Как укротить леди - Кейси Майклз

Ее заявление застало Лукаса врасплох. Вчера он действительно не хотел ей говорить больше того, что она услышала и о чем сама догадалась. Но это было вчера. А сегодня ему ужасно хотелось объяснить ей, почему он согласился выполнить просьбу лорда Фрейни.

– Николь? – тихо спросил он, стараясь припомнить, не сказал ли он ей чего-то обидного. – Я сам хочу все вам сказать.

Глаза ее сверкнули, и на этот раз он увидел в их глубине искорки гнева.

– Что ж, в таком случае вам не повезло. Вы идете на войну… И нечего делать удивленный вид! Вы отправляетесь на опасное дело, значит, можно сказать, на войну. Если мне нельзя пойти с вами – а вы ясно дали понять, что не желаете моей помощи, – тогда мне лучше не знать о ваших сражениях, пока они не закончатся. Или, может, вам доставляет удовольствие представлять, как ночами я не могу уснуть и расхаживаю по комнате в тревоге за вашу несчастную, глупую жизнь? Вероятно, это так. Думаю, мужчинам, которые уходят на войну, всегда приятно сознавать, что дома кто-то будет за них молиться, скорбеть о них, как Лидия о своем убитом капитане!

– Николь…

– Нет! Я намерена с этим покончить. Пусть другие женщины сидят дома, вяжут чулки и ждут. Но только не я, Лукас. Я не могу так и не буду! Я много над этим размышляла, очень много, и теперь точно знаю, что это не для меня и что…

Он не очень удивился, обнаружив, что прервал ее тираду поцелуем. Но неужели ему предстоит целовать ее каждый раз, когда она не захочет умолкнуть?

Гнев Николь обрадовал его – значит, он ей не безразличен, хотя она никогда не призналась бы ему… да и себе. Вслед за гневом вспыхнула страсть, толкнувшая ее всем телом прильнуть к Лукасу, а его – захватить в плен ее полные свежие губки.

Его ладони скользнули к ее талии, она же, обхватив его за шею, пригнула к себе. Под его пальцами оказался небольшой зазор между ее юбкой и жакетом, который задрался вверх, когда она встала на цыпочки.

Едва его горячая рука прикоснулась к обнаженной коже Николь, у нее вырвался приглушенный стон, и она так тесно прижалась к нему, что ему захотелось разорвать петли на ее жакете.

Ее порыв привел Лукаса в такое возбуждение, что он с силой привлек ее к себе настолько откровенно чувственным движением, что она должна была испуганно отпрянуть.

Но она не испугалась. Его Николь, в отличие от жеманных барышень, ничего не боялась.

Сомневаться в ее невинности не приходилось. И хотя она страстно отзывалась на его ласки, однако делала это неловко и неумело. Она просто подчинялась своим чувствам, готовая испытать все, что предлагала ей жизнь, пренебрегая условностями и мнением света.

К этому заключению он пришел за долгие бессонные ночи.

Оставался один вопрос, на который Лукас не мог найти ответа и который вдруг пришел ему на ум именно сейчас. Не считала ли она встречи с ним просто еще одним приключением?

– Довольно, Николь, – сказал он, отстранив от себя и заглядывая ей в глаза. Они потемнели, но на этот раз не от гнева, а от страсти. – Нас может увидеть ваш грум.

– И это все, что вы можете сказать?

– Нет. Но прежде мне нужно поговорить с Рафом.

– Зачем?

Лукас улыбнулся ее наивности.

– А затем, дорогая моя, что если я стану компрометировать вас на каждом шагу – а в этом нечего и сомневаться, – я должен просить у него вашей руки. В противном случае ваш брат, отличный стрелок, пустит мне пулю прямо в лоб.

– Не пытайтесь сменить тему разговора, Лукас. Об этом мы поговорим как-нибудь в другой раз. – Она протянула руку и убрала волосы с его лба, и от этого неожиданного, но такого естественного интимного жеста у него растаяло сердце. – Откажите лорду Фрейни! Скажите, что вы передумали, что не станете делать то, о чем он вас просил, ни сегодня вечером, ни в любой другой вечер.

– Я не могу так поступить, Николь.

Она опустила руку.

– Тогда позвольте мне пойти с вами.

Опять она за свое!

– Этого я тоже не могу допустить.

Она прикрыла глаза, а когда снова открыла их, в них застыло выражение холодной решимости. Мягкая, податливая Николь исчезла, как и ее невинная страсть. Они вроде бы совершенно незнакомы, во всяком случае, она смотрела на него так, словно он ничего для нее не значил.

– Тогда не трудитесь обращаться к Рафу. Вам не стоит опасаться скомпрометировать меня, поскольку больше мы никогда не окажемся в такой вот близости. А теперь извольте проводить меня домой.

На этот раз Лукаса охватил гнев, и, как он полагал, не без причины.

– Вы действительно такая, какой называет вас матушка, – своевольная, неуправляемая девчонка. Вы хотите, чтобы все плясали под вашу дудку, а если они отказываются, вы разворачиваетесь к ним спиной и уходите. Разве не так, Николь?

– Да! – горячо подтвердила она. – Такая уж я есть! А вы для меня – никто и ничто, от вас одни тревоги. Я ехала в Лондон развлекаться, а не тревожиться за какого-то упрямого осла, который готов подвергнуть свою жизнь страшной опасности и не хочет никакой иной помощи, кроме самой смешной и нелепой! Я жалею, что вчера подслушала ваш разговор. Жалею, что вы обратились ко мне с вашей глупой затеей. И вы еще шутите насчет того, чтобы жениться на мне?! Ха! Лучше бы я в жизни вас не видела!

Она повернулась к нему спиной и решительно зашагала к своей кобыле, возле которой остановилась и, нетерпеливо постукивая сапожком, ждала, когда он подаст ей руку, после чего уселась в седло, не заботясь об изяществе позы.

Лукас отвязал поводья и передал Николь, зная, что она не станет его ждать. И действительно, она сразу поскакала к реке. Они возвращались на Гросвенор-сквер рядом, но не разговаривали.

Она была права. Во всем виноват он один. Он не обдумал свою глупую просьбу, а сразу выложил ей, потому что идея ухаживания позволяла ему быть рядом с нею – он был достаточно честным, чтобы признаться себе в этом. Он сделал первый шаг, учитывая, прежде всего, свои интересы, не так уж сложно было сделать ему и второй шаг. И если он и дальше пойдет этим путем, то скоро не сможет найти обратную дорогу.

Он пытался успокоить себя мыслью, что она тревожится за него, симпатизирует ему, испытывает к нему страсть. Но это было слабым утешением.

Все было кончено. То, что между ними могло произойти, оборвалось, едва начавшись.

Николь молода. Скорее всего, она запрется у себя в комнате на Гросвенор-сквер, выплачет свое горе, а потом забудет его.

Лукас же чувствовал себя безнадежно старым. Он поедет к себе на Парк-Лейн, уединится в кабинете и напьется до бесчувствия, зная, что никогда не сможет ее забыть.

А эта проклятая клубника пусть достается груму…