К востоку от полночи - Олег Корабельников

— Эльжбета, — сказала она. — Болит голова.

— Все хорошо. Это пройдет, — сказал Оленев на польском. — Вам тяжело говорить?

Женщина еле заметно кивнула головой и снова закрыла глаза.

— Покой, — сказал Оленев сестре. — Покой и ожидание...

Он не знал наверняка — или эта женщина на самом деле была полькой, или повторяется история пробуждения Грачева — чужие воспоминания, чужая память вытеснили свои. За все это время никто из родных не искал ее, никто не пытался найти следы, потерянные в большом городе, поэтому выяснить до конца истину было невозможно.

И пришел день окончательного пробуждения Грачева. Он узнал жену, потом, постепенно, словно выплывая из полутьмы, — всех тех, кто подходил к нему.

— Не вините Веселова, — сказал он слабым голосом. — Что-нибудь получилось? Я спал?

— Да, Матвей, — сказала его жена. — Ты просто спал.

— Черт! — хрипло выругался Грачев. — Неужели не получилось?

Веселов дернул за рукав Оленева, подмигнул и вытащил силком в коридор.

— Если шеф начал ругаться, значит, все в порядке.

— Хоть за шампанским беги, — устало, сказал Оленев. — Надо же выиграли!

— Шампанское — это хорошо, — согласился Веселов. — Одна беда — не пью.

— Это с каких пор?

— Уже пять лет, — вздохнул Веселое.

— Сколько тебя знаю, а никак не пойму, когда ты говоришь серьезно, а когда шутишь. Ты же каждое утро с похмелья.

— А че? Я же тебе говорил, что с дураков и пьяниц спроса меньше. Хочется вам видеть во мне шута горохового, да еще алкаша в придачу пожалуйста!.. А я, как с женой развелся, — ни капли. В такой ситуации покатиться по наклонной ничего не стоит.

И он тут же слегка надул щеки, осоловело взглянул на Оленева, искусно икнул, покачнулся, прильнул спиной к стене и сказал заплетающимся языком:

— Фу, черт, и набрался же я... Ей-богу, последний раз. Ни-ни.

— Артист! — восхищенно сказал Оленев. — Ну артист. Столько времени дурачить людей!

— Это легче легкого, — сказал Веселов, мгновенно снимая маску. Изображай из себя плохого, а оставайся хорошим — все поверят, а если наоборот — начнут искать тайные грешки и такого напридумывают! Психология... Пошли в буфет, компота дернем по стакашке.

Они пили тепловатый разбавленный компот, заедали черствыми пирожками, весело принимали поздравления, болтали, подталкивали друг друга локтями, и было им так хорошо, как бывает после нелегко доставшейся победы.

Хотя и не окончательной.

Домой идти не хотелось, Оленев боялся выбиться из линейного времени и привычного пространства до тех пор, пока не придет полная уверенность в том, что жизнь и память женщины сохранены и никаких сюрпризов ждать не придется.

— Вас дома не потеряли? — участливо спросила Мария Николаевна. — Пошли бы. Если что случится, я пришлю за вами машину.

Оленев не ждал от нее слов благодарности и восхищения, но даже сама эта интонация, уважительная и мягкая, наполнила его тихой радостью.

— Я пойду, — сказал он. — Немного погодя.

Мария Николаевна молча протянула ему листки с расчетами, привычно замкнула лицо непроницаемой маской.

— Сохраните это. Я была не права. В самом деле, пора на пенсию. Стандартное мышление губит врача. Я рада, что у нас в отделении есть такие, как вы.

— Хорошо, — сказал Оленев. — Хорошо, что мы умеем извлекать уроки из ошибок. Я тоже многое понял за эти дни. Мне кажется, что главное, в нашей работе — не разучиться верить. И ждать. Я не могу пока уехать. Женщина говорит по-польски, никто из вас этого языка не знает. Кроме меня.

Он ждал еще сутки, часами просиживал у изголовья больной, самолично поил ее морсом и бульоном, неторопливо беседовал и постепенно узнал, что женщина — не кто иная, как жена ссыльного польского повстанца, приехавшая за, ним в Сибирь после поражения восстания.

«Январское восстание 1863 года, — подумал Оленев. — Сколько же лет я ждал ее...»

Он объяснил ей, она находится среди друзей, что она просто больна, но скоро пойдет на поправку, что муж ее жив, ждет, когда она выздоровеет и им разрешат ехать вместе на вечное поселение в неведомую, чужую и холодную землю.

Потом женщина заговорила по-русски, назвала себя. Марией, горестно рассказала, как умерла ее мать Эльжбета и теперь ей живется несладко на...

И тут же новое поколение, новая память всплыли в ней, с помощью наводящих вопросов Оленев узнал начало двадцатого века, свой родной город, улицу с давным-давно переименованным названием...

И еще скачок из прошлого в прошедшее, и еще... История страны, единственной и любимой, две войны, тяжелые годы, дочь Ирочка...

— Ира, — сказала она. — Меня зовут Ира. Где я?

— В больнице. Вы попали под трамвай. Ничего страшного, вы уже поправляетесь.

— Почему я ничего не помню?

— Это бывает. Лучше скажите, где ваши родные.

— Мама? Должна быть дома. Сын в пионерлагере. Кажется... Я ехала на работу. Утром. Потом ничего не помню.

— В семь тридцать утра вы вышли на остановке «Магазин», — сказал Оленев, сдерживая волнение. — Автобус сорок один. Так?

— Нет. Я никогда не езжу на этом автобусе.

— Я вас видел в то утро. Запомнил ваше лицо. И сразу же узнал, как только вас привезли в больницу. У меня хорошая память.

— Наверное, вы ошиблись. У меня работа совсем в другом месте.

Через час все выяснилось окончательно. Женщина вспомнила свой адрес, домашний телефон, ее совсем поседевшая мать приехала в больницу, никак не могла успокоиться, долго плакала в приемном покое, где Оленев говорил, что все будет хорошо, опасность миновала и через две-три недели ее дочь выпишется домой.

Да, это была не она.

«И у меня конфабуляции, — грустно усмехнулся про себя Оленев, — ложные воспоминания... Но почему я так четко сопоставил образы этих трех женщин? Первую, увиденную в Окне, вторую, встреченную в автобусе, и эту — случайно попавшую под трамвай?.. Да очень просто. Я обрел способность любить и теперь все время буду искать эту любовь, эту единственную женщину, каждый раз ошибаясь. Искать, ошибаться и снова искать. Вечное приближение к Эльдорадо... Наконец-то я живу полной жизнью... Спасибо».

— Нарушаешь, нарушаешь, нарушаешь, — прошелестело из левого кармана. Аз воздам. Воз дам, нагруженный пинками.

— Пойдем лучше чаю попьем, — мирно сказал Оленев. — Разве не заслужили, а?

— Искуситель, — чмокнул губами тот, кто сидел в левом кармане. — Пей, да дело разумей. Чаи гонять — ума не занимать. Сигарета да чай — помрешь невзначай. Каждый день пьешь чай — цвет лица прощай...

— Говорильная форма, — вздохнул Оленев. — Пора заткнуть Говорильню кружкой чая.