Город лестниц - Роберт Беннетт

Шара мило улыбается:

– Но если это правда, то почему ты так нервничаешь?

Мальчишка молчит.

Шара не считает себя красавицей, но отчего бы не попробовать зайти и с этой стороны.

– Как же здесь жарко, – произносит она. – Тебе не жарко? У меня руки потеют, когда мне жарко.

И она принимается за перчатки – стягивает их, медленно, палец за пальцем. А потом аккуратно складывает и кладет на стол.

– А твои руки не вспотели?

И она протягивает пальцы к его больному запястью.

Он отдергивает руку, как от огня:

– Не прикасайся ко мне, женщина! Не пытайся завлечь меня своей… своей тайной женственностью!

Шара с трудом сдерживает смех. Она никогда не слышала, чтобы этот термин произносили вслух, – разве что на уроках истории. Да еще и с такой искренней горячностью…

– Ты слишком разговорчив для того, кто отказывается говорить. Правда, должна признать: ты говоришь меньше, чем твой друг.

И она вынимает из сумки папку и принимается изучать ее содержимое.

– Кто? – подозрительно спрашивает юноша.

– Мы захватили еще одного человека из ваших, – поясняет Шара. – Он тоже отказывался называть нам свое имя. Даже умирая. Но рассказал о многом…

Естественно, во всем этом нет ни слова правды: Сигруд перебил всех налетчиков. За исключением того, кто исчез. Но она смотрит на мальчишку с улыбкой. И, излучая приветливость, спрашивает:

– Так как работает трюк с исчезновением?

Мальчишка вздрагивает.

– Я знаю, что именно с его помощью вы перемещаетесь по городу, – чеканит Шара. – Машины, люди – заезжаете в переулок, едете по нему, а потом – раз! И исчезаете. Это похоже на… чудо, мой мальчик.

Виски парнишки блестят от пота.

– Он бредил, – говорит Шара. – Предсмертный бред. Умирал от потери крови. Я сначала не знала, правда это или нет, но… теперь я думаю, что большая часть из того, что он говорил, – правда. И это очень примечательный фокус, скажу я тебе…

– Это… это неправда, – выдавливает мальчик. – Никто из нас ничего бы вам не рассказал. Даже умирая. Можете бросить нас в Слондхейм – и все равно мы будем молчать.

– Я могу отправить тебя в Слондхейм, дитя, – вздыхает Шара. – Мне приходилось бывать в этой тюрьме. Она страшнее, чем ты думаешь.

– Мы вам ничего не расскажем. И не рассказали бы!

– Да, но он ведь был в полубессознательном состоянии… Не контролировал себя… Его можно понять. Что еще он нам расскажет? Если ты заговоришь, если расскажешь все как есть, тебе будет оказано снисхождение. Мы сделаем так, что ты вернешься домой, к маме. И забудешь все, как страшный сон. Но если ты не станешь сотрудничать…

– Нет, – отрезает мальчик. – Нет. Мы никогда… не буду я сотрудничать. Нас ждет награда!

– Какая?

Тут парнишка делает глубокий вдох – волнуется. И принимается что-то напевать.

– Это что?

Шара наклоняется поближе, чтобы расслышать.

Мальчишка поет:

– «На горе у камня, ждет нас там награда! Святая святых! На горе у камня, ждет нас там награда! Святая святых!»

– Твоей единственной наградой станут тюрьма и смерть, – отзывается Шара. – Твои товарищи умерли. Я видела их смерть. И ты видел. И что, наградили их? Получили они то, чего хотели?

– «На горе у камня, ждет нас там награда! Святая святых! – громче повторяет парнишка. – На горе у камня, ждет нас там награда! Святая святых!»

– А их семьи? Они получили награду? Их друзья – получили награду? Или у них и этого нет?

Но парнишка поет и поет одно и то же, как заведенный. Шара вздыхает, задумывается на мгновение – а потом выходит из комнаты.

– Ты мне нужен, боец, – говорит Шара.

Сигруд приоткрывает один глаз. Он сидит, скорчившись, в углу камеры. Рука перевязана, от крови его минимально отмыли. Но он не спит, Шара точно знает: вон трубочка попыхивает.

– Они тебя отпустят. Очень скоро, – поясняет она. – Я сумела этого добиться, несмотря на… потери в живой силе. Заложники все в один голос твердят, что ты вел себя как герой.

Сигруд равнодушно и презрительно пожимает плечами.

– Хорошо. А теперь скажи мне вот что. Мы с тобой говорили о наружном наблюдении и о том, чтобы нанять агентов через подрядчиков. Получилось?

Он кивает.

– Отлично. Мне понадобится помощь… мускулов, так скажем. Когда тебя отпустят, отправляйся за этой уборщицей из университета. Той, что мыла полы у Панъюя. Которая за нами тогда следила. Нужно было сразу это сделать, но мы были… заняты. Хватай ее и вези в посольство. Я хочу допросить ее лично. И я хочу, чтобы нанятые через твоих подрядчиков агенты установили наружное наблюдение за ее квартирой. Посмотрели, кто заходит, кто выходит. И все это нужно сделать до… – тут она смотрит на часы, – до шести вечера. И тебя не должны заметить. Действуй исходя из того, что за тобой и за ней следят. Понятно?

Сигруд вздыхает. Потом недовольно кривится, словно бы перебирая в уме альтернативы и постепенно приходя к выводу, что все равно никаких других планов на вечер не было.

– До шести, значит.

– Отлично.

– Недобиток, – выговаривает он. – Заговорил?

– Нет. И не заговорит. Так мне кажется.

– И что дальше?

Шара поправляет на переносице очки:

– Я попробую потянуть время, но обычными способами его не расколешь.

– И что дальше?

– Ну…

И она смотрит в угол камеры в глубокой задумчивости.

– Думаю, придется накачать его наркотиками.

Сигруд разом оживляется. Меряет ее недоверчивым взглядом. Потом улыбается:

– Что ж. По крайней мере повеселишься.

Шара стоит у двери камеры, внимательно разглядывая парнишку через смотровую щель. Потом переводит взгляд на часы: сорок минут. Мальчишка встряхивает головой, словно его знобит, потом берет чашку с водой и отпивает. Семь глотков. Маловато, было бы лучше, если бы его мучила жажда…

Мальчик все ниже и ниже наклоняется над столешницей, словно бы из него выпускают воздух. Шара снова смотрит на часы: вещество действует не то чтобы медленно, но хотелось бы побыстрее.

– Не самое завораживающее зрелище, как я понимаю.

Это подходит Мулагеш.

– Не самое, – соглашается Шара.

– Хм. Я слышала, что арестованный молчит.

– Молчит. Увы, мы имеем дело с фанатиком. Впрочем, это вполне ожидаемо. Не думаю, что он боится смерти. Его скорее беспокоит то, что произойдет после.

Парнишка в камере поднимает голову и упирается взглядом в стену. На лице – благоговейный ужас. И восторг. Тело его сотрясает легкая дрожь.

– Что это с ним? – хмурится Мулагеш. – Он что, псих?

– Нет, что вы. Впрочем, возможно и псих, конечно, учитывая характер его поступков. Но то, что мы наблюдаем, не болезнь, нет.

– А что же это?

– Это… не слишком обычный метод допроса. В Кивосе он популярен. Полезная штука, когда время поджимает. Хотя я бы не отказалась от четырех или пяти часов. Зато дешево и сердито. Нужны только темная комната, немного звуковых спецэффектов и… философский камень.

– Что?..

– Не прикидывайтесь цветуечком, госпожа губернатор, – говорит Шара. – Вам не идет.

– Вы что, наркотиками его накачали?!

– Да. Это сильный галлюциноген, кстати, здесь он в ходу, и давно. Его, правда, используют совсем не в рекреационных целях. Что понятно, учитывая характер его употребления.

Мулагеш ошалело смотрит на нее и не находит что сказать.

– Известны десятки легенд, описывающих, как люди принимали его, чтобы вступить в более тесный контакт с Божеством, – с отсутствующим видом продолжает Шара. – Расширение сознания, слияние с бесконечным – вот это все. Более того, оно увеличивало силу некоторых чудес: адепты Божеств принимали его для усиления чудесных способностей. Сильнодействующее вещество, ничего не скажешь. И при этом – всего лишь наркотик.

– Вы что, эту штуку при себе носите?

– Я посылала за ней в посольство, Питри ездил. Обычно я стараюсь создать у них впечатление, что они дома, с температурой, а вокруг – члены семьи. Или люди, притворяющиеся ими. Человек перевозбуждается и выкладывает все подчистую. Но я не уверена, что здесь будет то же самое: в тюремной камере бред может принять характер…

Парнишка ахает, смотрит на свою руку, потом на потолок. А потом хватается за голову и всхлипывает.

– …кошмара.

– Но это же пытка.

– Нет, – спокойно отвечает Шара. – Пытки я видела. Это даже близко не стояло. И потом, под наркотиком люди говорят… скажем, правду. А под пыткой – то, что вы хотите услышать. К тому же люди склонны считать этот метод допроса более щадящим. Хотя бы потому, что потом никто не может сказать с точностью, было это или нет.

– Как же хорошо, что я осталась в армии, – бормочет Мулагеш. – И не пошла в разведку. Как мерзко на душе-то сразу стало…

– Было бы еще мерзее, если бы мы не получали в ходе допросов информацию, которая позволяет спасти множество жизней.

– Выходит, мораль мы оставляем за порогом допросной камеры.