Тезей - Валентин Проталин

Когда же вернулись к столам, поняли, что почти все бессмертные женщины перебрались к ним, земным героям. Свадьба в чертогах богов — потому все желания исполнимы. И свадьба располовинилась: мужская часть, где оставались только боги (к чему трогаться с места, если нет среди гостей земных женщин), и часть, где греческие герои на время свадьбы обзавелись небесными подругами.

Стараясь все-таки поддержать ритуал бракосочетания, Аполлон пропел гимн, прославляющий жениха и невесту. Или, точнее, невесту и жениха, поскольку прелестям и достоинствам Фетиды досталось больше похвал. Закончив гимн, Аполлон направился к новобрачным, чтобы еще и лично приветствовать их. Да так на смешанной половине застолья и остался. Тем более, что до него уже достаточно прочно обосновались здесь Гермес с Дионисом.

— Славят нас, женщин, на свадьбах, — язвительно заметила Эрато, глядя в сторону Аполлона, — а после…

— Хозяева всему, — поддакнула Эос.

— Создатели, — саркастически добавила Эвринома.

— Пусть меня опять лишат воскурений, как Эос, — отчеканила Эрато, — не создатели наши боги-мужчины, а ворьё.

И Эвринома, и Эос, и Эрато посмотрели на Геру. Всецарица молчала, как бы разрешая продолжать этот разговор. Афродита ответила им улыбкой.

— Нам не понятно…, — вырвалось у Геракла.

— Пониманию не поддается, — донесся с другого края пещеры голос Гермеса.

Сидевшие рядом Гера, Афродита, Геракл, Тезей, Аталанта прислушались к разговору.

— Что непонятно, — Эос почему-то уставилась на Аталанту, — все, что есть, о чем можно подумать, создано женским началом… — Эос слегка затруднилась в словах, но продолжала, — Эвринома, богиня всего сущего, восстала обнаженной из Хаоса, отделила небо от тверди и создала свой первый танец. Известно даже, куда она двигалась, танцуя. Двигалась она на юг, и от ее быстрых движений, за ее спиной возник северный ветер. Она поймала его, превратила, раскрутив, в великого змея Офиона и зачала с ним весь этот мир… Ясно?..

— Представимо, — впервые в этой беседе подала голос Аталанта.

— Офион же стал болтать, что именно он сотворил все, — добавила Эрато.

— Уж это-то — яснее ясного, — согласилась земная охотница.

Геракл издал недоуменное мычание.

— Подумай, — обратилась к нему Аталанта, — ведь публичные жертвоприношения первой мы приносим Гестии.

— Умница, — похвалила ее Гера.

— Болтайте, болтайте, — раздался в их уголке насмешливый голос Зевса.

Однако его как бы и не услышали.

— И неважно, как называть эту богиню, — вставила Эвринома.

— Ее называют еще Тефирой — матерью всего сущего, — сказала Эрато.

— Великой ночью, — тихо произнесла Эос.

— Сияющая мать пустоты, — с улыбкой пропела Афродита.

И буквально физически ощутимое согласие установилось между богинями, признавшими, что дело не в именах, что имена — условность, не главное.

— А мы? — спросил Тезей.

— Ваши души возникли из блуждающих стихий, отлетевших от первотворения, — пояснила Гера.

— И образовалось множество осколков, — невесело пошутил афинский царь.

— Не расстраивайся, вы не осколки, — утешила его Афродита.

— И мужчины, и женщины? — Это интересовало Геракла.

— И мужчины, и женщины, — сказала Эрато. — Только мужчины превратили сотворенное и первородное в свое хозяйство.

— И все испортили, — рассмеялась богиня любви, но тут же и осеклась.

В пещере Хирона возникло некое напряжение, и не разговор богинь со смертными был тому причиной. Крупное, розово светящееся яблоко, возникло в руках Пелея. И через несколько мгновений раздался голос богини раздора Эриды:

— Подарите прекраснейшей.

— Гадина! — вырвалось у Геры, забывшей, что сама она подвигла Эриду на некую выходку, когда будет эта свадьба..

Если бы Пелей сообразил отдать яблоко Фетиде, все бы, может быть, и уладилось. Вполне естественно вручить такой подарок невесте, которую только что так прославляли. Однако Пелей в нерешительности выпустил яблоко из рук, и оно, взлетев, повисло прямо под брачным факелом. Гера, Афродита и Афина, ринулись к яблоку и закружились вокруг опасного дара, пытаясь до него дотянуться…

— Вот она, наша слабость, — произнесла Амфитрида, оказавшаяся рядом с Тезеем. — Это нас и губит.

— Остановитесь или я его съем! — прогремел голос всецаря Зевса.

Богини остановились, но не смотреть на яблоко не могли.

— Тоже мне солнце нашли, — проворчал глава богов. — Эй, Гермес, принеси-ка его мне.

Теперь богини расположились каждая на своем троне, как в начале торжества.

Гермес вспорхнул со своего сидения, завис ненадолго в воздухе, но вот на сандалиях его стрекозами забились крылышки, подтолкнувшие этого бессмертного к светящемуся яблоку; он медленно подлетел к яблоку, не касаясь прекрасной розовой плоти его, поместил дар Эриды между ладонями и двинулся к Зевсу.

— Еще обожжешься, — лукаво выкрикнул он, подлетая ко всецарю.

Зевс взял яблоко обеими руками, покачал его, словно взвешивая.

— Прекраснейшей, — передразнил он интонацию Эриды. — Наваждение на смертных… Да и на бессмертных тоже. Нашли удовольствие…

— Кто бы говорил, — передалось всецарю со стороны его жены Геры.

— Все перепутали, — распаляясь, загремел Зевс. — Говорите «Прекраснейшей», а за эту мирную сущность готовы передраться…

— А ты разреши этот спор, — чтобы всем было слышно, произнесла Гера.

Зевс поглядел сначала на жену, потом на Афину, перевел взгляд на Афродиту и всем телом отпрянул от того, что увидел.

— Не-ет, — протянул он, сбавляя тон, — этот спор кто-нибудь другой решит…

— Пониманию не поддается, — пропел стоявший рядом с могущественной парой Гермес.

— Или… я лучше его съем, это яблоко, — заключил всецарь.

В пещере стало совсем тихо. Даже стены ее утратили мощь своего сияния. И смертным, и богам стало жалко этого яблока.

— Свадебная шутка, — неопределенно усмехнулся Зевс. — Я его спрячу до времени… А нам всем — гулять дальше. За тосты, дети мои!

— Мальчик мой, — обратилась Амфитрида к Тезею, — здесь и поговорить толком не дадут… Но знай, Тезей, что бы ни случилось: твое дело — сама жизнь. Не теряй ощущения, что ты, словно прародитель, носишь плод жизни в себе. Не теряйся, не падай духом, ты все равно дойдешь до сути назначенного тебе… Даже если сорвешься…

А свадьба продолжалась. Но смертные уже кучковались на своей стороне застолья. А бессмертные перемещались на свою половину, ближе к двенадцати богам-олимпийцам. Чувствовалось, что скоро им вместе с наядами и нереидами предстояло исчезнуть в светящемся за тронным полукругом коридоре…

Для тех, кто свой удел готов принять,Творенье — есть преображенье слова.И слушать сотворенное готово,Чтоб вновь за глухоту себе пенять.

И звуки, словно призрак, отгонять.Порочна дева… Но, — я много хуже.Небесный отблеск для земного мужа?Но как ему потом его унять…

Сгорит, не вспомнив, где же это пламяОн видел? Что всегда владеет нами?И чьи во тьме смыкаются уста?

Откуда веет то теплом, то хладом?Что скрыто за отсутствующим взглядом?Забывчивость — врожденная черта.

Хотя Тезей с помощью Гермеса вернулся в Афины, можно сказать, в единый миг и сама свадьба в пещере кентавра Хирона длилась не более дня, с утра до заката, на земле, в Аттике, да и во всем греческом мире прошло около десяти суток. Такой перепад во времен между божественными сферами и тем, что оставалось под небесами, естествен. Вроде бы десяток дней — срок не такой уж значительный. Пустяки какие-то. Даже для короткой человеческой жизни. Однако в Афинах что-то опять переменилось. И в то утро, когда Тезей вернулся в Акрополь, город он увидел иным, чем тогда, когда покидал его.

И понял Тезей: десять дней — может быть и мало, и много. Главное, что он исчез неведомо куда, как испарился. Люди могли думать, что угодно — спрятался в своем Акрополе, или, может, заболел чем нехорошим, даже если просто заболел, что тоже нехорошо, можно было бы и сообщить гражданам. Всяческие слухи поползли по Афинам. Вот и друзья молодого царя ходят какие-то смурные, словно невыспавшиеся. Сами не свои, одним словом. Хотя своими-то, оказывается, в городе их мало кто считал и раньше. Делать-то ничего не умеют. Одни разговоры.

Именно отсутствие Тезея стало причиной того, что Афины, девять дней ничего не понимавшие, проснулись на десятый в очень плохом для Тезея настрое.

По городу бродили настроения, противоречащие планам молодого царя. Особенно потому, что кто-то из молодых и образованных аристократов перебежал от Тезея на сторону защитников дедовских устоев. И кто-то также — из лучших людей города постарше. И кто-то даже из отцов города. Отцы города, правда, и не старались разобраться, чем же загорелись их дети, быстро утомились от головоломных с тонкостями рассуждений, словно запутавшихся в парусах суден, приплывавших к берегам Аттики из передового Востока. Но наверняка перебежчиков поддерживали эмоционально. Действительно, мол, сыны, набрались вы всяческих умственных глупостей. Может, даже еще раньше, из-за попустительства безвольного земного отца Тезея — Эгея — ведь именно при нем и начали в основном подплывать к Фалерам иноземные корабли.