Осень в Пекине - Борис Виан

— Нет, — возразил практикант. — Это давно уже вышло из моды. Вы отстали от жизни. Ни один нормальный человек в это уже не верит.

— Это — с одной стороны. Но мы сейчас не об этом, мы о столбе, — сказал Членоед. — Нельзя отрицать, что существуют представления, существуют, как выражаются философы, переносы, комплексы и подавленные инстинкты, а также — как в вашем случае — онанизм.

— Конечно, сейчас вы опять скажете, что я кретин, — вздохнул практикант.

— Да нет же, — сказал Членоед. — Вы просто не очень умный человек, вот и все. Но в вашем случае это даже простительно.

Практикант уже прикрепил крылья к фюзеляжу и теперь с любовью устанавливал хвостовое оперение. Он замер на несколько секунд, чтобы обдумать только что услышанное.

— А вы… Вы-то как справляетесь? — спросил он.

— С чем?..

— Ну, сами знаете…

— Я что-то не понял, — сказал Членоед. — Вопрос поставлен настолько расплывчато, что его можно посчитать за бестактность.

— Я не хотел вас обидеть, — возразил практикант.

— Понимаю. Но вы никогда не упускаете возможности сунуть нос в чужие дела.

— Все же мне там было лучше, — сказал практикант.

— Мне тоже, — сказал Членоед.

— Здесь так тоскливо.

— Это пройдет. Это все из-за песка.

— Нет, не из-за песка. Мне не хватает медицинских сестер, практикантов, больных…

— И стульев тоже? — уточнил Членоед.

Практикант покачал головой, и горечь пятнами проступила на его лице.

— Вы будете всю жизнь попрекать меня этим стулом?

— Я только начал, — возразил Членоед. — И вообще, вы до старости не доживете: слишком много дурных привычек.

Практикант застыл в нерешительности, открыл рот, потом снова закрыл его, так и не сказав ни слова. Он опять углубился в цилиндр, стал копаться в моторе, и Членоед вдруг увидел, как он резко отдернул руку и уставился на нее, точно так же, как и тридцатью минутами ранее. На его ладони зияла огромная рваная рана. Практикант посмотрел на Членоеда. Плакать он не плакал, но был очень бледен, губы стали совсем зелеными.

— Он укусил меня… — пробормотал практикант.

— Что вы с ним еще сделали? — спросил Членоед.

— Я?.. Ничего… — прошептал практикант.

Он положил самолет на песок.

— Мне больно…

— Покажите.

Он протянул руку.

— Дайте мне ваш носовой платок, — сказал Членоед.

Практикант протянул омерзительный клочок материи, и Членоед кое-как обвязал ему руку, всячески выказывая при этом свое отвращение.

— Так лучше?

— Да, — кивнул практикант.

— Я сам его запущу, — сказал профессор.

Он схватил самолет и ловко запустил мотор.

— Держите меня за пояс!.. — Он старался перекричать шум мотора.

Практикант ухватился за него что было сил, а профессор повернул регулировочный винт. Пропеллер начал вращаться так быстро, что внешние края лопастей приобрели темно-красный оттенок. Практикант вцепился в трепещущего в мощном воздушном потоке Членоеда.

— Отпускаю! — заорал Членоед.

«Пинг-903» взвился в воздух, как ракета, и через несколько секунд исчез в вышине. Практикант, как завороженный, все держал профессора за талию, потом, разжав объятия, опустился на землю. Сидя, он еще всматривался пустым взором в то место, где в последний раз видел самолет. Членоед засопел.

— У меня рука болит, — сказал практикант.

Вокруг открытой раны образовались зеленоватые бугорки, а со дна раскаленного черно-красного кратера уже била струйка маленьких воздушных пузырьков.

— Постойте!.. — воскликнул Членоед. Он схватил практиканта за локоть. — Это надо подлечить!..

Практикант встал и, с трудом передвигая ноги, быстро заковылял по направлению к гостинице. Профессор поспешил за ним.

— А как же самолет? — спросил практикант.

— Кажется, с ним все в порядке, — сказал Членоед.

— А назад он вернется?

— Думаю, что да. Он так отрегулирован.

— Летит он очень быстро…

— Да.

— Как же его остановить?

— Не знаю… — сказал Членоед. — Об этом я как-то не подумал.

— Это все из-за песка… — сказал практикант.

Тут раздался пронзительный свист, и нечто пронеслось примерно в метре над их головами. Потом было что-то вроде взрыва, и в стеклянной террасе ресторана на первом этаже появилось звездообразное отверстие, четкие контуры которого полностью совпадали с очертаниями «пинга». Было слышно, как в ресторане одна за другой по очереди падали и разбивались об пол бутылки.

— Я побегу вперед, — сказал Членоед.

Практикант остановился: он наблюдал за тем, как темная фигурка профессора скатилась по склону вниз. Желтый воротник его рубашки сиял над старомодным сюртуком. Членоед открыл дверь и исчез в гостинице. Практикант посмотрел на свою руку и тяжелым, неуверенным шагом двинулся по склону вниз.

VII

Анжель надеялся догнать Бирюзу, а потом проводить ее обратно до кабинета Амадиса. Он торопился: быстро взобравшись на дюну, он длинными прыжками спускался вниз по склону. Ноги его с глухим уханьем проваливались в песок. Иногда он наступал на траву, жесткие стебельки с хрустом ломались, и в воздухе разносился свежий смолянистый запах.

Остановка 975-го располагалась примерно в двух чего-то там от гостиницы. Анжель был уже близок к цели, но тут увидел возвращающуюся Бирюзу: ее фигурка появилась на самой вершине холма, у подножия которого он находился. Анжель попытался бегом взобраться по склону вверх, но не смог, и встретились они на полуспуске.

— Здравствуйте! — сказала Бирюза.

— А я за вами.

— Анн еще занят?

— Вроде да.

Воцарилось молчание. Это не предвещало ничего хорошего. К счастью, Бирюза подвернула ногу и взяла Анжеля под руку, чтобы было на что опереться.

— В этих дюнах не разгуляешься, — сказал Анжель.

— Тем более на высоких каблуках.

— А вы на людях всегда носите высокие каблуки?

— Я не так часто бываю на людях. Все больше сижу с Анном в гостинице.

— Вы его очень любите? — спросил Анжель.

— Да, — сказала Бирюза. — Он очень следит за собой, хорошо сложен, и у него отменное здоровье. И потом, мне очень хорошо с ним в постели.

— Ну, а с интеллектуальной точки зрения… — осторожно произнес Анжель. Он пытался не вникать в слова Бирюзы.

Она рассмеялась:

— Интеллектуального мне и так хватает. Когда я вечером возвращаюсь от Дюдю, я ни о чем интеллектуальном и думать не могу!..

— Но он же идиот.

— Свое дело, во всяком случае, он знает хорошо, — сказала Бирюза. — Он на своей работе собаку съел. Это уж будьте уверены!

— Но он же скотина.

— С женщинами, по крайней мере, он очень мил.

— Он мне противен.

— Вас заботит лишь физическая сторона…

— Неправда, — сказал Анжель. — Но что касается вас, то это действительно так.

— Вы мне надоели, — заявила Бирюза. — Мне приятно поговорить с вами, но заниматься любовью я предпочитаю с Анном. С Дюдю же мне приятно работать. Мне даже трудно представить, что я лягу с вами в постель. В этом было бы что-то не совсем приличное.

— Почему?

— Вы придаете этому слишком большое значение…

— Нет, я придаю этому значение только в отношении вас.

— Не говорите так. Мне… Мне это неприятно… И даже немного противно.

— Но ведь я люблю вас, — сказал Анжель.

— Ну да, конечно, вы меня любите. Большое спасибо. Я тоже к вам хорошо отношусь. Но как к брату, понимаете? Я вам уже говорила. Я не могу лечь с вами в постель.

— Почему?

Она усмехнулась:

— После Анна хочется только спать, и ничего больше…

Анжель молчал. Он с трудом тащил ее на себе — из-за каблуков она не могла идти нормально. Он искоса посмотрел на молодую женщину. На ней был тонкий вязаный свитер, сквозь который проступали острые соски ее слегка опустившейся, но еще довольно привлекательной груди. Контур ее подбородка выглядел вульгарно, но Анжель любил ее, как никогда никого раньше.

— А чем вы с Амадисом занимаетесь?

— Он диктует мне письма и отчеты. Работа для меня у него всегда найдется. Он на все и на всех заводит дело — на щебенку, на рабочих, на археолога… Это я тоже печатаю.

— Я бы не хотел, чтобы вы… — Он запнулся.

— Чтобы я — что?

— Ничего… А если Анн уедет, вы поедете вместе с ним?

— Зачем ему уезжать? Здесь, слава Богу, работы хватает.

— Да нет, я понимаю, что незачем, — сказал Анжель. — Но если вдруг он вас разлюбит?

Она рассмеялась:

— Вряд ли бы вы задавали такие вопросы, если бы видели его, когда он со мной…

— Я не хочу этого видеть, — сказал Анжель.

— Понимаю, — кивнула Бирюза. — К тому же вам было бы противно, наверное. Мы ведь не всегда ведем себя как паиньки.