Имя нам – Легион - Александр Сивинских

Транспортер, не задерживаясь, продолжил раскручивать «часовую» спираль. Последствия «выпадения» в этот мир осколков армии вторжения попадались все чаще. Простыня девственного снега была грубо вспахана глубокими бороздами, засыпана кусками дерна. Кое-где снег будто растопило потоками горячего воздуха. Еще четыре участка обстреляла наша пушка, и еще шесть чужеродных для здешней тундры трупов остались на выжженных пятнах.

Потом затаившиеся под снегом враги встречаться перестали, и транспортер полетел в обратном направлении, с каждым витком уменьшая радиус облета. Еще один выстрел, еще одна головешка. Наконец спираль сошлась к геометрическому центру. Мы опустились на снег.

– Попробуем на живца? – спросил Генрик у куратора.

– Попробуем, – подумав, ответил тот.

«А кто будет живцом?» – задал я себе риторический вопрос.

Мне выпало прочесать участок «сто метров в направлении ориентира номер один». Ориентиром выступал почти неразличимый холмик.

Что ж, подумал я, придется очень постараться, чтобы выдержать верный азимут. Эх, лыжи бы охотничьи! А то ведь придется пешком брести по сугробам, и не знаю, какой из меня при этом будет боец. Живец – да, живец будет хороший!

– Почему не продолжить облет на транспортере? – поинтересовался я у батал-куратора. – Все-таки сверху виднее. Да и безопаснее.

– Онзаны, – объяснил Анатолий Анатольевич, закуривая, – в случае опасности легко впадают в подобие анабиоза. Химические процессы в организме замедляются, температура падает, окраска тела приобретает идеальный для маскировки оттенок. Отыскать такой полутруп практически невозможно. Но одна реакция у них почему-то все-таки остается. Реакция на живого человека. Стоит приблизиться к такой вот «дохлой» твари, как она мигом оживает. К счастью, разогреть организм сразу до полной активности онзаны не успевают. Однако шевелиться и даже агрессивно действовать начинают все равно. Тут-то их и бери, тепленьких! Так что, чем больше вы будете барахтаться в сугробах, тем выше шансы на пробуждение возможных скрытников. Задача ясна? Тогда вперед!

Мои сослуживцы уже успели отползти – кто на десяток метров, а кто и больше. Я погреб нагонять упущенное за разговором время.

Семь человек – семь кривоватых дорожек-лепестков, отходящих от зеленого венчика транспортера. Семь обманчиво беззащитных живцов, а на деле – стальных блесен, снабженных коваными тройниками, брели по снегу в ожидании щучьего нападения. Нападения, заранее обреченного на неудачу.

Слева дважды грохнуло. На выстрел «Дракона» звук не походил, и я повернулся посмотреть, в чем дело. Генрик опускал АГБ, автоматический гранатомет Барышева – личное оружие, по традиции Легиона приобретенное на аванс. Грозная машинка этот АГБ. Очнувшегося и высунувшегося онзана две попавшие в него гранаты разнесли в клочья. Останки бедолаги разбросало на площади в несколько квадратных метров. Но таскать подобное смертоносное чудо вдобавок к «Дракону» – надо иметь стальной загривок! Как у Генрика или Павлуши Мелкого, который тоже владел подобной монструозною игрушкой.

А мне – и моя хороша. Я забросил карабин за спину и извлек пистолет из кобуры на правом бедре.

«Больше на глаза не показывайся, пока не подстрижешься и серьгу из уха не вынешь, – сказал вчера Сергей Данилович, швырнув мне патроны, снаряженные подкалиберными пулями. – Срамота глядеть! Чисто педик!»

И черт с ним. Подстригаться я не собирался.

Я снял «Хеклера» с предохранителя и взвел курок.

Дойдя до конца обговоренной трассы, сделал тридцать шагов на запад, как было приказано, и повернул к транспортеру. Лепесток дорожки обретал некоторую законченность очертаний. Онзаны на живца по фамилии Капралов почему-то не реагировали. Видимо, не было их на этом маршруте. И не придется мне испытать реальную действенность пистолета, а жаль! Лучше бы знать его возможности заранее, опробовав в достаточно спокойной обстановке борьбы с заторможенными врагами.

Анатолий Анатольевич и Петруха спокойно курили, не без комфорта разместившись на надутом спальнике рядом с «фаллопланом». Петруха что-то сказал, Анатолий Анатольевич кивнул, пилот скрылся в транспортере. Куратор откинулся и, наверное, прикрыл блаженно глаза…

Поэтому он не видел, как из сугроба поднялся, пошатываясь, белоснежный, с золотисто-розовым отливом – под цвет снега – онзан. Онзан широко размахнулся и бросил в сторону транспортера увесистый предмет, стеклянно блеснувший на солнце. Заметил я это мельком, потому что одна нога неожиданно провалилась в скрытую под снегом яму, и я нырнул лицом в сугроб. Когда выпрямился, предмет еще летел, тяжело вращаясь и оставляя черный дымный след. Я понял вдруг, что это бутылка.

Еще не соображая, что может в ней находиться, я открыл стрельбу. Лишь третья пуля достигла цели. Брызнули осколки, на месте бутылки образовался желтый шар огня. Воспламенившийся «молотов-коктейль» плеснулся на транспортер, на снег, на Анатолия Анатольевича. Куратору досталась лишь небольшая часть горючей жидкости, но его одежда, волосы и инстинктивно вскинутые к лицу руки мигом загорелись. Он упал на снег и начал кататься, завывая от боли.

Онзан между тем поджигал запал следующей бутылки. Я перевел огонь на него. Первая пуля бросила его на колени, но не заставила выпустить ни бутылки, ни тлеющего запала. Вторая – убила наповал. Страшная огненная граната оказалась погребенной под его телом. Через секунду бутылка разорвалась, скрыв труп огнеметчика в ревущем пламени.

К счастью для батал-куратора, Петруха находился поблизости, не растерялся и быстро залил Анатолия Анатольевича пеной из огнетушителя. Транспортер, снабженный системами пожаротушения, погасил себя сам.

Барахтаясь в глубоком снегу, я бросился на помощь. Петруха садил в Анатолия Анатольевича инъекции прямо очередями. Главное, чтобы раненый не умер от болевого шока; с последствиями передозировки, буде появятся, врачи разберутся.

Куратор был без сознания, воняло сгоревшими горюче-смазочными материалами и паленым волосом. И еще горелым мясом.

– Что делать? – спросил я.

– Помоги внести. Да осторожней ты, ради бога! – заорал он, когда я запутался ногой в опаленных останках спальника и едва не упал.

Собрались остальные, матерились страшными голосами и проклинали рачью подлость.

– Быстро в машину! – скомандовал Генрик.

На том и закончилось мое первое боевое задание.

В активе: два врага убито. В пассиве: два товарища ранено. На моих глазах. При желании можно винить в этом себя. Не успел, не сумел, и так далее. Напялить вретище (или рубище?), обмотаться цепями, колючей проволокой и ползти на карачках в Иерусалим, замаливать. Но я не стану. Какой смысл? Ничего уже не изменить.

Я невидяще смотрел сквозь обожженного куратора, которого Наум густо обмазывал пузырящимся эпитель-гелем, и в голове крутилась мыслишка: «Не меня, слава богу, не меня!» Крепенькая такая мыслишка, цепкая. И шла она из самой моей глубокой глубины, из самого естества. Хотел я ее к ногтю, да не тут-то было – ерзала, подлая, не давалась. Кривлялась: «Где тебе? Ловишь, а ведь поймать-то и не желаешь. Хочешь знать, почему? Скажу, раз мужества не находишь признаться. Помнишь, как Эпиктет на человека ругался? Душонка, обремененная трупом. Только того не учел мудрец, что не трупом обременена душонка человечья – телом. Труп, он же куда стремится? К земле поближе; к корешкам, к червячкам. К смерти. А тело? Живое, сочное, кровушка горячая бурлит. Упирается ручками да ножками – как Лутынюшка из сказки. И никак его в печку, в могилку, то есть, не засунешь. Не желает оно тлеть. Не желает, и все тут! Есть оно желает, пить, оправлять половые потребности. Владычествовать, по возможности. Вот и получается, что тело наше очень даже продуктивно может с душонкой бороться. И побеждать. “Не меня, и зашибись!” Противно? Это, братец, только видимость одна, что противно. Томление духа. Мираж, если угодно. А реальность – вот она. Жестокая, материалистическая; плотская. Торжествует: жив! Подождут черви… И нету человека, который бы в такой слабости замечен не был. Сын божий, и тот возопил, дескать, чаша сия да минует. А ты кто?»

Я крякнул. Тело, значит? Торжество материи? А ну-ка…

«Рэндол» в два счета оказался наизготовку. Р-раз! Поперек левого запястья легла алая полоса, вспухла, растеклась тонкими струйками. Кровь капнула на пол. Я смотрел на нее и улыбался. Голос плоти захлебнулся испуганным визгом: «Идиот!» – и пропал. Распластанная кожа поползла, как затяжка на капроновых женских чулках. Кровь ударила фонтаном.

Я вздрогнул, открыл глаза и посмотрел на руки. Руки были все еще в перчатках – целые и здоровые. Нож покойно лежал в кобуре. Я перевел дыхание и повертел головой.

Паша Мелкий, вытянув губы трубочкой, устремил ироничный взгляд на Генрика. Тот стучал себе кулаком то по ляжкам, то по голове, и самозабвенно вполголоса ругался. Наум, сидя на полу, осторожно поддерживал голову Анатолия Анатольевича, похожую на огромный клубок пены. Бородач меланхолично протирал тесак. Сан и Дан, кажется, дремали.