Тень Микеланджело - Пол Кристофер

– Майкл, – произнес Ньюмен с улыбкой, когда Валентайн прошел по комнате ему навстречу. – Сто лет не виделись. Как дела?

– Неплохо, – ответил Валентайн. – Занимаюсь бизнесом.

– Бизнесом, – раздраженно фыркнул старик. – Фу! Искусство должно быть искусством, а не бизнесом. «У меня Ван Гога на пятьдесят миллионов», – говорит один из этих мелких японских бизнесменов. «Это пустяки, – говорит ему в суши-баре другой. – В моем багажнике на сто миллионов Пикассо». – Ньюмен произвел фыркающий звук. – И под суши-баром я не имею в виду соседний ресторан.

Он подхватил Валентайна под руку и повел к себе в кабинет. Маленькое помещение было битком забито всякой всячиной. У одной стены стоял старинный с виду и, надо полагать, очень ценный секретер, а всю другую занимали высокие, от пола до потолка, стеллажи с папками и подшивками документов, восходивших, скорее всего, к самому основанию галереи. В них, как было известно Валентайну, имелись записи о каждой покупке и продаже, включая сведения о происхождении каждой картины, когда-либо проходившей через галерею. В определенном смысле именно этот архив – своего рода родословные десятка тысяч произведений искусства, вкупе с данными по сотне тысяч сделок, охватывавших, как невидимая сеть, всю Европу и Северную Америку, – и составлял главное сокровище галереи. Ну а то, чего не было даже в архиве, наверняка таилось в голове Питера Ньюмена, набитой информацией, передававшейся от отца к сыну вот уже более столетия.

Усевшись на старый деревянный офисный стул, Валентайн наблюдал, как Питер возится с кофеваркой в дальнем уголке своего тесного кабинета. Потом антиквар вернулся с двумя старинными, дельфтской работы, чашками и блюдцами, передал один комплект Валентайну, сел возле секретера и вздохнул, устраиваясь поудобнее.

– Итак? – произнес он, отпивая кофе и щурясь на Валентайна поверх молочно-белого края чашки.

– Хуан Грис.

– Он мертв, – хихикнул Ньюмен.

– Связь с нацистами?

– Он был испанцем. Оставался в Париже во время войны. Принадлежал к так называемым «дегенератам». Все связанное с ним представляет собой неотъемлемую часть грязной возни, которую галереи до сих пор разводят вокруг вопроса о том, кто чем занимался во время оккупации. Лично я к этому человеку никогда особой приязни не испытывал.

– Ренуар, «Голова молодой девушки».

– И снова нацистский грабеж.

– Если бы я сказал вам, что видел похищенного Хуана Гриса и портрет работы Ренуара в один и тот же день, что бы вы на это сказали?

– Я сказал бы, что вы нанесли визит полковнику Джорджу Гэтти.

– Почему я не слышал о нем раньше?

– Потому что он относится к весьма редкостной прослойке общества. Никогда не высовывается, не совершает покупок на публичных аукционах. Очень осторожен.

– И Грис, и этот Ренуар довольно хорошо известны. Почему никто не сообщил в полицию?

– У полковника есть весьма важные покровители.

– Кто-нибудь конкретно?

– Президент Соединенных Штатов – это достаточно конкретно?

– Во всяком случае, внушительно.

– Для полиции – да. Но не для мира искусства. Этот человек замаран. Ни один порядочный аукционист или галерейщик не станет иметь с ним дело.

– Но кто-то ведь имеет.

– А кто сказал, будто в нашем деле подвизаются только порядочные люди?

Ньюмен снова издал смешок и допил кофе.

– Да ладно, Питер, со мной можно не темнить. Ньюмен вздохнул и поставил чашку и блюдце на секретер.

– Мне бы не хотелось, чтобы обо мне стали говорить как о слепом фанатике. Для старого еврея вроде меня это совсем лишнее. Вредит репутации.

– Да что уж там, выкладывайте, – с улыбкой промолвил Валентайн.

– Замечу только одно, – пробормотал Ньюмен. – В распоряжении архивной службы архиепископа Нью-Йорка имеется превосходное собрание, не говоря уж о том, что она имеет доступ и к коллекциям Ватикана в Риме. Полковник Гэтти, кстати, что называется, «друг» музеев Ватикана.

– Шутите?

– Отнюдь, – возразил Ньюмен. – Музей Ватикана был основан в тысяча пятисотые годы. Его коллекция… как бы это сказать… обширна. Как всякий другой музей, он регулярно обновляет фонды, что-то распродается или идет на обмен. Когда они это делают, полковник первый на очереди.

– Ватикан имеет дело с крадеными произведениями?

– Этого я не говорил. Вовсе не говорил. Ньюмен поджал губы в легкой улыбке.

– Господи! – прошептал Валентайн.

– Сомневаюсь, чтобы Он был непосредственно причастен к этому, – сказал Ньюмен, снова издав отрывистый смешок.

Валентайн попытался прояснить свои мысли.

– Пусть так, – сказал он, помолчав. – Забудем о Ватикане. Как насчет Паркер-Хейл?

– Частный художественный музей, созданный на пожертвования. По богатству коллекций примерно равен Уитни, но уступает Гетти.

– Игрок?

– Несомненно.

– Александр Краули?

– Как и Хуан Грис, он тоже умер. Дурная смерть.

– Его репутация?

– С академической точки зрения безупречна. Колумбия, Гарвард или Йель – не помню точно. Изучал консервацию живописи и графики в Музее Фогга в Бостоне. В Паркер-Хейл начал работать в середине девяностых, под крылышком Джеймса Корнуолла, тогдашнего директора. Ну а год назад сам занял директорское кресло в связи с отбытием Корнуолла.

– Отбытием?

– Так старые перечники вроде меня говорят о внезапной кончине. Кстати, в случае с Корнуоллом все было тихо и мирно. Чтобы мне так повезло – умереть во сне. К тому времени ему, я думаю, было далеко за восемьдесят и он уже перенес несколько сердечных приступов.

– Вы сказали, что Краули был чист в академическом плане, а как насчет всего остального?

– Он прекрасно умел общаться с людьми, превосходно собирал средства. Но когда дело доходило до купли-продажи, это обычно оборачивалось надувательством.

– Каким образом?

– Тем, который обеспечивает «кружок». Вы, конечно, знаете, что это такое?

Валентайн кивнул. «Кружком» в мире людей, занимавшихся антиквариатом и произведениями искусства, называли тайную ассоциацию дилеров, сбивавших цены на аукционах. Их деятельность была не просто предосудительной, но однозначно преступной, ибо включала в себя мошенничество и ценовой сговор.

– Выходит, у него и там были друзья?

– Верно, друзья из того круга, в который очень трудно прорваться. – Ньюмен нахмурился. – Есть связь, которая может вас заинтересовать.

– Что за связь?

– Он часто сотрудничал с епархией архиепископа Нью-Йорка. Продавал и приобретал для них работы.

– Есть у вас предположения, почему кому-то могло понадобиться его убивать?

– Боюсь, что в отличие от своего предшественника он был не очень приятным малым. Вот Джеймс Корнуолл, тот был хорошим, честным человеком. Он не выделял любимчиков.

– Но Краули, вероятно, был у него на хорошем счету.

– Может быть, поначалу. Но ближе к концу между ними произошла размолвка. Во всяком случае, такие до меня доходили слухи. Так или иначе, Корнуолл не прочил его себе в преемники.

– Однако должность директора досталась ему.

– Когда здоровье Джеймса Корнуолла стало ухудшаться, он присмотрел себе, так сказать, официального наследника. Но тот оказался скомпрометированным. – Старик пожал плечами. – Хотя так не должно быть, подобные вещи порой имеют политическую окраску. У Краули имелись друзья в совете директоров. Он сумел склонить правление в свою пользу.

– А кто был тот человек, который оказался скомпрометированным?

– Его звали Ташен, Эрик Ташен. И у него действительно имелась ахиллесова пята.

– Секс?

– Боюсь, что так, Майкл. – Старик в черном костюме издал прочувствованный вздох. – Так было всегда, и так всегда будет.

ГЛАВА 29

Священник, на сей раз в обличье Ларри Маклина, сидел за пустым столом в огромном, с высоченным потолком, главном читальном зале Нью-Йоркской публичной библиотеки. Потолочная роспись в виде облаков терялась в сумраке где-то над пыльными люстрами. Единственный настоящий свет давала стоявшая перед ним старомодная настольная лампа с абажуром.

Вот уже несколько часов сотрудники библиотеки сносили к нему на стол все имевшее хоть какое-то отношение к Фонду Грейнджа, что можно было найти на их протянувшихся на мили стеллажах. Он делал записи на желтых листочках бумаги, но сведений пока набралось немного. А имевшаяся информация была противоречивой.

Согласно опубликованным данным, Фонд Грейнджа был образован в 1946 году во исполнение завещаний Фредерика Генри Грейнджа (1860—1945) и его жены Эбби Норман Грейндж, урожденной Коулмен (1859—1939). Его жена была богатой наследницей, тогда как Грейндж, сын простого бостонского копа ирландского происхождения, сделал себя сам. Он дорос до инвестиционного банкира, предпринимателя и владельца брокерской конторы, партнерами и клиентами которого являлись представители таких фамилий, как Кеннеди и Фицджеральды.