Навстречу ветрам - Петр Лебеденко

Хорошо, Степной.

Но от этой похвалы на душе Андрея не стало легче. Сознание, что он обманывает своего командира, угнетало его. Ему было стыдно самого себя. О полете он сейчас почти не думал. Да и о чем было думать, когда другие заранее нарисовали картину этого полета?! Ему оставалось только выполнить то, что перед ним делали другие. Взглянул на землю, как на шпаргалку, сделал разворот. Взглянул еще раз, убрал газ… «Летчик-копировщик!» — невесело подумал про себя Андрей.

Самолет сел точно у посадочного «Т». Андрей слышал, как один из финишеров крикнул:

Чудненько притер!..

Расчет отличный, Степной! — сказал Курепин. — Рулите прямо на взлетную площадку, сделаем еще один полет.

Андрей видел, как инструктор поднял вверх большой палец и ободряюще улыбнулся. Абрам Райтман пожал одну свою руку другой; «Поздравляю». Андрей отвернулся.

«С чем поздравлять?» — подумал он и пошел на взлет.

Сидя в передней кабине, командир отряда поправил на стойке центроплана зеркало, и Андрей увидел его лицо. Командир тоже взглянул на Андрея. Не больше секунды они смотрели друг на друга, но Андрею показалось, что в глазах Курепина он прочел осуждение и… что еще? Недоверие? Но Курепин весело проговорил:

Вы будете отлично летать, Степной!

Андрей отвел глаза от зеркала и с подчеркнутым вниманием стал наблюдать за приборами. В голове кружилась все одна и та же мысль: «Признаться? Открыть свой обман? Но тогда…»

Когда зарулили на стоянку, Курепин вылез из кабины и приказал инструктору:

Мешки с песком. Разрешаю курсанту Степному самостоятельный вылет.

Не сделав Андрею ни одного замечания, он легко спрыгнул с плоскости.

А Вася Нечмирев и Бобырев, перегоняя друг друга, уже тащили мешки. Бежали к самолету Никита, Абрам и Яша Райтман, Дубатов.

Инструктор Быстров встал на крыло и сказал:

Я от души рад за вас, Степной. Смотрите же, не подведите. Больше внимания!

Андрей сидел, опустив голову вниз. Ему казалось, что на него до сих пор смотрят понимающие глаза командира отряда. И в этих глазах он видит осуждение… Что еще? Да, вот чего не уловил тогда Андрей: презрение!

— Ну, выруливайте, Степной! — спрыгивая с плоскости, проговорил Быстров.

Андрей быстро щелкнул замком, сбросил с плеч ремни и, выключив мотор, вылез из кабины. И курсанты, и инструктор, и стоявший рядом командир эвена с недоумением смотрели на него. Андрей поправил шлем, подтянулся и подошел к Курепину. Громко, так, чтобы слышали все, проговорил:

Товарищ командир отряда! Я… обманул вас… И он коротко рассказал обо всем.

Курепин с минуту помолчал, глядя прямо в глаза Андрею, потом протянул ему руку:

Благодарю вас, курсант Степной. Правду сказать, мне было бы немножко неприятно, если бы вы этого не сделали.

И сразу же Андрей почувствовал, как огромная тяжесть, давившая его со вчерашнего дня, упала с плеч. Стало легко и радостно. Пусть отчисляют из училища, он снова наденет свой серый фартук каменщика, но останется честным, правдивым, таким, каким был всегда. Это лучше, чем…

И все же я разрешаю вам самостоятельный вылет, — услышал он голос Курепина. — И не сомневаюсь, что вы будете летать не хуже других. Вы не против, товарищ Быстров?

Инструктор, не задумываясь, ответил:

Степной будет отличным летчиком, товарищ командир отряда.

Они пошли к самолету. Быстров говорил:

Это не так страшно, что вы делаете расчет на посадку по намеченным ориентирам. Но все же старайтесь обойтись без них. И тогда будет все хорошо. Желаю успеха.

Глава третья

1

Подкрадывалась осень, желтели листья кленов, но солнце в полдень палило по-летнему, и курсанты прятались от него в зелень раскидистых кустов сирени. Утром сизые туманы обволакивали аэродром, но, пригретые теплом, быстро рассеивались, открывая чистое, голубое небо. Предрассветный холодок бежал от теплого ветра, блестки росинок таяли, степь дымилась прозрачным маревом.

И все же лето уходило. Дни становились короче, эскадрильи спешили на аэродром, не ожидая рассвета. В сумерках расчехляли кабины, пробовали моторы, и мощные струи воздуха гнали от винтов капли росы. Курсанты бегали вокруг самолетов с еще припухшими от сна глазами, поеживаясь от холода.

Но вот вставало солнце, от края и до края золотилась степь, взмывали вверх самолеты — и жизнь преображалась. Светлел горизонт, светлели лица.

Эх, черт, не жизнь, а сказка! — кричал Вася. — Правду я говорю, Яша? Где Яша?

Если в этот ранний час Яша Райтман был не в полете, то он мог быть только в чехлах. Чехлы от моторов, кабин и винтов складывали в общую кучу, и Яша незаметно забирался в самую середину этой кучи, шепнув брату:

Абрам, я буду там…

Вдыхая приятные запахи авиационного масла и бензина, он мгновенно засыпал. Ни рев моторов, ни крики и шутки курсантов не мешали ему «добрать» несколько десятков минут. Спать на аэродроме строго запрещалось, Яшу несколько раз за это наказывали, но он был неисправим. И каждый раз Абрам, подойдя к Нечмиреву, говорил:

Вася, Яша опять там.

Вася с разбегу падал на чехлы, словно собираясь вздремнуть, но тут же вскакивал и кричал:

Братишки, тут кто-то есть, клянусь!

Испуганный Яша выбирался наверх и, злыми глазами глядя на Васю, задыхался от гнева:

Ты… Ты… Ты знаешь кто? Ты — салака паршивая!

Курсанты ползали от смеха, а Вася удивленно спрашивал:

Это ты, Яша?

Яша садился на чехлы и молчал. Молчанием он хотел выразить свое непередаваемое презрение к таким людям, как Вася Нечмирев. Тогда Вася начинал рассказывать:

Я, братишки, как вы знаете, много плавал, много видел разных людей, но такого одаренного человека, как Яша Райтман, нигде не встречал. Я говорю о способностях Яши в музыке. Черт его разберет, откуда он так хорошо ее знает! Вот, например, сидим мы с ним вчера в клубе и слушаем оркестр. Исполняют Листа. Сзади сидит какая-то дама, вытирает слезы и говорит: «Божественная музыка!» Я смотрю на Яшу, он выстукивает ногами и вдруг просит: «Вася, пойдем станцуем. Обожаю эту румбу, что играют…»

Яша не выдерживает, вскакивает с чехлов и медленно, со зловеще прищуренными глазами направляется к Васе. Но на полпути останавливается, смотрит на Абрама и говорит:

Абрам, скажи, ты видел когда-нибудь такого… такого…

Какого, Яша? — спокойно спрашивает Абрам.

В это время Яшу зовут:

Яков Райтман, подготовиться к полету!

Яша спохватывается и обнаруживает, что он без шлема. Конечно, шлем где-то в чехлах, искать его нет времени. Он смотрит на Абрама, но Абрам говорит:

Мне тоже сейчас лететь.

Яша срывает шлем с Васиной головы и, направляясь к самолету, кричит:

Салака паршивая! Когда-нибудь я тебя все равно вздую.

Но в его голосе уже нет ни злобы, ни презрения. Яша любит музыку, но еще больше любит летать. Сейчас он сядет в кабину, поднимет руку и попросит старт. Через десять минут он будет делать виражи, восьмерки, мертвые петли… Разве может он в такую минуту чувствовать неприязнь даже к такому человеку, как Вася Нечмирев? Да и не очень уж плохой этот Вася Нечмирев! Просто любит немного «загнуть», салака паршивая.

«Это у меня с детства, — писал Андрей в своем дневнике. — Бывало, сяду решать задачу, потею час, другой, брошу карандаш и уйду куда-нибудь бродить. Но из головы не уходит ни одна цифра, ни одно слово. И вдруг словно осенит: да ведь надо же сделать так! А потом смеюсь — ведь просто, а я столько мучился! Вот и теперь кажется немного смешным, что долго не мог освоить расчет на посадку. Сколько было тревог, сколько волнений! Конечно, умение пришло не вдруг, много было ошибок, но все-таки смешно: какой элемент полета проще, чем расчет! Абраму Райтману не дается глубокий вираж, Никите — тоже, а это посложнее. Абрам, как всегда, спокоен, Никита нервничает. Понимаю Никиту: мне ведь тоже казалось, что никогда не одолею этого расчета…

Завтра впервые лечу в зону без инструктора…»

…Впервые без инструктора… Впервые почувствуешь свою силу над машиной, впервые машина подчинится твоей воле, только твоей…

Утро выдалось ясное, но ветреное. Метеослужба сообщила: ветер восточный — северо-восточный, четыре балла. В середине срока — уменьшение скорости ветра до пяти метров в секунду…

Уже сидя в кабине, Андрей повторил задание: высота — восемьсот метров, два левых мелких виража, два правых, по два глубоких виража, две восьмерки, спираль — до трехсот метров.

Во второй кабине сидел Вася Нечмирев. Протерев очки и надвинув их на глаза, он облокотился на борт и с безразличным видом смотрел в сторону, подчеркивая, что ему абсолютно все равно: сидеть в кабине самолета или на обыкновенной скамье. Попросили, мол, слетать вместо груза — пожалуйста, но не так уж это и интересно, когда за плечами больше двух десятков часов налета…