Все приключения Шерлока Холмса - Джон Карр

Но едва он сошел с крыльца, с ним произошла разительная перемена. Он согнулся и двинулся дальше, опираясь на руки и ноги, то и дело подскакивая на ходу, словно от избытка сил и энергии. Продвинувшись таким способом вдоль фасада, он повернул за угол. Едва скрылся, как из двери выскользнул Беннет и, крадучись, последовал за ним.

– Идемте, Уотсон, скорее! – шепнул Холмс, и мы, стараясь не шуметь, устремились сквозь кусты к тому месту, откуда могли увидеть боковую стену особняка, увитую плющом и залитую светом половинной луны. Мы ясно разглядели скрюченную фигуру профессора и вдруг увидели, как он начал с непостижимым проворством карабкаться вверх по стене. Он перелетал с лозы на лозу, уверенно переставляя ноги, цепко хватаясь руками, без всякой видимой цели, просто радуясь переполнявшей его энергии. Полы халата развевались в воздухе, и он напоминал гигантскую летучую мышь, темным пятном распластавшуюся по освещенной луной стене его собственного дома. Вскоре эта забава наскучила ему, он спустился вниз, перескакивая с лозы на лозу, опять опустился на четыре конечности и все тем же странным способом передвижения направился к конюшне.

Волкодав уже выскочил во двор, захлебываясь бешеным лаем, а завидев хозяина, и вовсе осатанел. Рвался с цепи, дрожа от злобы и возбуждения. Профессор приблизился к псу и, присев на корточки, совсем близко, но с таким расчетом, чтобы Рой не мог его достать, принялся дразнить на все лады. Он собирал камешки и полными горстями бросал их псу в морду, тыкал его палкой, поднятой с земли, размахивал руками в нескольких дюймах от разинутой собачьей пасти – короче говоря, всячески старался подстегнуть и без того неудержимую ярость животного. За все наши похождения я не припомню более странного зрелища, чем эта бесстрастная и еще не утратившая остатков достоинства человеческого фигура, по-лягушечьи припавшая к земле перед беснующимся, разъяренным волкодавом и обдуманно, с изощренной жестокостью старающаяся довести его до еще большего исступления.

И тут в мгновение ока свершилось невероятное! Нет, не цепь лопнула: соскочил ошейник, рассчитанный на мощную шею ньюфаундленда. Мы услышали лязг упавшего металла, и в тот же миг собака и человек, сплетенные в тесный клубок, покатились по земле, первая – с яростным рыком, второй – с пронзительным, неожиданно визгливым воплем ужаса. Профессор находился буквально на волосок от гибели. Рассвирепевшее животное вцепилось ему в горло, глубоко вонзив в него клыки, и профессор лишился чувств еще до того, как мы успели подбежать и разнять их. Это могло бы оказаться опасной процедурой, но присутствия Беннета и одного его окрика хватило, чтобы здоровенный пес пришел в себя. На шум из комнаты над конюшней выскочил заспанный, перепуганный кучер.

– Ничего удивительного. – Он покачал головой. – Я и раньше видел, что он тут вытворяет. Знал, что рано или поздно собака до него доберется.

Роя снова посадили на цепь, а профессора мы вчетвером отнесли к нему в комнату, и Беннет, медик по образованию, помог мне наложить повязку на его истерзанную шею. Рана оказалась тяжелой: острые клыки едва не задели сонную артерию, и профессор потерял много крови. Через полчаса жизни профессора больше ничего не угрожало, я ввел пострадавшему морфий, и он погрузился в глубокий сон.

Теперь, и только теперь, мы смогли переглянуться и обсудить обстановку.

– Я считаю, что его нужно показать первоклассному хирургу, – сказал я.

– Боже упаси! – воскликнул Беннет. – Пока эта скандальная история известна только домашним, никто о ней не проговорится. Стоит слухам просочиться за пределы этого дома, и пересудам не будет конца. Нельзя забывать о положении, которое профессор занимает в университете, о том, что он ученый с европейским именем, о чувствах его дочери.

– Совершенно справедливо, – кивнул Холмс. – И я думаю, теперь, когда у нас не связаны руки, мы вполне можем найти способ избежать огласки и в то же время предотвратить возможность повторения чего-либо подобного. Снимите ключ с цепочки, мистер Беннет. Макфейл посмотрит за больным и даст нам знать, если что-нибудь случится. Поглядим, что же спрятано в таинственной шкатулке профессора.

Оказалось, немногое, но и этого вполне хватило: два флакона, один пустой, другой едва начатый, шприц да несколько писем, нацарапанных неразборчивым почерком иностранца. По крестикам на конвертах мы поняли, что это те самые, которые запрещалось вскрывать секретарю; отправляли их с Коммершл-роуд за подписью «А. Дорак». Одни – с сообщениями, что профессору Пресбери отправлен очередной флакон с препаратом, другие – с расписками в получении денег. Только один конверт отличался от остальных – с австрийской маркой, проштемпелеванный в Праге и надписанный более грамотной рукой.

– Вот то, что нам надо! – вскричал Холмс, выхватывая из него письмо. Прочитали мы следующее:

«Уважаемый коллега!

После Вашего визита я много думал о Вашем случае, и хотя в таких обстоятельствах, как Ваши, имеются особо веские причины прибегнуть к моему средству, я все же настоятельно рекомендую Вам проявлять большую осмотрительность, так как пришел к выводу, что оно небезвредно.

Возможно, нам следовало воспользоваться сывороткой антропоида. Черноголовый лангур, как я уже объяснял Вам, избран мною лишь потому, что не составило труда достать животное, но ведь лангуры передвигаются на четырех конечностях и живут на деревьях, меж тем как антропоиды принадлежат к двуногим и во всех отношениях стоят ближе к человеку.

Умоляю Вас соблюдать все меры предосторожности, дабы избежать преждевременной гласности. У меня есть еще один пациент в Англии; наш посредник – тот же Дорак. Вы весьма обяжете меня, присылая Ваши отчеты еженедельно.

С совершенным почтением,

Ловенштейн! При этом имени мне вспомнилось коротенькое газетное сообщение о каком-то безвестном ученом, который ставит загадочные опыты с целью постичь тайну омолаживания и изготовить эликсир жизни. Ловенштейн, ученый из Праги! Ловенштейн, открывший чудо-сыворотку, дарующую людям силу, и которому другие ученые объявили бойкот за отказ поделиться с ними секретом своего открытия!

В нескольких словах я рассказал, что вспомнил. Беннет достал с полки зоологический справочник.

– «Лангур, – прочел он. – Большая черноголовая обезьяна, обитает на склонах Гималаев, самая крупная и близкая к человеку из лазающих обезьян». Далее следуют многочисленные подробности. Итак, мистер Холмс, сомнений нет: благодаря вам мы все-таки обнаружили корень зла.

– Истинный корень зла – это, разумеется, запоздалая страсть на склоне лет, – уточнил Холмс, – внушившая нашему пылкому профессору мысль, что он сможет добиться исполнения своих желаний, лишь став моложе. Тому, кто пытается поставить себя выше матери-природы, нетрудно скатиться вниз. Самый совершенный представитель рода человеческого может пасть до уровня животного, если свернет с предначертанной ему прямой дороги. – Он помолчал, задумчиво разглядывая наполненный прозрачной жидкостью флакон, который держал в руке. – Я напишу этому человеку, что он совершает уголовное преступление, распространяя свое зелье, и нам больше не о чем будет тревожиться. Но рецидивы не исключены. Найдутся другие, они будут действовать искуснее. Здесь кроется опасность для человечества, и очень грозная опасность. Вы только вдумайтесь, Уотсон: стяжатели и сластолюбцы, охочие до земных благ, – все они захотят продлить свой никчемный век. И только человек одухотворенный не сойдет с пути истинного. Это будет противоестественный отбор! И какой же зловонной клоакой станет тогда наш бедный мир! – Внезапно мечтатель исчез, вернулся человек действия. Холмс вскочил со стула. – Ну, мистер Беннет, я думаю, мы обо всем поговорили, и разрозненные, казалось бы, факты теперь легко увязываются воедино. Собака, естественно, почуяла перемену гораздо раньше вас: на то у нее и тонкий нюх. Рой, конечно же, среагировал на новый запах. Бросался не на профессора – на обезьяну, и не профессор, а обезьяна дразнила его. Ну а лазать для обезьяны – сущее блаженство, и к окну вашей невесты ее, как я понимаю, привела чистая случайность. Скоро отходит лондонский поезд, Уотсон, но я думаю, мы еще успеем до отъезда выпить по чашке чаю в «Шахматной доске».

Львиная грива

Удивительно, что одна из самых сложных и необычайных задач, с которыми я когда-либо встречался в течение моей долгой жизни сыщика, встала передо мной, когда я уже удалился от дел; все разыгралось чуть ли не на моих глазах. Случилось это после того, как я поселился в своей маленькой суссекской вилле и целиком погрузился в мир и тишину природы, о которых так мечтал в течение долгих лет, проведенных в туманном, мрачном Лондоне. В описываемый период добряк Уотсон почти совершенно исчез с моего горизонта. Он лишь изредка навещал меня по воскресеньям, так что на этот раз мне приходится быть собственным историографом. Не то как бы он расписал столь редкостное происшествие и все трудности, из которых я вышел победителем! Увы, мне придется попросту и без затей, своими словами рассказать о каждом моем шаге на сложном пути раскрытия тайны Львиной гривы.[168]