Пропавшие без вести - Степан Злобин

И вдруг он затосковал по своей дивизии.

«Да, проще, куда проще выполнять приказы, не видя их зарождения из столкновения мнений и… честолюбий… Ведь сейчас Острогоров при помощи Ермишина одолел Балашова, вышел из подчинения ему…» — подумал Бурнин. Он хотел отогнать эту мысль, но она становилась все настойчивее и превращалась в твердое убеждение, которое было ему неприятно.

«А если бы Чебрецова перебросили еще позавчера, как предлагал Балашов, то теперь у нас был бы в тылу укомплектованный и пополненный Мушегянц», — подумал Бурнин и с уважением посмотрел на погруженного в карту Балашова, который снял каску и наклонил большой выпуклый лоб над столом.

«Нюх у него!» — сказал про себя Бурнин, припомнив слова Рокотова.

— Бурнин, передай на «Днепр» Мушегянцу приказ о смене дивизий, и пусть уж держится до прихода частей Чебрецова, — устало сказал Балашов.

Бурнин вышел из блиндажа «послушать фронт».

И тотчас вошел боец с автоматом на груди, с кружкой чая в руках, шагая на цыпочках широко, как будто перешагивал через лужи, выражая всем существом уважение к работе начштаба.

— Товарищ генерал-майор, товарищ майор Бурнин приказали вам подкрепиться, — сказал боец.

— «Товарищ майор приказали»! Здорово! — усмехнулся Балашов. — Спасибо, поставьте.

— Виноват, товарищ генерал-майор, товарищ майор мне приказали отнести вам подкрепиться! — смущенно ответил боец.

— Ладно, ладно, спасибо!

Балашов отхлебнул крепкий горячий чай, почувствовал, что он со спиртным, отставил, нахмурился, но все же взял снова и жадно выпил.

— В общем, правильно! — ворчливо одобрил он, чувствуя, как тепло разошлось по телу.

…Нет, к ночи фронт не утих. Против обычая, все клокотало огнями. Бурнин почувствовал, что покоя ночью не будет. Он возвратился к работе. Рассуждения и весь план Балашова ему были известны. Он понимал, что сейчас у начальника штаба приказом Ермишина разрушено тщательно возведенное здание. Все нужно строить заново. Тут не поможешь сейчас ни сочувствием, ни советом. Лучшая помощь ему — это взять на себя работу по связям, оперативную часть и дать ему думать.

Фашисты не утихали. Наоборот, в стороне фронта мигание зарева в небе достигло как будто предела. «Что там творится теперь, у соседей, за правым флангом Мушегянца? Не обнажили ли они его фланг у излучины речки?» — волновался Бурнин. Он пытался наладить связь с правым соседом, но связь ему не давалась. Сможет ли Мушегянц продержаться, если сосед обнажил его фланг? Какие-то содрогания земли отдались даже и здесь, глубоко в тылу, припорошив перед Балашовым карту просочившимся с наката песком.

— Опять авиация где-то! — проворчал Балашов.

— Нет, это «катюши», товарищ генерал, — возразил Бурнин.

— «Катюши» ударили, Анатолий Корнилыч! — сказал капитан, возвратившийся с пункта связи. — Зарево-о!

— Почему вы считаете, что «катюши»? — спросил Балашов, услыхав сообщение капитана.

— По звуку да и по отсвету видно. Особое зарево, товарищ генерал, — ответил Бурнин.

— А где же они ударили? — насторожился Балашов. Для него это было важно. Это могло дать ответ на загадку, которую загадали ему Ермишин и Острогоров.

— Постараюсь определить! — отозвался Бурнин и вышел из блиндажа.

Балашову доложили, что нарушена связь с правым флангом. Затем сообщили, что гранат и бутылок, сколько возможно, из тылов выслали. Радировал начарт Чалый, доложил, что, по приказу командарма, придал в поддержку Мушегянцу дивизион артиллерии. Начальник связи информировал, что высланы связисты для устранения повреждений связи с передовым КП.

Все это не утешало Балашова, шло почти мимо, как мелочи. Главное было то, что дивизия Чебрецова сейчас, вопреки всем намеченным планам, выдвигалась к переднему краю, а на переднем крае выполнялся какой-то неведомый ему, начальнику штаба, и непонятный ему план Ермишина…

— Где били «катюши»? — выйдя из блиндажа, спросил Бурнин у группы связных.

— Да вон, вон, товарищ майор, еще не погасло! — радостно указали бойцы на еще красневшийся отсвет в мглистом тумане прямо к западу.

В это время снова все засветилось вдали заревом, и небо замигало в той стороне багрянцем, как будто невиданная заря обожгла запад. Бойцы, наблюдая это свечение, отпускали привычные шуточки про «катюшу». Такого удара «PC» Бурнин ни разу еще не видал. Он тоже знал этот лес, где более суток уже маскируются танки. Эти танки весь день простояли в резерве. Значит, именно их караулили Ермишин и Острогоров, чтобы уничтожить одним внезапным ударом, сжечь их до ночи, не дать им сменить расположение и занять исходный рубеж. На них берегли этот массовый залп «PC». Теперь там, в горящем лесу, погибают резервы врага, подготовленные к завтрашнему бою, там плавится сталь, рвутся боекомплекты снарядов, пылает бензин. Нет, это может быть действительно здорово!..

Зарево охватило все небо на западе.

— С «Дуная» ударили, от полковника Дубравы. Должно быть, по тем самым танкам, которые маскировались в лесу! — возвращаясь в блиндаж, сказал Бурнин, зараженный приподнятым настроением связных красноармейцев.

Но начальник штаба только нетерпеливо махнул на него рукой, напряженно слушая телефонное сообщение.

— Куда ранен? Чем? — спрашивал он. — Тяжело?.. Немедленно эвакуируйте в тыл… Почему нельзя?.. Ну, подайте туда броневик… Как так — у Острогорова броневик?! А врач где?.. Едет? А первая помощь оказана?.. Без сознания?.. Доложите немедленно, что делается на «Дунае», какова обстановка. Каждые четверть часа докладывать о состоянии командарма.

Балашов положил трубку и откинулся к спинке неудобного, топорной работы кресла, кем-то затащенного в блиндаж.

— Та-ак! — протянул он в тяжелой задумчивости и секунды четыре молчал. — Так, так, та-ак! — повторил он и пояснил: — Вот, Бурнин, на передовом КП лежит без сознания Ермишин — ранен осколком в голову. Доктора вызвали, но еще не прибыл. Острогоров выехал на НП «Дуная». Связь «Ангары» с «Дунаем» потеряна. А Ивакин еще неизвестно где, где-то в пути…

Балашов замолчал, и Бурнин не знал, что сказать ему. Что творилось сейчас в уме Балашова? С этой минуты он становился командующим. Что он предпримет?

Бурнин схватил телефонную трубку, вызвал начальника связи.

— Да что же это творится со связью, товарищ полковник! Ермишин ранен. Острогоров выбыл с «Ангары» на «Дунай», а связь порвалась! С правым флангом тоже нет связи. Бой по всем направлениям, а КП оторван! Примите же меры!

После двух залпов «PC» все словно замерло в проводах «Дуная» и «Днепра», а фронт полыхал грозою, небо мерцало, как в летнюю ночь от зарниц. Бурнин переживал всю тяжесть положения Балашова: что, в самом деле, ему предпринять, когда неясна картина, непонятно происходящее?!

Глава шестая

В течение последних двух с лишним часов Балашов был в смятении, не мог спокойно работать. Собственно, это началось еще раньше, когда он понял, что батальоны пополнения, полученные из фронтовой запасной дивизии, то есть два стрелковых батальона и оба дивизиона «PC», Ермишин умышленно придерживает возле передового КП. В стиле командования Рокотова не было никаких авантюрных трюков. Все и всегда было ясно и отчетливо для наштарма. Рокотов требовал ясности и точности также во всей работе штаба. Теперь же здесь совершалось что-то нарушавшее привычные и общепринятые нормы отношений.

Балашов подумал, что, может быть, в этом выражается недоверие лично к нему. Какое же? Почему? Может быть, политическое недоверие, вызванное особенностями его личной судьбы? Но как же тогда держать его на таком посту?! Или о нем получен какой-нибудь секретный приказ? Может быть, от кого-нибудь новый донос?! Вдруг вот сейчас в штаб явятся люди, которые отберут у него оружие и увезут куда-нибудь в тыл… Черт знает что… Как воевать в такой обстановке… Что будет с армией?!

Не так это просто — восстановить свою репутацию. Рокотов, правда, отнесся с доверием. Но как был смущен при встрече бывший слушатель Балашова, командир дивизии Дуров, как отшатнулся сперва Острогоров, как-то настороженно относится и Чебрецов…

Да, не так это просто! И вот еще этот странный и недоверчивый вчерашний вопрос Ивакина относительно «паники». Как этот вопрос в тот момент оскорбил и задел Балашова! А может быть, просто относятся к нему как к «новичку», как к человеку, который оторвался от армии, не испытал всех трудностей начала войны, пробовал успокоить себя Балашов. Но в памяти назойливо всплывала картина его ареста тогда, в тридцать седьмом году… «Какой это будет новый удар для Ксении, для Ивана, для Зины…» — думалось Балашову. Он отгонял эти мысли.

Может быть, нормальные отношения держались лишь Рокотовым, а теперь Ермишин, Ивакин и Острогоров согласовали между собою новое решение и проводят его, не посвящая в свой подлинный план начальника штаба?.. Но как же так можно!