Последний поезд на Ки-Уэст - Шанель Клитон

— А потом вмешалась жизнь. Вам нравится работать на строительстве шоссе? — спрашиваю я, желая уйти от темы моих несбывшихся желаний.

— Да. Работа тяжелая, но под конец дня, когда голова касается подушки, почти никаких мыслей не остается.

— Наверное, тяжело было идти на войну.

— Идти на войну было легко — к этому готовят. Самое трудное было возвращаться. Когда мы уходили на фронт, в голове было полным-полно идей о том, как все будет, как ты себя проявишь, как пожертвуешь собой во имя чего-то более важного. Но что бы ты там себе ни придумал, война — совершенно другое. Однако в ней по крайней мере есть цель, задача. Ты стоишь плечом к плечу с людьми из самых разных слоев общества, и все вы связаны странной, но крепкой нитью. А потом все вдруг заканчивается.

Я беру его за руку. От моего прикосновения он вздрагивает — трудно сказать, кого из нас двоих больше удивляет это движение, — потом он выдыхает, его тело ощутимо содрогается, затем замирает на мгновение.

Не могу припомнить, когда в последний раз я прикасалась к другому мужчине, не к Тому, но боль, которую испытывает Джон, мне слишком хорошо знакома, и желание утешить было инстинктивным порывом.

Но ведь больше всего нам нужно, чтобы нас воспринимали такими, какие мы есть, чувствовали, когда нам больно, и проявляли участие.

Я быстро пожимаю его руку и отпускаю ее.

Как давно я живу без друзей.

— Как запястье — болит? — спрашивает он.

— Как вы…

— Вы старались не нагружать эту руку, когда носили поднос в ресторане. А по ранним синякам можно понять, что он жестоко обращается с вами.

— Он не всегда такой.

— Это вообще недопустимо.

Я цепляюсь за эту мысль и представляю себя живущей в мире таких отрадных абсолютных истин. Но мгновение оказывается мимолетным — его сдувает порыв ветра, ворвавшегося в открытое окно автомобиля.

К парому мы прибываем вовремя. Джон паркует машину, обходит ее сзади и открывает дверь для меня. Я морщусь, пытаясь приподняться, — большой живот тянет меня назад.

— Вы в порядке? — спрашивает Джон.

— Сейчас, одну минуту.

Я делаю глубокий вдох и рывком поднимаюсь с кресла. Джон берет меня под локоть — поддерживает, чтобы я могла встать на ноги, стараясь не касаться синяков, оставленных Томом на моей левой руке.

— Вы на паром? — слышится голос.

— Да, — отвечает Джон.

— Очень вовремя. Шторм надвигается. Это последний рейс. Вам лучше поторопиться.

Я спешу изо всех сил, насколько позволяет мое положение; Джон придерживает меня за поясницу — направляет и страхует.

Когда мы поднимаемся на судно, где уже стоит автомобиль, меня начинает мутить — море очень неспокойное.

Мы ждем, пока погрузятся остальные пассажиры — мужчины, работающие на строительстве шоссе. Некоторые кивком приветствуют Джона, но что именно это означает — дружбу, знакомство или просто тот факт, что он — один из них, трудно сказать.

Джон неподвижно стоит рядом со мной и напряженно всматривается в каждого нового пассажира, и я, оказывается, делаю то же самое, правда, понимаю это далеко не сразу — ищу среди всех этих людей лицо Тома. Отплытие на пароме моему супругу не помеха. Если он поймет, куда я направляюсь, запросто доберется на лодке до Мэткемб.

В нескольких шагах от того места, где стою я, на борт, склонив голову, взбирается крупный мужчина — у него широченные плечи и очень знакомое тело. Меня охватывает паника — я прячусь за Джона, изо всех сил вжимаясь в поручень и молясь, чтобы он меня не заметил.

Как Тому удалось так быстро разыскать меня?

Мужчина поднимает голову — у меня на мгновение замирает сердце и пресекается дыхание.

— Хелен? — говорит Джон, хмуря брови.

Я цепко держусь за поручень и всматриваюсь в воду. Какой-то жуткий момент я думаю о том, чтобы прыгнуть за борт, и пусть мою судьбу решает море.

Но прежде чем я успеваю принять решение, мужчина поворачивается — в его чертах мелькает что-то очень хорошо знакомое, но тотчас исчезает, и я понимаю, что обозналась.

Это незнакомый человек, внешне похожий, только и всего.

Я испытываю такое облегчение, что чуть не плачу.

Мужчины, крупные и щуплые, один за другим поднимаются на паром, но Тома среди них нет.

Мы отчаливаем, отталкиваясь от причала, и вода начинает бить в корпус судна.

От пережитых волнений мне вдруг становится плохо — я перегибаюсь через перила, не в силах сдержать тошноту.

Когда она проходит, я вижу прямо перед собой квадратный лоскут — молча беру его, удивляясь качеству ткани и инициалам, затейливо вышитым в уголке. Интересно, это подарок его девушки? Невесты?

Я тайком вытираюсь, а потом поднимаю глаза на Джона.

— Спасибо.

Надеюсь, я не сильно покраснела, потому что мне очень неловко.

— Не за что. Вас часто тошнит во время беременности?

— Поначалу да, но потом прошло. А не так давно снова началось, с удвоенной силой. И в море становится только хуже, — я хватаюсь за поручень, когда паром качает еще раз.

— Говорят, если сосредоточиться на неподвижном предмете, помогает, — советует Джон.

— От чего помогает?

— От морской болезни.

— И где здесь неподвижный предмет?

За последние несколько часов погода разгулялась не на шутку — ветер завывает, волны бьются о судно, их гребни поднимаются все выше и выше.

— Тогда упритесь ногами и надейтесь на лучшее.

Паром швыряет из стороны в сторону.

— Держитесь за поручень. Я вас подстрахую! — кричит Джон.

Судно подбрасывает — я валюсь вперед, а Джон подхватывает меня.

Внезапно мы сбрасываем ход и начинаем двигаться почти черепашьим шагом.

Я еще крепче вцепляюсь в поручень — ужасно тянет живот, точно внутри свинцовый шар.

— Почему мы замедляемся? — спрашиваю я Джона.

Что, если нас преследует Том?

— Сейчас узнаю, что происходит. Справитесь тут одна?