Продавец сладостей - Разипурам Нарайан

«Не низкая, не высокая, не худая, не толстая…»

Больше он ничего не мог бы сказать. Детали мешались, но общее впечатление было приятным, не то что с другими.

«Как же она узнает, какой я, если она так быстро идет? — размышлял Джаган. — Мне все равно, что скажет мой брат. Сейчас я буду смотреть, наблюдать и изучать. Мне все равно, что они подумают».

И он не мигая глядел на девушку. Ее густые волнистые волосы были заплетены в толстую косу и украшены цветами, на ней было множество драгоценностей и светло-зеленое сари, которое ей удивительно шло. Темная она или не очень? Кто знает? Глаза его туманились от счастья, и гляди он на нее не отрываясь хоть целый день, все равно он не смог бы сказать, какая она. В эти минуты тревоги и смятения она вдруг бросила на него быстрый, словно молния, взгляд, который волею судеб встретился с его взглядом, сердце Джагана дрогнуло, бешено заколотилось — и не успел он опомниться, как все было кончено. Публика встала, начала расходиться, видение исчезло.

Всю дорогу домой Джаган был погружен в свои мысли. Брат не пытался вывести его из задумчивости. До поезда оставалось еще два часа; запряженная быками повозка доставила их на маленькую станцию задолго до захода солнца и вернулась к себе в деревню. Джаган уселся на товарные весы, глядя вдаль на цепь гор за зелеными полями. Брат, нетерпеливо шагавший по платформе, остановился возле него и сказал:

— Что это они нас бросили здесь, да еще так рано?

Джаган только ответил:

— У них на то были, верно, свои причины. Я слышал, как младший брат говорил, что буйволам трудно в темноте возвращаться домой.

— Ага, ты их уже защищаешь? Значит, ты?..

Джаган робко кивнул, встал и с волнением спросил:

— А как они узнают? Наверно, надо было им сказать…

Брат застыл на месте.

— Надеюсь, ты не ляпнул им сдуру, что девушка тебе понравилась? — сказал он. — Нельзя себя ронять в их глазах.

— Нет-нет, — успокоил его Джаган. — Я все время был с тобой и никому ни слова не сказал, только попрощался.

Когда пришло время уходить, ноги его словно приросли к полу. Он с трудом отдирал их и шел медленно, как улитка, — он все надеялся, что она выглянет из дверей, хотя бы в знак того, что действительно его любит, как поведал ему ее молниеносный взгляд. Ему хотелось как-то заверить ее, что он на ней женится и что ее пение его совсем не смущает. Взбудораженному воображению Джагана казалось, что нужно немедленно передать ей все это, и, если она и взаправду к нему неравнодушна, она могла бы, прощаясь, подать ему знак. Он не ожидал, что злосчастные быки и железнодорожное расписание так бесцеремонно оторвут его от возлюбленной.

И в поезде он был грустен. Его огорчало, что он упустил возможность проститься с любимой. Мысль о ней была удивительно приятной, успокаивающей и в то же время волнующей. Брат, которому больше не нужно было ни о чем заботиться, крепко спал на своем месте. Джаган волен был мысленно вернуться в деревню и бродить там себе на свободе.

Перебирая в уме все подробности прошедшего дня, Джаган с удовольствием думал обо всем: дом их был хорош и удобен, в комнатах чудесно пахло благовониями, и запах этот как-то очень удачно смешивался с запахом навоза из хлева, аккордеон был расстроен, и по нему нельзя было судить о ее музыкальных способностях. Голос у нее хрипловат, потому что ей пришлось приспосабливаться к этому ужасному инструменту. Он был уверен, что на самом деле голос у нее так, же прелестен, как и лицо… Потом и он заснул и проспал до самого конца путешествия. Им нужно было сойти и сделать пересадку на какой-то станции, в Мальгуди поезд пришел рано утром. Брат окликнул повозку, долго торговался, а потом они отправились в свой старый дом на улице Лоули. Пока брат спорил с возницей, потребовавшим на две аны больше условленного, Джаган подхватил свою сумку и прошел в дом. Мать улыбнулась ему, но ничего не спросила. Отец доставал во дворе воду из колодца, он взглянул на Джагана и продолжал свое дело. Сестра ходила вокруг священного дерева туласи[17], посаженного во внутреннем дворике. Она хитро улыбнулась ему, продолжая шептать молитвы. Джаган удалился к себе в комнату и подумал:

«Неужели никого не интересует, что я думаю об этой девушке? Никто меня даже не спрашивает, понравилась она мне или нет. Может, они не хотят, чтобы я женился?»

Брат его тоже не стал никому ничего сообщать, а прямо прошел во двор за домом и стал помогать отцу доставать воду.

Однако каким-то образом все стало известно. Сестра первая пришла к нему в комнату, когда он уходил в колледж. Глаза у нее хитро блестели.

— Эй-эй! — воскликнула она и, дразня, поцокала языком. — А кто-то у нас скоро женится…

Весь дом пришел в волнение. Для подготовки к свадьбе вызвали жену брата из дома ее родителей. Постепенно все завертелось быстрее и быстрее. От двенадцати до трех часов дня отец писал бесчисленные открытки и сам относил их на станцию, чтобы собственными глазами убедиться, что они ушли почтовым. У него было множество старших родственников, он высоко ценил их и без их разрешения ничего не предпринимал. Каждое утро в десять часов он с нетерпением ждал почтальона. В те дни открытка стоила всего три пайсы, ее можно было густо исписать с обеих сторон. Получив одобрение старших, отец Джагана несколько раз совещался о чем-то шепотом с женой в дальнем углу второго двора. Джаган, как подобало младшему, старался не проявлять слишком большого интереса к собственной свадьбе, но ему очень хотелось узнать, что же происходит. Если б он спросил об этом прямо, его бы поставили на место. Приходилось уповать на младшую сестру — стоило старшим разговориться, как она тотчас же оказывалась поблизости, а потом сообщала Джагану все новости. Она приходила к нему в комнату, где он сидел за письменным столом, делая вид, что занимается, и шептала:

— Двоюродный дедушка одобрил…

— Завтра отец напишет родным невесты. Они дожидаются удачного положения звезд…

— Отец требует приданое в пять тысяч рупий…

Последнее известие встревожило Джагана. А если отец невесты откажется? Что тогда?

— Они хотят отпраздновать свадьбу в сентябре…

Только три месяца! Джаган испугался при мысли, что через три месяца он уже будет женат. Одно дело мечтать о девушке и абстрактно размышлять о женитьбе, но стать вдруг и впрямь настоящим мужем… Это была ужасающая реальность.

— Почему они так быстро хотят сыграть свадьбу? — спросил он.

Письмо отца о согласии ушло в деревню Куппам. Стороны обменялись бесконечным множеством писем. Переписка все росла. Отец Джагана методично накалывал письма на длинное острие на круглой деревянной основе, на котором с незапамятных времен хранилась вся семейная корреспонденция. Однажды вечером в доме появились родные невесты, они привезли с собой огромные медные подносы, нагруженные бетелем, фруктами, шафраном и новой одеждой. Еще на подносах стояла серебряная ваза с ароматным сандаловым маслом, серебряная тарелка, на которой горой были насыпаны крупные кристаллы сахара, и две серебряные лампы. В холле собрался с десяток жрецов и кое-кто из соседей и родных. Джагану подарили новое дхоти и усадили в середине. Затем они развернули большой лист бумаги, над которым заранее немало потрудились: на нем был написан точный текст извещения о свадьбе и стояли тщательно выверенные имена. Старший жрец дома, высокий худой старик, поднялся и громко прочел извещение. Голос его дрожал от волнения.

Он читал, что Джаганнатх, сын такого-то, 10 сентября женится на Амбике, дочери такого-то, и все прочее, что полагается в таких случаях. Отец невесты торжественно подал отцу Джагана этот важный документ и конверт, в котором лежал аванс, половина приданого наличными, и осторожно предложил:

— Пожалуйста, попросите своего старшего сына пересчитать деньги.

Отец Джагана что-то пробормотал в знак отказа, но передал конверт старшему сыну, который, не теряя времени, принялся пересчитывать деньги, а потом подтвердил:

— Две тысячи пятьсот.

— Считать было совсем не нужно, — сказал отец Джагана любезно, — но раз вы настаивали…

— В денежных делах лучше действовать наверняка. Разве я мог быть уверен, что не ошибся при подсчете? Я люблю пересчитывать деньги снова и снова, — сказал будущий тесть Джагана, и все засмеялись, словно услыхали блестящую шутку. А затем все перешли во второй дворик, где стояло угощение, приготовленное целой армией искусных поваров. Там были расстелены огромные платановые листья, на которых для каждого гостя стояли серебряный бокал и тарелка, а на ней горкой лежал белоснежный мягкий рис и с десяток всевозможных закусок и приправ. Несколько музыкантов, сидящих в первой половине дома, нестройными звуками оповещали весь город о том, что здесь договариваются о свадьбе. Дом был ярко освещен бесчисленными медными светильниками и газовыми лампами, от них вокруг плясали зеленые тени. Джаган был глубоко взволнован всем этим торжеством. Он думал: «И все это ради моей свадьбы! Как они серьезно к ней относятся. Теперь уж не откажешься…»