за судьбу На­дежды Фёдоровны - интеллигентной женщины, которую он увлек за собой. «Женщина она одинокая, безродная, денег ни гроша, работать не умеет...»251 Иван Андреевич оказался в тяжелом положении: все эти годы он жил не по средствам, наделал большие долги и не мог благородно расстаться с Надеждой Фёдоровной, обеспечив её существование хотя бы на первое время. «Единовременно пятьсот в зубы или двадцать пять помесячно — и никаких. Очень просто»252. Такой выход, предложенный военным доктором Самойлен-ко, не мог устроить ни Лаевского, ни Надежду Федоровну. Они столкнулись с издержками вожделенной свободы. Свобода от брачных уз обернулась для эмансипированной женщины еще большей зависимостью от любовника, чем её прежняя зависимость от мужа. Закон обязывал мужа содержать свою жену, любовник не нес перед ней никаких обязательств. Ситуация была патовой. У Надежды Федо­ровны был лишь один реальный выход - стать продажной женщиной. Известная предрасположенность к этому у неё была. «...Она уже два раза в отсутствие Лаевского принимала у себя Кирилина, полицейского пристава: раз утром, когда Лаевский уходил купаться, и в другой раз в полночь, когда он играл в карты. Вспомнив об этом, Надежда Федоровна вся вспыхнула и оглянулась на кухарку, как бы боясь, что­бы та не подслушала ее мыслей»253. После двух интимных свиданий с Кирилиным Надежда Федоровна поняла, что ее связь с полицейским приставом была ошибкой. Она решила порвать с приставом, однако Кирилин оказался негодяем и стал её шантажировать, что он устроит публичный скандал, если Надежда Федоровна не даст ему ещё два свидания, -и она была вынуждена на это согласиться. И без того не­простая жизненная коллизия осложнялась долгами самой Надежды Федоровны: в течение этих двух лет совместной жизни с Лаевским «набрала в магазине Ачмианова разных пустяков рублей на триста. Брала она понемножку то ма­терии, то шелку, то зонтик, и незаметно скопился такой долг»254. Во время пикника, в котором принимал участие сын купца Ачмианова, красивый и благовоспитанный юноша, влюблённый в Надежду Федоровну, женщина поняла, как она может отделаться от этого долга. «Если бы, например, этому красивому, молодому дурачку вскружить голову! Как бы это, в сущности, было смешно, нелепо, дико! И ей вдруг захотелось влюбить, обобрать, бросить, потом по­смотреть, что из этого выйдет»255. Вскоре ей действительно именно этим способом удалось избавиться от тяготившего её долга. Надежда Федоровна встретилась на пристани с молодым красавцем, «ей было очень смешно, и она вернулась домой поздно вечером, чувствуя себя бесповоротно падшей и продажной»256.

Противозачаточные средства, уже появившиеся в это время, позволяли Надежде Федоровне безнаказанно вести такой образ жизни: рождение ребенка стало бы для нее на­стоящей катастрофой. Чехов весьма определенно написал об этом: в спальне висят «разные каучуки»257 — так в то время называли презервативы, которые стоили недёшево, поэтому их мыли после использования и сушили, чтобы вос­пользоваться вновь. Чехов был первым русским писателем, отобразившим в своем произведении эту модную новинку. И реальное обретение женщиной вожделенной свободы шло рука об руку с развитием химической промышленно­сти, освоившей процесс вулканизации и производство этих самых «каучуков».

По воле автора, для Надежды Федоровны все кончилось благополучно. Её муж умер, и она получила возможность вступить в брак с Лаевским. Во время бессонной ночи на­кануне дуэли с фон Кореном, который считал Лаевского никчемным, слабым, ничтожным и ненужным и за это не­навидел его и желал убить, Иван Андреевич «понял, что эта несчастная, порочная женщина для него единственный близкий, родной и незаменимый человек»258. Счастливая случайность спасла жизнь Лаевского. Пуля фон Корена лишь контузила его шею, и после пережитого потрясения Иван Андреевич решил венчаться со своей подругой и на­чать новую жизнь.

Для другой 25-летней петербургской дамы, Зинаиды Федоровны Красновской из «Рассказа неизвестного чело­века», обретение свободы обернулось трагедией. Молодая и состоятельная замужняя женщина полюбила петербургско­го чиновника Георгия Ивановича Орлова, камер-юнкера и сына известного государственного деятеля. Изредка Орлов облачается в свой шитый золотом камер-юнкерский мундир и отправляется ко двору. Чехов очень четко обозначил вы­сокий социальный статус своих героев. Ни для Орлова, ни для Красновской, чьи пальцы унизаны кольцами с брилли­антами, проблемы нехватки денег не существует. Зинаида Федоровна, находившаяся в связи с Орловым, несколько раз полушутя-полусерьёзно угрожала возлюбленному, что бросит законного мужа и переедет к нему жить. Орлов ей не верил, да и не хотел верить. Он рассматривал свои от­ношения с Зинаидой Федоровной как банальный светский адюльтер, не накладывающий на него никаких обязательств. Несколько раз, желая уклониться от свиданий, он даже лгал, что не может встретиться, ибо занят по службе. Влю­бленная Зинаида Федоровна не смела подозревать Орлова в неискренности и свято верила всем его отговоркам. Итак, однажды Красновская после бурного объяснения с мужем, давно уже подозревавшим её в супружеской неверности, решилась окончательно уйти от мужа и переехать к Орлову. «Но вчера, во время ссоры, когда он закричал плачущим голосом: "Когда же все это кончится, боже мой?" - и ушел к себе в кабинет, она погналась за ним, как кошка за мышью, и, мешая ему затворить за собою дверь, крикнула, что нена­видит его всею душой. Тогда он впустил ее в кабинет, и она высказала ему все и призналась, что любит другого, что этот другой ее настоящий, самый законный муж и она считает долгом совести сегодня же переехать к нему, несмотря ни на что, хотя бы в нее стреляли из пушек»259. В этих словах, как в капле воды, отразился дух времени, когда настоящим му­жем стали считать не того, с кем тебя обвенчали, а того, кого любишь. Венчание перестало восприниматься как таинство и расценивалось уже исключительно как формальный обряд. «Рассказ неизвестного человека» впервые был напечатан в 1893 году на страницах журнала «Русская мысль». Чтобы по­чувствовать бег времени и оценить радикальность перемен, отметим, что чеховский «Рассказ неизвестного человека» был опубликован спустя шесть десятилетий после выхода в свет первого полного издания пушкинского «Евгения Онегина». Как мы помним, Татьяна сказал Онегину: