Королевская канарейка (СИ) - Анна Кокарева

Это — ночь, леденящая лист,

Это — двух соловьев поединок.

Это — сладкий заглохший горох,

Это — слезы вселенной в лопатках,

Это — с пультов и с флейт — Figaro

Низвергается градом на грядку.

Очарованная и раздавленная, я иногда взглядывала на советника и понимала, что творится что-то неладное: прервать Ганконера он не может, а сам тот останавливаться не собирается, и вспоминала одну историю, случившуюся в моём мире.

Как-то певец Киркоров опаздывал на сборный концерт, и устроители попросили барда (хорошего, кажется, Лозу) спеть ещё несколько песен, пока Филька не доберётся. Тот согласился и начал петь. Киркоров приехал, и устроители показывали барду из-за кулис, что всё, спасибо, хватит. Тот кивнул, что всё понял, и объявил следующую песню. И следующую. И ещё. Разъярённый Филипп и взбледнувшие устроители метались за кулисами, как львы — Лоза пел. Только когда Филипп, окончательно разъярившись, уехал, Лоза с достоинством попрощался с тепло принимавшим его залом.

Я ждала, что будет, не собираясь ничего предпринимать, и заворожённо слушала. Не знаю, когда прервался Ганконер, совершенно не ощущала течения времени. Но не скоро. Друг другу эльфы не сказали ничего. Было понятно, что нет между ними мира с этого момента, если он был, конечно.

Подойдя к палатке, остановилась и попросила не входить за мной, сказав, что засну сама.

Завернулась в одеяло, поворочалась, не понимая своего смущённого состояния, и тут флейта опять запела.

Всю ночь не спала, слушая, как она радуется и тоскует, и заснула только под утро, не жалея ни о чём произошедшем со мной — соловьиный поединок того стоил, да.

16. Соловьиный поединок

на минном поле всё спокойно

поют дрозды и соловьи

и только мудрая кукушка

предусмотрительно молчит ©

Со времён Братства Кольца в Лихолесье поспокойнело до такой степени, что его переименовали в Эрин Ласгален, «Зеленолистный Лес», и северная часть пущи была королевством Трандуила. В южной королём был Келеборн, и, как я поняла, туда мы не совались, объехав десятой дорогой по побережью Андуина. В своём лесу эльфы были при оружии, но напряжения, как в горах и степи, не чувствовалось, и дальнейшее продвижение по Эрин Ласгалену можно было проиллюстрировать частушкой:

'В роще за домом соловей напевал,

Тёще моей спать не давал.

Выйду я в сад, прогоню соловья,

Спи спокойно, тёща моя!'

Роли соловушки, заботливого зятя и легкомысленной тёщи можете распределить сами.

Подозреваю, Таллордир, сначала пытавшийся увещевать меня (я не слушала) и Ганконера (тот же результат), уж тому рад был, что я к ночи в палатку возвращаюсь, и образовался некий паритет: я возвращаюсь к полуночи, как только позовут — он не мешает уйти вечером. Время полетело быстрей, хотя ехать целыми днями через заснеженный и вполне однообразный лес было скучновато. При этом гнали эльфы здорово, я уставала, но всё равно таскалась слушать Ганконера.

В жизни появилась интрига, интерес и веселье. Вчуже, как бывший администратор действующему, я сочувствовала Таллордиру, но не до такой степени, чтобы оказывать содействие. Задумалась было, не принесут ли соловьиные подвиги проблем Ганконеру, но решила, что из нас двоих он лучше понимает, что делает, и если идёт на конфликт — значит, зачем-то ему это нужно. Может, счёты какие сводит. Ну и ладно, а мне захорошело. Не приходилось больше сидеть в палатке вечерами; я просто шла на звук настраиваемой флейты, заставала уже немаленькое сборище и слушала, сколько хотела. Каждый раз удивлялась, как флейта, в качестве солирующего инструмента, в моих представлениях раньше способная разве что на пронзительные пастушеские напевы, в руках Ганконера обретала такую мощь, сложность и глубину. Хотя, если он дудел на ней восемьсот лет…

Музыка перемежались байками и взрывами хохота, и я бездумно смеялась, глядя, как золотые искры от костра взлетают в тёмные небеса, и чувствуя себя такой же искоркой, не переживающей ни о прошлом, ни о будущем — просто вспыхивающей и взлетающей.

К концу недели уже в темноте выехали к реке и остановились на каменистом берегу, не переправляясь. Эльфы были молчаливы и торжественны. Сразу, достигнув берега, спешились и построились. Олень тоже лёг, я сползла с него и стояла тихо, стесняясь даже размять затёкшие ноги. Со смутной печалью и тревогой смотрела, как в тишине перед строем выходит Ганконер. В темноте он был тенью среди теней, и я узнала его по неуловимой, характерной для него манере двигаться: плавно даже для эльфа, и при этом он мог в любой момент замереть и быть статичным абсолютно, как камень.

Строй ждал, достав луки и наложив на них стрелы. Я так понимала, нужно было разом поджечь их — стрелы собирались пускать в небо. У Ганконера в руках разгорался сиреневый комок огня, но вдруг, похоже, он передумал, и ком начал расти, становясь всё больше. Я стояла совсем близко и слышала, как гудит бледное пламя в его руках. По ощущению оно было холодным, но опасным, и, разгораясь, освещало сосредоточенное лицо эльфа. Всё-таки поразительно, как такая невозможная красота существует на свете. Когда шар стал размером с голову, Ганконер поднял его вверх и просто разжал руки — и сияющими глазами, с непонятным выражением смотрел, как он подымается ввысь и там становится всё больше. Перевела взгляд вверх и видела, как небеса бесшумно распускаются огненным георгином, становятся фениксом с алым хвостом и расплёскиваются золотыми фонтанами, бьющими из ниоткуда. Не знаю, сколько всё это длилось, время как будто остановилось. И вдруг вся эта феерия, это полыхание неба разом померкли, и последняя звёздочка рассыпалась стайкой золотистых, медленно спускающихся с высоты и угасающих бабочек. Одна села ко мне на рукав, и я, затаив дыхание, смотрела на её сияющие крылышки. Мгновение — и она стала ничем.

Далее торжественность момента была нарушена перебранкой с Таллордиром на синдарине. Вот чувствовалось, что очень Ганконер за время путешествия кровь ему попортил. Не удержалась и спросила, когда всё кончилось и эльфы начали расходиться, о чём они спорили. Ганконер безмятежно ответил:

— По традиции, в сутках пути надо предупредить владыку, что мы рядом. С помощью горящих стрел. Я немного изменил ритуал, и Таллордир недоволен, — и чувствовалась под его лёгкостью какая-то подспудная печаль. А может, это я свои ощущения на него переносила, не знаю.

— Так лучше. Было очень красиво.

— Да, было красиво, — эльф опустил глаза и больше ничего не сказал, только слегка поклонился, отходя.

Была не пойми чем огорчена, но до такой степени, что руки