Я навсегда тобою ранен... - Андрей Орлов

– Не убивайся, – посоветовал Крюгер. – Ты не виноват, мы же помним, как ты пытался ее остановить. Расскажем, как было – ни одна сука не пришьет тебе дело. Это я во всем виноват, Артем, – вздохнул Крюгер, разливая по второй. – Не разобрался со Стукановским, клюнул на удочку... Знаешь, у меня тоже очень сильно болит – здесь, здесь и здесь... – Он ткнул себя в голову, сердце и, разумеется, в печень...

Когда пришел Венька – черный, как мартовский снег, – мы с Крюгером пускали сопли – каждый считал, что именно он виновен в случившемся. Венька выставил на стол еще одну бутылку... Потом приходили другие нормальные менты, присоединялись к компании, выпивали, уходили. Не помню, как я от них отпочковался. Очнулся глубокой ночью на берегу Уштыма – покупаться, наверное, решил, да не добрел до воды. Голова трещала. Я разделся, забрался в камыши, истязал себя в холодной илистой воде, пока не обрел способность соображать. Оделся, побрел куда глаза глядят...

Эмма открыла дверь и ахнула, прижав ко рту ладошку.

– Опять над тобой надругались, Артем... Господи, в четвертый раз за четыре дня, да что же это делается...

– Контузия, – хрипло объяснил я, хватаясь за косяк, чтобы не упасть. – Еще и выпить дали... Прости, пожалуйста, Эмма, погибла Яна Островская...

Ее глаза наполнились слезами, она всхлипнула, протянула ко мне ладошки, из которых я успешно выскользнул и куда-то упал...

Очнулся я, как водится, на рассвете – сработал внутренний будильник. Женщина печально смотрела на меня, поглаживая по спутанной шевелюре. Я прижался к ее плечу. Хорошо, когда имеются люди, которым ты не противен.

– Ты всю ночь звал Яну, потом ты звал Иру... Ты звал всех, кроме меня, Артем...

– Ты рядом, зачем тебя звать? – невпопад скрипнул я. – Не обращай внимания, Эмма, темное прошлое уходит, цепляясь за глупое настоящее. Ближе тебя у меня никого нет уже четыре дня...

– Расскажи, что случилось...

Не хотел я делать мелодраму из своих переживаний – ненавижу это слово. Но сделал. Полчаса я плакался в жилетку, рассказывал то, что надо и не надо.

– Теперь я все про тебя знаю, – удовлетворенно заключила Эмма и прижалась к моей щеке.

«Странно, – подумал я, – если все про человека знаешь, с ним становится неинтересно». Но здесь работал какой-то другой закон. Возможно, мне стоило ее обнять и никуда не отпускать от себя в ближайшие сорок лет.

– И чем ты собираешься заняться? – спросила Эмма. – Если сбудутся мрачные прогнозы и тебя действительно вытурят из милиции.

– Во-первых, опохмелиться, – признался я.

– Подожди, сейчас принесу... – Она вышмыгнула из кровати, удалилась на кухню и через минуту вернулась с рюмочкой на блюдечке. Глянула с сомнением на мою обиженную физиономию, ушла обратно. Вернулась со стаканом на блюдечке. Жидкость была золотистого цвета и вкус имела...

– Отлично, – похвалил я, судорожно хватая ртом воздух. Первоначальной емкости вполне бы хватило.

– Займусь своими прямыми обязанностями, – сказал я. – Сомневаюсь, что следственная группа из Абакана сможет что-то раскопать. Найдут стрелочника, взвалят на него всех бешеных собак...

– Но тебя же отстранили...

– А мне плевать. – Я взял руку женщины и погладил. – Не спрашивай больше ни о чем, хорошо?

– Договорились... – Голос Эммы дрогнул. – Последний вопрос: ты будешь осторожен?

– А когда я не был? – удивился я.

Выйдя на улицу, я почувствовал себя человеком, просидевшим в бункере двадцать лет. Опасность на каждом шагу. Я позвонил по сотовому Веньке и терпеливо дождался, пока тот, по прошествии веков, снимет трубку.

– Странно, – сказал похмельный Венька, – ты вчера куда-то пропал.

– Топиться ходил, – объяснил я. – Получи задание и не вздумай кочевряжиться.

– Нас отстранили от дела, – вспомнил Венька, – а тебя уволили.

– Значит, буду работать как частное лицо. Не гони пургу, Венька, – рассердился я. – Мы должны разворошить это дерьмо хотя бы ради Янки. Как представлю, что она погибла просто так...

– Я полностью разделяю твое мнение, Артем, – вздохнул он, – но нам никто не даст заниматься этим делом.

– Будем изворачиваться. Три задачи, Венька. Нас как раз трое. Первое: навестить прокуратуру и тихо выведать, с кем вчера контактировал следователь Вышницкий. Именно он открыл мне глаза на грабеж инкассаторской машины, совпавший с бегством заключенных. Вышницкого подозревать глупо, но он мог проболтаться о моем интересе. Вопрос – кому?

– Постой, – задумался Венька, – когда я вчера откинулся с зоны и подъезжал к управлению, Вышницкий на другой стороне дороги садился в свою стальную «девятку»...

– Вот и выясни. Вторая задача: кровь из носу, но добыть фото четверых заключенных, ушедших в побег пятнадцать лет назад. В первую очередь Вахланкина и Хомченко. Не дают они мне покоя.

– Мне тоже, – признался Венька. – Послушай, командир... ты говоришь таким тоном, словно даешь нам поручение, а сам куда-то убываешь на долгий срок?

– А это третья задача, – не стал я спорить. – Но срок недолгий. Прогуляюсь в «Белые зори» и поговорю с администратором про мужиков из Рыдалова, приезжавших на выходные и уходивших вниз по Ашлымбашу. Грушницкий, Башлыков и тот – третий. Администратор должен знать, кто сидит у него на базе. Каша в голове, Венька, – мы совсем забыли перетереть с Вазгеновым эту тему. А ведь довольно долго находились на базе...

– Склероз, – согласился Лиходеев. – Но ты же не только за тем туда едешь?

– Ага, – вздохнул я. – Не дает мне покоя эта база. Дурное место. Не могу объяснить, но, думаю, все зло оттуда. Так что... ну, словом, знаете, где меня искать, если что.

– Поосторожнее там, – буркнул Венька, на чем мы и распрощались.

Бодрящее действие перцовки проходило. Я вновь был пьян и безобразен (слава китайскому ректификату). Добрел до стоянки, куда сердобольные менты из ППС загнали вчера мою машину, забрался в салон. Ключа, конечно, не было – пришлось копаться под панелью, выискивать проводки, ответственные за зажигание, добывать искру. Процесс проходил под присмотром изумленного служителя стоянки. Он качал головой, морщился от перегарной вони, исходящей от автомобиля.

– Будь здоров, – сказал я и поехал вдоль по Комсомольской.

Создать аварийную ситуацию я не успел. Вывернул на улицу Лазаренко и уткнулся в облезлый гаишный «бобик» и скучающего сержанта Фещенко.

Очевидно, запах перегара мчался впереди меня. Сержант поднял волшебную палочку и как-то неуверенно махнул. Я остановился посреди дороги. Ползущая сзади «Нива» возмущенно прогудела и пошла на обгон. Сержант опасливо приблизился.

– Послушай, Фещенко, – сказал я нетвердым голосом, – ты меня уже останавливал и машину мою помнишь. Какого, прости, дьявола?

– Мать мою, Артем Николаевич... – ахнул, покрываясь густой краской, гаишник. – Да вы же в сиську пьяный...

– А что тебя смущает? – дерзко бросил я. – Ну, арестуй меня, посади в обезьянник, лиши прав – все равно машину покупать не на что, а эту уже не вылечить... Я поеду, можно?

Сержант насупился, вспомнив о своих профессиональных обязанностях.

– Извините, Артем Николаевич, я знаю, каково вам сейчас, примите соболезнования, но... отпустить в таком виде не могу.

– Слушай, – осенило меня, – а может, тебе денег дать? Ты не смущайся, скажи. Деньги решают все.

– Я знаю, – ухмыльнулся сержант. – Даже сложные дифференциальные уравнения. Так один декан приговаривал – прежде чем вытурить меня из института. Только денег у меня не было... Еще раз извините, Артем Николаевич, задерживать не буду, но машину вам придется оставить. Спасибо еще скажете. Влипните куда-нибудь и... будете страшно заняты в ближайшие десять лет.

– Без вариантов? – уточнил я.

– Извините, – вздохнул Фещенко. Надо же, какая вежливая у нас в стране дорожная полиция.

Устраивать гонки с препятствиями мне не хотелось. Я выбрался из машины и покачнулся: земля отказывалась держать.

– Изувер ты, Фещенко. Фашист ты недобитый, вот ты кто. Подумай, как я пойду?

Гаишник сконфуженно улыбнулся, козырнул.

– Счастливого пути, Артем Николаевич. За машину не беспокойтесь – мы приложим все старания, чтобы ее не угнали. А завтра заберете от райотдела.

– Да ну тебя в баню... – Я махнул рукой и побрел в ближайший переулок, выходящий на северную оконечность городка. Если прямо – по оврагам, – то до базы «Белые зори» можно добрести минут за двадцать. Но это в трезвом виде...

Дождь на время приутих, облака неслись рваными хлопьями. Муть вставала над горизонтом, явственно давая понять, чем займется небо во второй половине дня. Я прошел через ворота, и возникло ощущение, что на базе что-то не так. Тихо как-то. Я глянул в опутанную хмелем беседку, обнаружил на столе недопитую минералку, допил. Постоял, прислушиваясь. Чувство одиночества обострилось. Можно было подумать, что на базе никого нет. Не спят, не вышли, чтобы быстро вернуться – скажем, на зарядку или искупаться. А просто нет, причем давно.