Византия и крестоносцы. Падение Византии - Александр Васильев

Михаил Фессалоникийский жил и писал в царствование Мануила. Он начинал свою карьеру как дьякон и преподаватель экзегезы59 Евангелий в Св. Софии в Константинополе. Позже он был осужден как последователь ереси Сотириха Пантевгена60 и лишен своих титулов. Сохранилось несколько составленных им речей в честь Мануила, которые содержат интересные детали событий его времени.

В середине XII века было написано одно из многочисленных подражаний византийского времени лукиановским «Диалогам мертвых» – «Тимарион». Произведение это обычно считается анонимным, однако Тимарион и есть настоящее имя автора. Тимарион рассказывает историю своего путешествия в ад и воспроизводит свои беседы с умершими, которых он встретил в подземном мире. Он видел там императора Романа Диогена, Иоанна Итала, Михаила Пселла, иконоборческого императора Феофила и так далее. «Тимарион», без сомнения, является лучшим византийским достижением среди литературных подражаний Лукиану. Сочинение полно юмора. Однако кроме чисто литературных достоинств «Тимарион» важен, поскольку в нем отражены подробности реальной жизни – например, описана знаменитая ярмарка в Фессалонике.

Немалое значение для литературной и культурной жизни эпохи имело творчество Иоанна Цеца (Цециса), умершего, вероятно, в восьмидесятых годах XII века. Получив в столице хорошее филологическое образование, он в течение некоторого времени был учителем грамматики, а затем посвятил себя литературной деятельности, которая и давала ему средства к жизни. В своих произведениях Иоанн Цец не упускает случая говорить о различных обстоятельствах своей жизни, которые рисуют нам человека XII века, живущего литературным трудом, вечно жалующегося на бедность и нищету, заискивающего перед богатыми и знатными, посвящающего им свои произведения, негодующего на малое признание своих заслуг, впавшего однажды в такую нужду, что из всех книг у него остался лишь один Плутарх. Не имея из‐за недостатка средств иногда необходимых книг и излишне надеясь на свою память, он допускал в своих произведениях элементарные ошибки. В одном из сочинений он писал: «Для меня библиотекою является моя голова; у нас, при страшном безденежье, книг нет. Поэтому я не умею точно назвать писателя». В другом сочинении он писал о своей памяти: «Бог не показал в жизни ни одного человека, ни раньше, ни теперь, который обладал бы лучшей памятью, чем Цец».

Начитанность Цеца в древних и византийских писателях была весьма значительна; он знал многих поэтов, драматических писателей, историков, ораторов, философов, географов и беллетристов, особенно Лукиана. Из его многочисленных сочинений мы отметим лишь некоторые. Прежде всего это сборник из 107 писем, имеющий значение как для биографии автора, так и для биографии его адресатов. Затем идет «Книга историй», написанная так называемыми политическими (народными) стихами – их более двенадцати тысяч. Со времени первого издателя, разделившего сочинение для удобства чтения на тысячи стихов – первая тысяча, вторая и т. д., – оно обыкновенно называется «Хилиадами» (то есть тысячами). И вот эти «Хилиады» Цеца, по словам Крумбахера, являются «не чем иным, как огромным, облеченным в стихотворную форму комментарием к его собственным письмам, которые, письмо за письмом, в них объясняются. Отношение между письмами и “Хилиадами” настолько тесно, что первые могут быть рассматриваемы как подробный указатель к последним». Уже это лишает «Хилиады» какого‐либо крупного литературного значения. В. Г. Васильевский сурово замечает, что «Хилиады» «в литературном отношении представляют совершенную нелепость, но иногда на самом деле разъясняют то, что осталось темного в прозе», то есть в письмах Цеца. Другое большое произведение Иоанна Цеца «Аллегории к “Илиаде” и “Одиссее”», также написанное политическими стихами, посвящено супруге императора Мануила – германской принцессе Берте-Ирине, которая автором называется «гомеричнейшей царицей», «светлою, вселунною луной, светоносицей, которая является не волнами океана омытою, но как бы в блеске вытекающею из пурпурного ложа самого светоносца (солнца)». Целью Цеца было, излагая по порядку содержание песен Гомера, объяснить их – особенно с точки зрения аллегорического толкования выведенного у Гомера мира богов. С большим самомнением говорит Цец в начале своих «Аллегорий»: «И вот я приступаю к своей задаче и, поразив Гомера жезлом слова, сделаю его всем доступным, и его незримые глубины перед всеми обнаружатся». Это произведение Цеца, по словам В. Г. Васильевского, лишено «не только вкуса, но и здравого смысла». Кроме того, Иоанн Цец оставил и другие сочинения о Гомере, Гесиоде, Аристофане и т. д.

Сочинения его насыщены ссылками на мифологические сюжеты, цитатами, полны самовосхваления, трудны и не очень интересны для чтения, и таким образом – после всего вышесказанного – может, пожалуй, возникнуть вопрос: имеют ли произведения Иоанна Цеца какое‐либо культурное значение? Ответ, однако, должен быть утвердительным. Цеца отличало необычное усердие и прилежание в деле собирания материала, и поэтому, с одной стороны, его сочинения представляют собой ценнейший источник сведений; с другой стороны, приемы автора и его обширная начитанность позволяют вывести некоторые заключения о характере литературного процесса в эпоху Комнинов.

О старшем брате Иоанна Цеца – Исааке, занимавшемся филологией и метрикой, можно было бы и не упоминать, если бы в филологической литературе не встречалось довольно часто упоминание о «братьях Цец», что как бы сообщает братьям равноценность. В действительности же Исаак Цец абсолютно ничем не выделялся.

Интереснейшей личностью эпохи первых трех Комнинов, особенно Иоанна и Мануила, является поэт Феодор Продром, или Птохопродром (бедный Продром), как иногда он себя называл для возбуждения жалости и изображая неискреннее подчас смирение. Его разнообразные труды дают материал для изучения и филологу, и философу, и богослову, и историку. В науке личность Продрома вызывает большие разногласия вследствие неясности, кому, собственно, принадлежат многочисленные приписываемые ему сочинения. Некоторые ученые считают, что было двое писателей по имени Продром, есть даже мнение, что таковых было трое, хотя большинство склоняются к тому, что Продром существовал все‐таки в единственном числе.

Лучшая пора деятельности Продрома падает на первую половину XII века. Интересно отметить, что дядя его, под монашеским именем Иоанн, был киевским митрополитом (Иоанн II), о котором русская летопись под 1089 годом говорит, что он был «муж хытр книгам и ученью, милостив убогым и вдовицям». Умер Продром, по всей вероятности, около 1150 года.

Продром принадлежал, по словам Диля, к представителям прозябавшего в Константинополе «литературного пролетариата, состоявшего из людей интеллигентных, образованных, даже изысканных, которых суровая жизнь чрезвычайно принизила…». Но, вращаясь в придворном кругу, имея сношения с императорской фамилией и с великими мира сего, несчастные писатели тем не менее часто находили себе покровителя, который своей щедростью устраивал их жизнь. Не был исключением и Продром, вся жизнь которого прошла в поисках покровителей, в постоянных жалобах на свою бедность, болезненное состояние, старость, в молениях о вспомоществовании, ради чего он не останавливался ни перед какой лестью, ни перед какой угодливостью, ни перед каким унижением, совершенно не считаясь с тем, к кому иногда ему приходилось обращаться и льстить. Но к чести Продрома надо сказать, что одному человеку – Ирине, невестке императора Мануила, – он оставался верен почти всегда, даже в моменты опалы и несчастий.

До нас дошли многочисленные произведения самого разнообразного содержания с именем Продрома. Продром и романист, агиограф, и составитель писем, и оратор, и автор астрологической поэмы, и религиозных поэм, и философских сочинений, сатир и шутливых пьес. Многие из этих сочинений написаны на тот или иной случай, по поводу рождения, смерти, свадьбы и т. п., в них рассыпаны намеки на те или иные лица, на те или иные события; любопытны эти сочинения и подробностями относительно жизни простого народа в столице.

Часто Продром подвергался суровому осуждению историков: говорили о «жалкой скудности содержания» его поэм и об «отвратительной внешней форме его поэтических упражнений» (Васильевский). Но это объясняется тем, что в течение долгого времени о Продроме могли судить только на основании наиболее слабых и, к сожалению, наиболее распространенных произведений, например его длинного, высокопарного стихотворного романа «Роданфи и Досикл», чтение которого, по мнению Крумбахера, может причинить истинное мучение и смертельную скуку. Подобное суждение вряд ли может считаться правильным. Если принять во внимание все творчество Продрома – прозаические опыты, сатирические диалоги, памфлеты, эпиграммы, в которых он следовал лучшим образцам древности, особенно Лукиану, то общее суждение о его литературной деятельности придется изменить в более благоприятную сторону. В этих произведениях мы замечаем тонкую наблюдательность, придающую им несомненный интерес для истории общества и особенно для истории литературных кругов эпохи Комнинов. Нельзя забывать и того, что в некоторых своих произведениях Продром, отказавшись от искусственного классического языка, прибегал к разговорному греческому, особенно в шутливых произведениях, и оставил нам любопытные образцы народной речи XII века. В решимости ввести в литературный обиход разговорную речь заключается большая заслуга Продрома. Ввиду этого, по признанию того же Крумбахера, Продром несомненно принадлежит, при всех своих недостатках, к замечательнейшим явлениям византийской литературы и представляет собою, «как немногие византийцы, ясно выраженную культурно-историческую фигуру».