Как загасить звезду - Ольга Играева

Он думал о том, что хорошо бы сейчас уехать из Москвы, из России. Насовсем. И одному. Хватит этих идиотских игр, хватит прикидываться тем, кем ты не являешься и никогда не являлся. «Я — не борец за демократию, — признался себе Абдулов. — Мне по барабану эта демократия. И я не подвижник. Я не готов трудиться ради будущих поколений. Мне плевать на будущие поколения. Я просто журналист не без способностей, который хочет быть знаменит, хочет жить в достатке в цивилизованной стране. В достатке и спокойно, вот именно — спокойно. Я не могу ждать, пока Россия станет цивилизованной страной. У меня слишком короткая жизнь… Только что я там буду делать? Кому я там нужен? Сидеть на Радио «Свобода» и «честно» вещать на Россию? Опять на Россию!.. Не строй иллюзий! Если ты привязан к России, если ты зависишь от России, это значит, что ты как будто никуда из России и не уезжал. Это значит: ты там не прижился. Живешь здешней жизнью — российскими проблемами, российскими реалиями, российскими интересами и просто получаешь с Запада «усиленный паек». Вот и все. Жалкая роль!»

Вошла жена с его любимым пивом на маленьком подносе — он удивился, так как не просил пива. Но отказываться не стал. Сделал большой глоток. Абдулов медленно разглядывал знакомый бокал «Туборг», который привез из последней поездки в Германию, сжимал его прохладное стекло, вертел, читал надписи на немецком. Снова сделал большой глоток и поставил бокал на «пивной» бортик. Тревога, напряжение, не отпускавшие его три дня, стали отступать под натиском милых сердцу, родных людей и вещей. Тело расслаблялось. Клонило в сон. Абдулов задремал.

Во сне пришел Олег. «Зачем ты так сделал? — Олег наклонился к нему, и Абдулов близко увидел белое лицо и блестящие зеленые глаза. — Если бы не ты…» — «Да, да, — горячо отозвался Абдулов. — Я подлец. Я не должен был, это не по-мужски. Мне надо было самому все разрулить… Но ведь это случайность, Олег, согласись, что это случайность… Если бы я знал, то никогда…» — «Тебя… Тебя… — Олег силился ему что-то сказать, но у него никак не получалось. Тебя бог накажет за это». — «Это ты хочешь сказать? — добивался от него Абдулов. — Это?» Но Олег начал отдаляться, очертания его фигуры стали теряться, растворяться в темноте, так что Абдулов засомневался — а Олег ли это был? «Тебя… Тебя…» — доносилось по-прежнему из темноты. «Что «тебя?» — не выдержав, в ужасе закричал Абдулов.

— Тебя… Тебя… — звучало уже наяву.

Абдулов очнулся, встряхнул головой, отгоняя кошмар, пытаясь понять, откуда доносится это пригрезившееся непрекращающееся «тебя».

— Тебя… Тебя… Тебя к телефону. — Жена стояла рядом и протягивала ему мобильный.

Абдулов взял телефон, прижал к уху и услышал только три слова, произнесенные мужским голосом: «ПРИСТРУНИ СВОЮ ДЕВКУ!». Трубку повесили.

Через три дня у Абдулова, впервые появившегося в «Останкино» после вынужденного отсутствия, состоялся разговор с Кечиным. До этого они общались только по телефону. Шеф принес «лицу» канала» поздравления по поводу освобождения под подписку, выразил ему свою радость, но к делу переходить не торопился. «Успеем! Успеем! — отмахивался он. — Ты сейчас, главное, отдыхай, очухивайся!.. С женой дома посиди — Нина, бедняжка, вся изнервничалась за эти дни».

Абдулов последовал советам Кечина — отказался от интервью, просьбами о которых его осаждали коллеги со всех каналов (пришлось отключить телефон). Посидел дома, съездил на дачу, покопался в грядках. Просыпался он утром от солнечных лучей, глядел на облачное небо, огороженное верхушками елей, слушал раннее щебетание птиц, наблюдал за полуручной белкой, недавно поселившейся у него на участке, — по утрам она скакала с ветки на ветку прямо у него под носом. Гулял с лабрадором, разжигал костер по вечерам и долго смотрел на огонь. И удивительное дело, через три дня пораженческие настроения, овладевшие им после Бутырки, совершенно испарились.

Вечером третьего дня к нему приехал Семенов. Абдулов специально его вызвал. Он ощущал потребность с кем-то посоветоваться, поделиться, обсудить случившееся с ним, выслушать суждение постороннего, мнение непосвященного. Лучшей кандидатуры, чем Семенов, для этих целей не сыскать. Старый друг не имел никакого отношения к телевизионному миру, закончил когда-то юридический, работал в органах, а с начала 90-х заделался бизнесменом, организовав с «боевыми товарищами» транспортную фирму и охранное предприятие. Дела у них шли хорошо. Абдулов подозревал, вернее, знал почти наверняка, что ребята умело уходят от налогов, имеют «крышу» в МВД и ФСБ, безжалостно давят конкурентов — но только «нехороших, неправильных», ходящих под криминалом. На гражданке ребята сохранили в неприкосновенности свою кагэбэшную шкалу ценностей, которая удерживала их на грани откровенного беспредела и поддерживала в них чувство самоуважения. Приоритетами в этой шкале были опознавательная система «свой — чужой» (с «чужими» они не церемонились), высокая дисциплина, профессиональная солидарность и собственное понятие о справедливости — не классическое, а видоизмененное рыночными временами, но не извратившееся окончательно. Они никогда не отбирали последнее, например. Сантименты им были чужды.

Семенов, пожалуй, единственный, кто остался у него от старой школьной жизни. А это значит, что он может вполне доверять Семенову, так как их дружба и их преданность друг другу брали начало во временах юности — в эпохе невинности и бескорыстия. Давние общие переживания — святые переживания по поводу бескомпромиссного, с переменным успехом, соперничества на стометровке и боксерском ринге, по поводу первых сигарет, выкуренных у мусоропровода в доме Семенова и в школьном туалете, по поводу пари, заключенного на девчонок-одноклассниц (кто из них первой согласится) — сблизили их навсегда. Ничего общего, помимо тех переживаний, у них двоих не было — ни деловых интересов, ни знакомых, ни эмоций, ни планов. А это значит, что им нечего делить, незачем друг другу врать и хитрить.

Абдулов был рад видеть Семенова и — тот, слава богу, не заметил — чуть не прослезился при свидании. Обнимая старого приятеля за могучие плечи, Абдулов отворачивал лицо, пряча от него повлажневшие глаза. «Черт, — думал он. — Плохо на меня тюрьма подействовала».

Семенов за время, пока они не виделись, еще больше раздался, заматерел и размордател. Толстые короткие пальцы его были унизаны золотыми перстнями. Хотя золотой цепи у него на шее Абдулов не заметил. «Так полагается, — хохотнул Семенов, подняв вверх свои украшенные золотом «сардельки». — Иначе уважать не будут».

Вечер они провели у камина с коктейлями. Абдулов очень ценил в однокласснике одно качество — тот, приехав, никогда не спешил, не смотрел на часы, не заявлял, что у него через тридцать минут встреча «с клиентами» или «с партнерами», или «переговоры», или «таможня». Не говорил, что он «всего на секунду». Не набивал цену — во всяком случае, с ним, с Абдуловым.

— Ну, рассказывай, — предложил Семенов, когда они расположились у огня с бокалами.

Абдулов рассказал.

— По-моему, все не так плохо, — вынес вердикт Семенов. — Я, признаться, думал, что дело обстоит гораздо хуже. Тебя освободили — это плюс. Теперь надо отбиться от прокуратуры, но твой патрон, судя по твоим словам, вопрос решает. Непонятно, почему тебя вообще замели… При связях Огульновского и твоей широкой известности такое, по идее, должно было бы быть исключено. Улик против тебя никаких… Вот что мне не нравится — тебя вообще не должны были закрывать.

Семенов помолчал, поиграл кубинской сигарой, зажатой пальцами, потом, стараясь прикинуться равнодушным, спокойным тоном невзначай обронил:

— Мы здесь одни. Скажи только мне, ты…

— Убил ли я Олега Лосского? — расшифровал Абдулов заминку Семенова. — Клянусь, я его не убивал. Клянусь. — Странное слово, от которого по углам дачной гостиной разнеслось шипящее «с-с-с-сь». «Клянус-с-с-сь»…

— Тогда не дергайся. Прямой опасности для тебя я не вижу — все похоже на акцию устрашения или какую-то игру. Вот только чью — Огульновского? Министерства печати? — раздумывал Семенов.

— Но я не могу смириться с мыслью, что в любой момент все может повториться — арест, Бутырка, вонючие нары, омерзительные соседи по камере с лицами вурдалаков из кинофильма «Вий», передачи от Нины… Передачи! Я и слова этого, кажется, за всю свою жизнь не произносил ни разу до этого. Я не могу пассивно ждать, когда снова произойдет нечто подобное. Я хочу на ближайшем же эфире заявить, что это — преследование по политическим мотивам, месть за независимость телекомпании, за мой «Вызов времени», где я в глаза Кремлю говорю неприятную правду…

Произнося этот текст, Абдулов вошел в раж, как бывало всегда, когда он начинал разглагольствовать на общеполитические темы. Семенов смотрел скептически.