Золотая симфония - Лариса Миллер

Впрочем, какая разница почему кончилась наша дружба? Она кончилась, потому что всё кончается: и юность, и любовь, и дружба.

Родив дочь, Лерка взяла академический отпуск и, вернувшись через год в институт, оказалась на курс младше. Однажды в поисках своей аудитории я прильнула к просверлённой в одной из дверей дырочке и увидела Лерку. Она сидела за столом и, щуря свои бирюзовые глаза, смотрела вдаль. Губы её вздрагивали, волосы золотились под лучом. Была ли в ней тайна? Наверное, была, если и сорок лет спустя я помню её облик во всех деталях. Её лицо осталось для меня лицом нашей юности: пленительной, неповторимой, вероломной, полной тайных надежд и болезненных разочарований (какие ещё банальности я упустила?)

Фея времён года

В чём она была тогда на сцене? Кажется, в чёрном трико. Гибкая, тонкая, она играла фею в спектакле "Времена Года", поставленном студией пластической драмы (не уверена, что студия называлась именно так). В спектакле звучала музыка Вивальди, которая нынче весьма популярна в американских супермаркетах, где, наверное, часто бывает Фея, переселившаяся в Штаты лет десять назад. Приятно ли ей постоянно слышать столь знакомую музыку? Вспоминает ли она конец 7О-ых, когда играла на сцене популярной тогда студии пластики?

"Знаешь, я так устаю от всех своих нагрузок, что просто стоя сплю", - написала она мне из Штатов. Наверное, при такой усталости и вспоминать нет сил. Да и зачем вспоминать? Йоги считают это занятие бесплодным и бесполезным. Так предадимся же ему - этому бесполезному занятию, которое одно только и способно объяснить нам, что происходит внутри и вокруг нас. А потому я направляю луч памяти на сцену, где хрупкий принц тщетно пытается всучить красную розу очередному объекту своей любви: то сумасбродной, розовой, как поросёнок, принцессе, то похожей на фарфоровую куклу дочери китайского мандарина, то бесстрашной и бессердечной, закованной в латы воительнице. Зима сменяется весной, весна летом, лето осенью, а принц, всё страдает и странствует в поисках счастья, в упор не видя преданно любящую его Фею Времён Года. Вот она, вовлекая его в свой танец, снежным вихрем носится по сцене, вот медленно вращается в веночке из полевых цветов, вот, утягивая его за собой, неистово кружится, подобно гонимым ветром осенним листьям. А принц - он с ней и не с ней. С ней - потому что она - это снег, трава, листья. Не с ней - потому что это всего лишь снег, трава, листья, то есть некая данность, нечто само собой разумеющееся. Как она - Фея может убедить его в том, что и весенний хаос, и летнее многоцветье, и снежный вихрь - всё это ему, ему, от которого ей нужна самая малость - чтоб он подарил ей свою красную розу? Но этого никогда не случится, потому что он относится к ней как к погоде и, в очередной раз влюбляясь, рассеянно грызёт протянутую ему Феей травинку.

После спектакля моя спутница повела меня за кулисы знакомиться с Феей, которую хорошо знала. Я ожидала увидеть богемного вида примадонну, а увидела приветливую молодую женщину, которая, протянув мне руку, человечьим голосом сказала: "Марта". Мы похвалили спектакль и её игру. "Вам понравилось? Правда понравилось?", - радостно переспросила она. По коридору прошли еще не успевшие разгримироваться аист с аистихой, в углу курили принц с китайским мандарином. Несли какие-то громоздкие коробки, приборы. Кто-то с кем-то о чём-то торопливо договаривался. "Вы, наверное, едва стоите на ногах. Не будем Вас больше держать". "Нет-нет. Я очень рада, что вы пришли. Мы обязательно увидимся. Я знаю, что Вы пишете стихи и очень хотела бы их почитать". "Конечно, я подарю Вам книжку".

"Это Фея. Узнаёшь?", - спросила я сына, когда Марта впервые пришла к нам в гости. Сын смотрел на неё во все глаза. К тому времени я успела сводить на спектакль почти всех своих друзей и близких. Во мне непрерывно звучала музыка Вивальди, а теперь и сама Фея пожаловала. Она сидела в кресле и слушала мои стихи. "Хочешь я пластически изображу какую-нибудь стихотворную строку? Мы это часто практикуем во время занятий. Скажи какую". "Печаль моя светла. Печаль моя полна тобою", - предложила я. Марта встала, сбросила толстый свитер и, на секунду задумавшись, закрыла лицо руками. Потом откинулась назад, наклонилась вперёд и, наконец, медленно отведя руки от лица, устремила взгляд в пространство, в котором жил её (если бы ЕЁ!) принц.

"Знаешь, - говорила она мне в одну из наших встреч, - я жить не хотела, когда он ушёл. В крайнем случае я готова была что-нибудь с собой сделать". Это "в крайнем случае" она употребляла к месту и не к месту. Родным её языком был литовский, и до восемнадцати лет она жила в маленьком литовском городке, где русская соседка, привязавшись к девочке, проводила в беседах с ней целые часы. Отсюда и беглый русский и почти полное отсутствие акцента. Разве что слегка редуцированные гласные и некоторые невпопад употребляемые слова. "Спасло меня только то, что я перешла в другую труппу, - говорила Марта, - если бы осталась на прежнем месте и встречалась с ним каждый день... До сих пор не пойму, как я выжила. Знаешь, когда мы её впервые увидели - его теперешнюю жену, она ему активно не понравилась. Он всё приставал ко мне: "Что у неё с лицом? Почему у нее такая кожа? Она что - рябая?" И я, как дура, её защищала: "Ну что ты хочешь? Чем она виновата? В крайнем случае не хуже других". И вдруг однажды как обухом по голове: "Знаешь, я ухожу к ней. Прости, но так получилось". Я выбежала из дома в чём была. Где ходила, что делала, как назад вернулась - ничего не помню. Не спала, не ела. Только курила. Сейчас уже легче - пять лет прошло. И всё же иногда сердце ноет, ноет и тоска такая".

Как-то раз Марта позвала меня на прогон нового спектакля, где у неё была небольшая роль. Она играла мать скульптора, которая, сама того не желая, мешает ему жить, мучая своей неустанной заботой. Сын борется с ней, пытаясь освободиться от её мелочной опеки и чрезмерной любви, чтоб, освободившись... лепить её скульптуру. В каждом его движении одержимость и мощь. Изгнав мать, он заполняет ею свою жизнь и, встаёт на колени перед завершённой скульптурой. Что это - позднее раскаяние, прозрение? Но окажись мать рядом, он, скорей всего, снова прогонит её. Ему необходима свобода от тесных уз и назойливой реальности, чтоб превратить эту реальность в произведение искусства.

Но какую бы роль Марта не играла, я видела в ней фею. Когда-то в одной французской книге я читала о женщине настолько гибкой и тонкой, что она походила на чёрточку. Готическая фигурка Марты в чёрном трико была такой чёрточкой, таким лёгким, летучим штрихом.

Однажды Марта взяла меня с собой на репетицию, которой предшествовала разминка. Продемонстрировав несколько движений, руководитель, щёлкнув пальцами, предлагал актёрам поменять позу. Щёлк одна поза, щёлк - другая, щёлк - третья. Темп убыстряется, и движения, сменяя друг друга, сливаются в одно. Гибче, гибче, быстрее, легче, держите темп. А теперь глиссандо. И никакого залипания на одной ноте, всё летит, всё движется. Как в жизни. Щёлк - зима, щёлк - лето, щёлк - и Марта замужем. Вот уже и дочка родилась. Пройдёт несколько лет, и девочка станет такой же гибкой и длинноногой, как её мать. К тому же она окажется исключительно музыкальной. С ней будет заниматься музыкой бабушка, а позже, - когда жизнь опять сделает "щёлк", - человек, про которого Марта несколько высокопарно скажет мне: "Это мужчина моей жизни". Но щелчки судьбы - они ведь весьма болезненны. Щёлк - и "мужчина её жизни", измучив Марту перепадами настроения, приступами язвенной болезни, взаимоотношениями с прежними женами, уезжает на Запад. Он пишет ей оттуда и даже присылает деньги, но Марта одна. Нет, не одна. Теперь у неё дочь и щенок, который приблудился к ней во время каких-то гастролей. Он знал, что делал: ведь она - Фея времен года, то есть душа флоры и фауны.

Но фея ли она? Разве фея может перестать быть феей? Разве актёр может покинуть театр?

"Я больше не могу, - сказала она, - я стала истеричкой". "Но как ты будешь жить без сцены?" "Вот так и буду. В крайнем случае подлечу спину". Марта стала меняться на глазах. Из гибкой лозы она превратилась в даму с красивыми формами. Она перестала испытывать постоянный голод и хроническую усталость. Она начала печь пироги и готовить цепелины картофельные оладьи с творогом - фирменное литовское блюдо. Однажды, когда мы сидели на её уютной кухне, по радио зазвучали "Времена года". Я в страхе посмотрела на Марту, ожидая взрыва эмоций, сама не знаю каких. Ведь это был голос прежней жизни, каторжной, безумной, но неповторимо яркой. К моему великому удивлению Марта продолжала спокойно чистить картошку. "Узнаёшь?", - спросила я, кивнув на приёмник. "Конечно, - ответила она ровным голосом, - здесь мы скользим, взявшись за руки, помнишь?" Как не помнить. Я смотрела этот спектакль несметное количество раз и помню всё: и бег, и скольжение, и весеннее ликование, и похороны аистихи, и... Короче говоря, помню всё.