Весенний детектив (сборник рассказов) - Татьяна Луганцева

Разумеется, ни Татьяна, ни Дмитрий ни словом не обмолвились о подлинной причине, приведшей их обоих в дом Ходасевича. Говорили: «Старые друзья, решили побыть вместе». На ехидненькие вопросики ментов, почему, мол, старые друзья ночуют в разных комнатах, жестко отвечали: «Не ваше дело».

Уже совсем рассвело, когда местные милиционеры отбыли восвояси, и пришлось еще приводить дом в порядок. Дима отправился в сарай – вырезать кусок фанеры, чтобы хотя бы временно закрыть разбитое окно, откуда немилосердно дуло. Таня отыскала резиновые перчатки и стала отмывать с пола и ковра кровь наемника и следы грязных ментовских ботинок. Наконец с хозяйственными хлопотами было покончено, часы показывали уже десять, и – наступило расслабление и опустошение.

Журналист опустился на табуретку на кухне и обхватил голову руками. Таня без сил присела напротив.

– Пожалуйста, позвони в больницу, – глухо проговорил Полуянов.

Ему не потребовалось объяснять Тане, в какую больницу звонить и по какому поводу. Она набрала номер и после долгих просьб, уговоров и даже угроз все-таки узнала, что человек с огнестрельным ранением, доставленный сегодня ночью, жив и состояние его стабильно тяжелое. Девушка пересказала услышанное журналисту.

– Ф-фу, хоть одна гора с плеч, – вздохнул тот.

– А вторая гора – Надя? – проницательно спросила Садовникова.

Дима ничего не ответил, только горестно кивнул головой. В глазах его разлилось страдание.

– Да ладно тебе, – без особой убежденности проговорила Таня, – этот наркоман с пистолетом просто бредил.

– Да не бредил он, не бредил! – вдруг сорвался Полуянов. – Я, конечно, давно чувствовал, что тихоня библиотекарша для Нади – просто маска, но чтоб такое… Ну да, конечно, она меня ревновала, и жестоко… И признаюсь, я давал ей повод… Но не до такой же степени! И откуда у нее деньги, чтоб нанять киллеров? И при чем здесь ты? Нет! Не понимаю, не понимаю, не понимаю! – Дима в отчаянии забарабанил кулаком по столу.

Вдруг Татьяне стало ужасно его жалко, и она снова поступила так, как подсказывало ей чувство, а не сознание: подошла к журналисту и погладила его по отчаянной и страдающей головушке. И тут он словно с цепи сорвался – обхватил руками, стиснул и стал покрывать ее всю, прямо через одежду, исступленными поцелуями. Потом вскочил и начал целовать шею, плечи, губы… Таня оказалась не в силах сопротивляться и почувствовала, как слабеет… А Дима подхватил ее на руки и понес в свою спальню…

Когда она наконец проснулась, за окном уже сгустились по-мартовски долгие сумерки. Первой ее мыслью было: «Вот она, весна! Все-таки добралась и до меня. Принесла свой нечаянный подарок. Как же мне было хорошо! Какой Димка страстный и милый… Неужели он опять, гад, к своей библиотекарше уйдет? И снова – на десять лет разлука?»

А Полуянов вскочил с кровати и, думая, что она еще спит, босиком пошлепал на кухню. Пока девушка нежилась и потягивалась, чем-то там гремел и шуршал. Вернулся спустя минут десять, держа в руках поднос с тарелками и чашками – исходил паром восхитительный омлет, дымился чай, золотились гренки и была настругана сырокопченая колбаска. Татьяна лежала с прикрытыми глазами, и Дима поставил поднос на пол, ласково погладил девушку по щеке:

– Просыпайся, милая! – А когда она открыла глаза, добавил: – Что-то жрать ужасно хочется…

Они стали завтракать – в шесть часов вечера! – прямо в постели. Для полного комфорта включили стереосистему. Замурлыкал джаз.

Насытившись, Полуянов счастливо откинулся на кровати и проговорил с чувством:

– Гос-споди! Я все чего-то искал, метался… А счастье – оно вот, было совсем рядом!

От столь ласковых и от души сказанных слов, которые показались Татьяне зеркальным отображением ее собственных мыслей, у девушки аж горло перехватило. Не в силах ничего ответить, она только благодарно погладила Диму по руке. И тот поцеловал ее – не страстным, ожесточенным утренним поцелуем, а ласковым, умудренным – вечерним…

И тут случился кошмар.

За поцелуями и объятиями они забыли обо всем на свете. А потом… потом Тане вдруг показалось, что на них кто-то смотрит, и внутри у нее все заледенело. Она дернулась и приподнялась в кровати – и у нее возникло ощущение, что ожил и воплотился наяву ужасный сон: у входа в комнату в кожаной куртке и с пистолетом в руке безмолвной статуей командора стоял Миша Беркут и глядел на нее и Диму с нехорошей ухмылкой. Глаза его горели безумным огнем. Боже мой, Миша Беркут! Ее непреходящая радость – в первые четыре месяца их знакомства – и ее страдание в последние два…

Боже, Беркут! При виде его Таня все поняла – все-все, до самого донышка, в одно мгновение. Как же бешено он ее ревновал! Он был настоящим маньяком! Мишка читал ее эсэмэски, пробивал по базам данных телефонные звонки и влезал в электронный почтовый ящик. Он устраивал скандал, даже когда она осмеливалась поглядеть на другого мужчину, не то что заговорить с ним. А когда Беркут однажды поднял на нее руку – всего лишь после скромного девичника, – тогда уж она выгнала его (а надо было еще раньше!). Выгнала окончательно и бесповоротно, велела забыть ее адрес и телефоны, больше не показываться на глаза. Но он… Он, такой сильный внешне мужчина, все писал ей покаянные письма, и пытался объясниться по телефону, и подкарауливал возле работы… Наконец, две недели назад, исчез, кажется насовсем, и Татьяна вздохнула свободно. А Беркут, оказывается, вот что надумал… Угрожающая эсэмэска, которую Мишка прислал ночью три дня назад, была неспроста. У него, выходит, началось натуральное маниакальное весеннее обострение. На почве ревности крыша съехала окончательно…

Таня с ужасом смотрела на вечернего гостя. Дима тоже рывком приподнялся в кровати.

– Вот вы и попались, голубчики! – с мазохистской улыбочкой проговорил Беркут. – Я так и знал, так и знал… Хана вам, ребятки… любовнички… – Он вытянул в направлении кровати руку с пистолетом и громко произнес: – Пуф! Пуф!

Таня с Димой непроизвольно дернулись, и Михаил рассмеялся тяжелым, безрадостным смехом.

«Ох, а ведь и правда Беркут сейчас выглядит совершенно безумным! – пронеслось в мозгу у Татьяны. – Но что же делать? Что делать? Оправдываться? Бесполезно. Объяснять, что он сам, своими руками, толкнул нас с Димой другу к другу в объятия? Тоже бессмысленно… Э-эх, и пистолет у Полуянова забрали…»

– Слушай, мне просто интересно, а сколько сейчас стоит убить человека? – вдруг спросила девушка, обращаясь к бывшему своему возлюбленному, и голос ее звучал, к собственному Таниному удивлению, спокойно. А в мозгу неслись обрывки мыслей: «Надо говорить с ним… надо тянуть время, постараться войти в контакт, успокаивать своей интонацией… умиротворять… Не зря же я на психфаке училась… Хоть никогда не практиковала, но должны же были меня там чему-то научить?»

Беркут опять криво усмехнулся. Но, слава богу, отозвался, а не выстрелил:

– Сколько стоит убить? Недорого, моя лапочка. Должен тебя огорчить, ты стоишь совсем недорого – даже в компании со своим любовничком…

И тут Таня неожиданно спросила совершенно обыденным тоном:

– А что, на улице дождь?

– Что? – в первый момент не понял вопроса Беркут.

– Ты весь промок – куртка вся, и волосы… Пешком от станции шел?

«Он даже, похоже, не взял машину напрокат – как всегда делал, когда в Москву прилетал. Не знаю почему, но, кажется, это плохой признак».

Краем глаза Таня глянула на Диму. Тот весь напружинился, готовился к броску. Девушка еле заметно дернула головой: мол, пока не вздумай.

«Если они сойдутся врукопашную, еще неизвестно, кто победит: шеф провинциальной охраны Миша или бывший десантник Дима… Но у Беркута – пистолет, а что сможет Полуянов с голыми руками против ствола? Значит, остается одно: заговаривать психопату зубы… Но, боюсь, надолго меня не хватит… Проклятой бабской натуре так и хочется завизжать, заметаться, броситься перед ним на колени… А надо держать себя в руках и говорить спокойно и уверенно…»

На ласковый Танин вопрос Беркут рыкнул:

– Не твое собачье дело!

Однако агрессии в нем явно поубавилось.

Таня – бешеный выброс адреналина обострил восприятие – будто воочию видела, как в Беркуте борются два начала: одно – безумное нетерпение маньяка спустить курок и со всем поскорее развязаться, в том числе и с самим собой, потому что ничего уж ему не останется больше делать, когда он убьет Таню с Димой обоих, кроме как застрелиться самому. Но вторая его половина, еще оставшаяся человеческой, тянула и медлила, цеплялась за жизнь – и тем давала жертвам шанс на спасение.

– Слушай, а сказать про Надю ты хорошо придумал, – проговорила Таня будничным тоном, словно хвалила своего возлюбленного, что тот в магазин сходил.

– Тебе понравилось, да? – опять осклабился Беркут. – Я тем наркошам так и велел, чтобы сказали. Для того чтобы твой любовничек тоже помучился…