У истоков древнерусской народности - Петр Третьяков

Запоздалым отголоском этих же взглядов явилось выступление известного этнографа Д. К. Зеленина, опубликовавшего в 1929 г. статью, в которой он ставил под сомнение сам факт участия финно-угров в формировании русской народности. Выступление это подверглось тогда со стороны этнографов суровой критике.[103]

К большому сожалению, нигилистическое отношение к истории финно-угров и других неславянских участников создания древнерусской народности по иным, конечно, чем раньше, причинам сохранилось и среди советских историков Древней Руси. В трудах таких специалистов по истории населения и феодальных отношений в Северо-Восточной Руси, как М. К. Любавский и С. Б. Веселовский и др., неславянское население — весь, меря, мещера, мурома — лишь упоминается и не более. В работах Б. Д. Грекова, посвященных истории крестьянства, С. В. Юшкова, в которых речь идет об истории права, М. Н. Тихомирова о крестьянских и городских антифеодальных движениях и других население Древней Руси рассматривается с самого начала как по сути дела однородное. Вольно или невольно историки исходят из представления, что древнерусская народность в IX–X вв. уже сложилась. Они не видят и не учитывают местных особенностей, не видят или не принимают во внимание того, что отдельные славяно-русские, финно-угорские и другие группировки имели свою экономическую, социальную и этническую специфику. Нерусские племена вели борьбу за независимость не только в IX–X вв., в период становления Древней Руси, но и позднее — в XI–XII вв. Историки как будто бы опасаются, что, признав наличие антагонизма между отдельными этническими группами, входившими в границы Древней Руси, они ослабляют свою марксистскую оценку исторических событий, главной силой которых была классовая борьба. В итоге это ведет к некоторой своеобразной идеализации Древней Руси.

Возьмем, например, известное антифеодальное восстание 1071 г. в Ростовской области. Несмотря на то что описание этого события в летописи не оставляет никаких сомнений в том, что его участниками — и смердами, возглавляемыми волхвами, и «лучшими женами», которых грабили и убивали голодные смерды, — были мерянские, финно-угорские элементы (речь об этом еще будет идти ниже), историки Древней Руси не придают этому никакого значения или же пытаются вовсе отрицать данное обстоятельство.

Так, М. Н. Тихомиров, признавая, что Ростово-Суздальская земля в XI в. имела смешанное русско-финно-угорское население, пытался тем не менее рассматривать специфические этнографические особенности, сопутствующие восстанию 1071 г., в качестве особенностей, распространенных якобы в русской среде. Восставших смердов с волхвами он считает русскими, так как в летописном рассказе нигде не указано, что Ян Вышатич объяснялся с восставшими с помощью переводчиков.[104]

Из историков наших дней, кажется, один лишь В. В. Мавродин дал, на мой взгляд, правильную характеристику той, не только социальной, но и специфической племенной, среды, в условиях которой протекало восстание 1071 г.[105]

И в настоящее время в историографии в указанной области мало что изменилось. Можно полностью присоединиться к высказанному недавно мнению В. Т. Пашуто, который отметил, что «в нашей историографии пока не исследован вопрос об этнической и экономической сложности и обусловленной ею политической неоднородности структуры Древнерусского государства… Не изучены и особенности антифеодальной борьбы подвластных Руси народов и ее соотношение с историей классовой борьбы русских смердов и городской бедноты».[106] Нужно указать, что в работе В. Т. Пашуто, из которой взята эта цитата, по сути дела впервые все эти темы во всей их полноте были поставлены перед историками. Но пока что только поставлены.

Несколько лучше в последние десятилетия обстояло дело с археологическими исследованиями, посвященными раннесредневековой истории Ростово-Суздальской земли и северо-запада Новгородской. В результате неоднократных раскопок в области Волго-Окского междуречья был получен значительный новый материал, освещающий культуру финно-угорского — мерянского, муромского и мордовского населения, а также картину появления в этой области славяно-русских поселенцев. Одним из последних итогов этих работ является опубликованная в 1961 г. большая книга Е. И. Горюновой.[107] В этой книге, по моему мнению, не со всем можно согласиться, особенно в тех ее разделах, где речь идет о далеком прошлом. Но вторая часть книги, посвященная раннему средневековью, в частности взаимоотношениям русского населения с местными мерянской и муромской группировками, содержит в основном очень интересные данные и их интерпретацию, которые не раз будут использованы в дальнейшем изложении. Средневековым древностям белозерской веси посвящены работы Л. А. Голубевой — исследователя города Белоозеро. Население этого древнего города было смешанным, русско-финно-угорским.[108]

Большое значение для исследований в области истории и культуры волго-окских финно-угорских племен имели также результаты археологических работ в смежных с Волго-Окским междуречьем Марийской, Мордовской, Удмуртской Автономных Советских Социалистических Республиках.

Что касается северо-западных финно-угорских областей, вошедших некогда в состав Вотской пятины Великого Новгорода, то в ее западных частях, лежащих к югу от Финского залива и р. Невы, за последнюю половину века было очень мало археологических исследований, посвященных изучению истории древнего коренного населения. Тем не менее взгляды А. А. Спицына на средневековые курганы этой области были пересмотрены. Такие исследователи, как X. А. Моора, В. И. Равдоникас, В. В. Седов, пришли к выводу, что курганные древности XI–XIV вв., их немалую часть, нужно связать с коренным населением — водью и ижорой.[109] Да и как могло быть иначе, если эти финно-угорские группировки составляли тут значительную часть населения вплоть до XIX в. и если население, сохраняющее память о своем водском и ижорском происхождении, имеется здесь кое-где и в настоящее время.

Большие исследования средневековых курганов в 20—30-х годах велись в соседних областях — в Южном Приладожье и Прионежье; они были связаны с раскопками на городище Старая Ладога и имели целью дать картину окружавшего этот город сельского населения, известного ранее главным образом по раскопкам Н. Е. Бранденбурга. Итоги всех этих исследований вызвали среди археологов длительную дискуссию, которая до сих пор не закончилась. Как уже указывалось, одни исследователи утверждают, что средневековые курганы Приладожья и Прионежья принадлежат веси; другие же видят в них памятники южных карельских группировок. Ясно лишь, что это было не славяно-русское население, а финно-угорское, хотя и подвергшееся значительному славяно-русскому влиянию.[110]

Финно-угорские племена Волго-Окского междуречья и славяно-русская колонизация

Выше уже шла речь о том, что в первые века нашей эры в результате распространения славянского населения в Верхнем Поднепровье какая-то часть живших там восточных балтов отошла на север и северо-восток — на Волгу и в западные области Волго-Окского междуречья (стр. 40–42).

Это удалось выяснить совсем недавно благодаря археологическим исследованиям, а подробности продвижения балтов на восток еще предстоит исследовать. Очевидно лишь, что в их итоге граница, разделяющая балтов и финно-угорское население в пределах Волго-Окского междуречья, установилась примерно по линии Ярославль — Плещеево озеро — устье Москвы-реки. Все известные сейчас мерянские, мордовские и муромские могильники и городища второй половины I тыс. н. э. располагаются к востоку от этой линии. К западу от нее археологи находят остатки культуры днепровско-балтийского облика.

Во второй половине I тыс. н. э. (более точную дату назвать сейчас затруднительно) в западную часть Волго-Окского междуречья стало проникать славянское население. Здесь начался такой же процесс ассимиляции балтов (и возможных остатков финно-угров), как и в Верхнем Поднепровье. Славянское население двигалось сюда двумя основными путями: по Волге — это были кривичи и словени новгородские— и по Оке, с ее верховьев, принадлежавших вятичам. В область, лежащую между Волгой и Окой, в середину западной части междуречья, славяне первоначально не проникали. Эта область была занята восточными балтами — голядью очень долго, вплоть до XII в. В летописи о голяди говорится дважды. Под 1058 г. сообщается: «Победи Изяслав голяди». Трудно сказать, было ли это первым покорением данной группировки балтов или же, что вероятнее, она и раньше находилась под властью русских князей, но взбунтовалась, подобно тому как в более раннее время не раз делали ее ближайшие славянские соседи — вятичи, с которыми голядь должна была иметь тесные связи. Второй раз летопись упоминает о голяди почти через столетие, под 1147 г., когда Святослав Ольгович «воевал» Смоленскую волость: «И шед Святослав и взя люди голядь верх Поротве, и тако ополонишася дружина Святославля». Река Протва — это левый приток Оки. Ее истоки лежат рядом с истоками Москвы-реки, а устье находится недалеко от г. Серпухова.