Круглый счастливчик - Леонид Треер

Зотов насторожился, придирчиво перечитал репортаж от первой буквы до последней и опять не нашел своей фамилии. Озадаченный, он отложил газету, попытался приступить к работе, но содержание деловых бумаг до него не доходило. Зотов вновь уткнулся в газету, просмотрел даже сообщение ЦСУ и «Заявление ТАСС», словно его фамилию могли по ошибке вставить в соседние материалы.

Вошла секретарша, напомнила, кому он назначил на сегодня встречи. Зотов кивнул, а потом вдруг перенес все встречи на завтра. «Меня нет!» — добавил он, указывая на телефон.

Ему хотелось без помех обдумать ситуацию. Отсутствие его фамилии в газете не могло быть случайной опечаткой. Назвали даже молоденькую артистку, которая и трех слов не сказала, а замдиректора крупного проектного института загнали в «другие товарищи»… С чего вдруг?

Мысли Зотова метались, словно животное в горящем лесу, но постепенно он погнал их в нужном направлении. Он знал, что городское начальство недовольно институтом. Вокруг проектов кипели страсти, строители свои грехи валили на проектировщиков. С этим концертным комплексом, к примеру, институт тоже нахлебался изрядно. Вагонину даже влепили выговор. Впрочем, на то он и директор. Но с какой стати страдать ему, Зотову, если он в замах без году неделя? Спросил и сам же ответил: на то и зам, чтоб не искать долго козла отпущения.

Обида на шефа захлестнула Зотова. «Больным прикинулся, — с горечью думал он. — А меня подставил, благодетель!» Он позвонил директору домой, надеясь выудить из шефа полезную информацию. Но супруга Вагонина ответила, что ночью у Валерия Матвеевича случился гипертонический криз, дважды вызывали «скорую», так что о разговоре не может быть и речи…

Криз шефа, если, конечно, жена не финтит, принес Зотову некоторое облегчение. Важно было выяснить вот что: нет ли в этой пропаже фамилии выпада лично против него? Недовольство институтом — это полбеды. Беда настоящая, если «стреляют» конкретно в него.

Зотов стал вспоминать всех, кто выступал на торжествах, чтобы определить, кого еще не назвали в репортаже. И сразу же всплыл Сичкарев из монтажного треста. Зотов, в который раз, взялся за газету. Сичкарева он не нашел. А ведь тот выступал, Зотов точно помнил. Фигура Сичкарева давала ключ к разгадке: из репортажа выпали вполне определенные фамилии, под которыми зашатались кресла. Сичкарева совсем недавно раздраконили на совещании в пух и в прах, он уже звонил в институт, прощупывал, не найдется ли местечко в случае чего…

С работы Зотов вернулся подавленный. Жена никогда прежде его таким не видела, стала допытываться, что стряслось? Он сослался на усталость, молча поужинал н, подсев к телевизору, вновь погрузился в тяжкие думы.

Ночью, лежа в постели, он прочесывал институт по вертикали и горизонтали, ища противников. Откровенных недругов у него не было. Скрытых он насчитал с десяток. Но это все мелочь, как говорится, с фигой в кармане. От институтских недоброжелателей Зотов переключился на «внешних». Раньше он считал, что таковых у него нет. Теперь же — разглядел. И не где-нибудь, а в горисполкоме.

Вдруг Зотова осенило: кому-то потребовалось его кресло! Ведь кресло-то с перспективой — у Вагонина здоровье ни к черту, долго не протянет. Вот и все, что требовалось доказать… Он хотел повернуться на другой бок и замер от внезапной боли в груди: словно воткнулось в него шило. С сердцем хлопот у Зотова еще не было, он испугался. Шевельнулся — опять укол. Он лежал, как бабочка, пришпиленная к картону, потом разбудил жену. Сонная супруга с отпечатком подушки на щеке сначала решила, что он желает ласки, но Зотов тихо послал ее за лекарством. Она прибежала с пузырьком, стала капать в чашку вонючую жидкость, которую Зотов проглотил с отвращением.

Легче ему не стало, боли усилились. Пришлось вызвать «скорую». Приехали парень-врач и пожилая сестра. Работали они слаженно, быстро, без лишних вопросов. Посмотрев на зубчики ЭКГ, врач успокоил: ничего страшного, дистрофия какой-то мышцы (какой именно — объяснять не стал). Он поставили Зотову два укола, и он почти сразу заснул…

Утром он проснулся с тяжелой головой. Жена настаивала, чтобы он отлежался, но Зотов пошел в институт. Ему казалось, что его отсутствием кто-то непременно воспользуется. Вдобавок, он надеялся найти выход, успеть принять контрмеры.

День был трудный: два совещания, утряска конфликта с заказчиком, кадровые вопросы, заседание жилкомиссии. Но чем бы Зотов ни занимался, мысли его кружились вокруг газетного репортажа.

В конце рабочего дня он не выдержал, позвонил в редакцию. Ответственный секретарь, выслушав вопрос (почему в таком-то материале не названы фамилии всех выступавших?), вежливо спросил:

— С кем имею честь беседовать?

— Сичкарев Василий Антонович, — представился Зотов, приглушив голос.

— Дело в том, Василий Антонович, что десять строчек не влезали, — объяснил сотрудник редакции. — Сообщение ЦСУ и Заявление ТАСС, как вы понимаете, идут без сокращений. Пришлось урезать репортаж, последние пять фамилий. Вы уж нас извините!

Положив трубку, Зотов несколько минут не шевелился. Он был так измотан за эти два дня, что, казалось ему, еще не скоро обретет прежнюю форму. Но Зотов на сей счет ошибался. Он был сравнительно молод. Плюс природный оптимизм и регулярный бег трусцой.

Через четверть часа он вышел из института в отличном настроении, сел в свой голубой «Жигуленок» и покатил по вечерним улицам. Светофоры, словно сговорившись, встречали его приветливым зеленым глазом. Как и положено встречать круглых счастливчиков.

ПОХИТИТЕЛЬ

Короедов, впечатлительный жилец, вышел из подъезда. До начала рабочего дня оставалось двадцать минут.

Он осмотрел двор. Около ямы с песком для детей, на бельевой веревке, висела темно-коричневая дубленка.

Короедов подошел к ней взглянуть, чье производство. Дубленка пахла нафталином и дальними странами.

«Визг моды, но как хороша! — думал Глеб Иванович, щупая дубленку. — Какой идиот вывесил во двор такую вещь? Могут украсть в два счета…»

Пора было отправляться на работу. Он сделал три шага и остановился, прозрев.

«Дубленку украдут. Кто-то из жильцов, возможно, видел, как я подходил к ней и щупал…»

В мозгу Короедова завыли сирены, защелкали тумблеры.

«Необходимо обеспечить алиби! Кто-то должен видеть, как я ухожу, а дубленка остается висеть…»

На балконе второго этажа появился опухший мужчина в трусах и майке — мастер спорта по домино Сева Дмитряк.

Сева находился на иждивении жены и тренировал дворовую команду доминошников. Он только что проснулся и, стоя на балконе, плевал вниз.

— Доброе утро, Сева! — приветливо сказал Короедов.

Дмитряк молчал.

— Дубленка-то висит, — как бы между прочим бросил Глеб Иванович.

— Висит падла! — неожиданно согласился Сева и ушел с балкона.

Такое алиби Короедова не устраивало.

Он уже опаздывал на работу. Его топтание выглядело подозрительным. Надо было принимать меры.

«На работу не пойду, — решил, наконец, Глеб Иванович. — День отгула у меня есть. Покараулю вещь. Так спокойнее…»

Он поднялся в свою квартиру и устроился в кухне у окна. Отсюда хорошо были видны все подходы к дубленке, и похититель не мог остаться незамеченным.

Рабочий день был в разгаре. В беседке, анализируя эндшпиль последней партии, ругались Сева и сантехник ЖЭКа Вольдемар. Дубленка пока была на месте…

В шесть часов вечера она продолжала висеть.

Люди вернулись с работы. Двор наполнился детским криком.

…А может, бросить караулить?

Короедов вздохнул.

…Нет, надо следить. Кто-то должен появиться — или вор, или хозяин…

Стемнело. Сумерки скрыли ценность. Чтобы продолжать наблюдение, Глеб Иванович вышел во двор и стал прогуливаться по дорожке. В полночь, когда в окнах погас свет, он залег в яме с песком.

Облака, гангстеры ночного неба, замотали Луну в свои тряпки. Ночь созрела для преступления…

Глеб Иванович волновался. Теперь мог прийти только похититель…

Вдруг в конце двора послышались шаги, и появился силуэт. Петляя, фигура приближалась к дубленке.

Короедова прошиб холодный пот.

Поравнявшись с ямой, фигура плюхнулась на песок рядом с Короедовым. Глеб Иванович почувствовал запах спиртного и узнал в неизвестном Севу Дмитряка.

Дмитряк запел.

— Тише, — прошептал Короедов:

— Глебчик! Кожанка ты старая! — радостно закричал Сева и полез целоваться.

— Вы мешаете мне работать, — заявил Короедов, отпихивая белыми руками пахнущий водкой Севин рот.

Слово «работа» оказало на Севу гнетущее впечатление. Он перевернулся на спину и, грустно глядя в небо, спросил:

— Глеб, почему Земля вертится? Только правду!