Время демографических перемен. Избранные статьи - Анатолий Вишневский

С этим ограничением столкнулись, в частности, разработчики демографических прогнозов для Европейского союза, в связи с чем им пришлось более обстоятельно задуматься над вопросом о масштабах и природе конвергенции и дивергенции постпереходных демографических показателей.

Хотя М. Клупт и говорит об очень больших различиях в показателях европейской рождаемости – в его примере от 1,32 в Португалии до 2,07 в Ирландии[47], на самом деле они не столь уж велики, намного меньше, например, чем были в 1950 г. (от 2,00 в Латвии до 4,56 в Боснии и Герцеговине)[48]. Даже когда размах вариации коэффициента суммарной рождаемости в странах Евросоюза достигает 0,8–0,9 ребенка на одну женщину, он не идет ни в какое сравнение с размахом вариации на глобальном уровне – 6,0–6,5 ребенка. И именно теория демографического перехода подсказывает, что во втором случае речь идет не просто о количественных различиях в числе рождений, а об абсолютном несходстве двух типов рождаемости – до– и послепереходного, свойственных им социокультурных механизмов, контролирующих прокреативную мотивацию и прокреативное поведение. В этом смысле, скажем, большинство европейцев и большинство африканцев говорят пока на совершенно разных языках, или, может быть, точнее, на языках совершенно разных культурных кодов.

Когда же речь идет о внутриевропейских различиях, то это различия внутри одного типа, большинство европейцев (как, впрочем, и жителей других постпереходных стран) живут в пространстве общих культурных кодов, определяющих прокреативное поведение, и в этом смысле говорят на одном языке. Можно долго спорить о том, почему 100 француженок имеют на 40 или 50 рождений больше, чем 100 немок. Но то, что и француженки, и немки в равной степени практикуют внутрисемейное регулирование деторождения, пользуются одними и теми же способами такого регулирования, одинаково смотрят на право родителей решать вопрос о том, сколько и когда иметь детей, и т. д., едва ли способно вызвать сомнения у кого-либо.

Остается вопрос о постпереходных количественных различиях в рождаемости. О чем они говорят: о колебаниях, о естественном статистическом разбросе в рамках однонаправленного движения или об альтернативах, о движении в разном направлении или с разными скоростями? Заметим, что этот вопрос вообще не может быть главным, когда речь идет о понимании такого глубинного социального процесса, как демографический переход. Главное в данном случае – это именно изменение типа демографического поведения, признание права на индивидуальный прокреативный выбор, а не то, каков конкретно этот выбор у тех или иных групп населения. Но коль скоро внимание все время фиксируется именно на количественных различиях, остановимся на них и мы.

Уже из рис. 1 и 2 (с. 101 и 102) видно, что дивергенция показателей рождаемости в европейских странах, постулируемая некоторыми российскими авторами, едва ли имела место в действительности. Об этом говорит и специально выполненный анализ гипотез, которые могли бы быть использованы при прогнозировании рождаемости в странах Европейского союза. Первоначальные предположения заключались в том, что сближение показателей рождаемости по мере завершения перехода характерно для всех европейских стран независимо от того, входят они в состав ЕС или нет, а также в том, что вхождение в ЕС дает дополнительный импульс такому сближению благодаря проводящейся в ЕС общей политике, направленной на всестороннюю конвергенцию стран – членов Союза. При этом отмечалось, что «идея конвергенции встроена в теорию демографического перехода»[49].

В качестве переменных, характеризующих рождаемость, были рассмотрены коэффициент суммарной рождаемости (КСР) и средний возраст матери (СВМ) для 27 стран – членов ЕС за 30 лет (1977–2007).

Как показал анализ, коэффициент вариации значений КСР до начала 1990‑х го дов уменьшался, сократившись за это время на четверть, а затем стабилизировался, тогда как коэффициент вариации СВМ сначала нарастал, но начиная с 1993 г. стал сокращаться, опустившись к 2007 г. ниже уровня 1977 г.[50] Эти показатели характеризуют так называемую сигма-конвергенцию, они говорят об уменьшении вариации со временем, что уже само по себе противоречит представлениям о появлении каких-то новых аттракторов. Но эти показатели не дают представления о скорости сближения или отдаления переменных и о факторах, от которых эта скорость зависит. Такое представление можно получить, обратившись к анализу бета-конвергенции – абсолютной или условной.

Абсолютная бета-конвергенция показывает, как скорость сближения показателей связана с их исходным уровнем. Если сближение определяется движением в одном направлении (такова, в частности, стандартная ситуация догоняющего развития), а связь отрицательна (чем больше разрыв между «передовыми» и «догоняющими», тем выше скорость сближения), то это и означает наличие абсолютной бета-конвергенции. В случае 27 стран – членов ЕС наличие бета-конвергенции, опять-таки в противоречии с представлениями о появлении нового аттрактора, подтверждается как для КСР, так и, хотя и в меньшей степени, для СВМ[51]. Правда, как отмечает Ланциери, ситуация осложняется тем, что оба рассматриваемых показателя (КСР и СВМ) не всегда изменялись в одном направлении.

Условная бета-конвергенция отличается от абсолютной тем, что, помимо исходного уровня анализируемых показателей, учитывает также действие дополнительных факторов, например политики, способной ускорять или замедлять движение в направлении конвергенции. В цитируемой работе Ланциери условная конвергенция не рассматривается, но сделана попытка оценить влияние вступления стран в ЕС на движение в направлении конвергенции рождаемости. Предполагалось, что вхождение стран в зону действия общей конвергентно ориентированной политики Европейского союза должно способствовать и конвергенции рождаемости за счет приближения показателей входивших в ЕС стран к тем, которые уже наблюдались у старых членов Союза. Однако подтвердить это предположение не удалось.

Одно из возможных объяснений этой неудачи Ланциери видит в том, что прошло недостаточно времени, чтобы влияние способствующей конвергенции атмосферы Евросоюза сказалось на рождаемости. Но оправданным мне представляется предложенное им другое объяснение. «Вариабельность, – говорит он, – может быть уже настолько низкой, что ее дальнейшего сокращения трудно достичь. Есть некий порог, ниже которого страны можно считать, по крайней мере частично, достигшими конвергенции»[52]. Иными словами, здесь высказывается, пусть и в форме предположения, мысль о том, что граница конвергенции уже достигнута, но даже и при максимально возможной конвергенции различия все-таки сохранятся.

Эти непреодолимые различия, так волнующие некоторых демографов, в свое время очень интересовали Прокруста. Ему казалось, что разница в росте людей – это какой-то непорядок, который он и пытался устранить доступными ему методами. Мне кажется, что в мифе о Прокрусте как раз и высмеяна идиотичность требования всеобщей одинаковости. Видимо, древним уже было ясно, что разнообразие – неотъемлемый атрибут жизни: в мире нет двух одинаковых рек, двух одинаковых деревьев, двух одинаковых людей. «Нормальное распределение» количественных характеристик любых нерукотворных объектов – само по себе закон природы, оно не нуждается в объяснении в каждом отдельном случае. Все понимают, что люди бывают разного роста, разного телосложения, разных способностей, но эти различия привлекают внимание только в случае патологического отклонения от нормы. На рис. 7 представлено два практически неотличимых по внешнему виду ранжированных ряда – 29 стран, в основном европейских, по итоговой рождаемости женской когорты 1969 года рождения к 2009 г., т. е. к возрасту 40 лет, когда деторождение в основном заканчивается, и 30 известных политических деятелей по росту.

Никому (кроме, может быть, Прокруста) не придет в голову искать «альтернативные варианты развития», «разные аттракторы» и т. п. на правой панели графика, всем понятно, что речь идет об обычной вариации в рамках нормы. Это не исключает того, что в каждом отдельном случае можно предположить какие-то объяснения – генетические или другие – высокого, низкого или среднего роста того или иного человека, попытаться исследовать каждый отдельный случай и т. п. Но при этом изначально ясно, что все случаи укладываются в норму, находятся в пределах естественной вариативности и едва ли могут служить причиной чьей-либо озабоченности. Почему тогда столь же естественная вариативность на левой панели графика должна вызывать пристальное внимание теоретиков-демографов? Это внимание было бы легче понять, если бы речь шла о политиках, желающих, например, повторить успехи соседней страны, и можно понять проведение политики, направленной (не всегда успешно) на достижение такого результата. Но независимо от того, принесет такая политика плоды или нет, речь будет идти о каких-то подвижках в рамках одного и того же исторического типа рождаемости, созданного демографическим переходом.