Египетские новеллы - Махмуд Теймур

Я пытался воскресить в своем сознании прошлое, увидеть дедов и отцов, павших героев, имена которых высечены в мраморе, и тех, имен которых вы там не найдете, я пытался увидеть себя и людей, именитых и простых, тех, кто вынужден был довольствоваться страданиями.

Мысли мои бродили далеко, но неизменно возвращались к беспомощным рукам, лежащим на груди раненого, к пальцам, которые безуспешно пытались отбросить, отодвинуть неумолимую смерть… Смерть… Это слово преследовало меня… Кровь сорвала пластырь и, горячая, мощная, била фонтаном…

Я стиснул руки. Взгляд упал на пятую банку с кровью, которая текла из аппарата в артерии раненого и через отверстие выходила наружу. Я не мог заткнуть его. Был бессилен остановить этот поток, который заливал пол.

Мы уже использовали всю кровь, которая была в больнице, а фонтан бил с прежней силой.

Я встретился взглядом с врачом, который пришел помочь мне, но быстро отвел глаза, чтобы не прочесть в них приговор, рождающийся в сознании.

Нужно достать еще крови…

Из поездки по больницам Каира мой ассистент вернулся с одним литром крови… единственным во всем городе… Это было последнее, от чего мы зависели… Надежда покинула нас…

Раненый начал хрипеть. Около складок рта образовались пузырьки. Лицо его стало какого-то пепельного цвета. Жизнь покидала тело.

Много раз видел я раненых, видел, как они умирали, ко сейчас не хотел верить, что конец Абдель Кадера неизбежен. Да, он был на пороге смерти еще в начале ночи, но тогда никто не мог себе представить, что у него в груди пули. Пять часов, пять долгих часов провел я около него; слышал его страшный рассказ, видел, как борется юность, как она уступает.

Когда Абдель Кадера привезли к нам, он казался совсем здоровым, сейчас же чувствовалось, что все его тело изранено.

Я не отходил от него ни на шаг, все это время я был с ним почти один… Он боялся смерти. А я боялся за него. Для него мы были надеждой. Я черпал свою веру в этих банках с кровью, в лекарствах, он черпал свою надежду у меня и боролся.

В начале ночи он говорил мне:

— Доктор…

Я отвечал ему:

— Капитан…

Потом он звал меня по имени. И я называл его по имени.

Время шло… нет, оно текло со страшной медлительностью, хотя события следовали одно за другим… Казалось, что проходит целая вечность. За это время я как бы сам пережил покушение, ранение в спину, чувствовал, что вместе с ним несправедливо обижены и мы. То, что ощущал и переживал я, охватило всех, находившихся в приемном покое.

Казалось, что ранен не только Абдель Кадер, но и я, и мой ассистент, и санитар, и сестра. У нас у всех была одна общая рана.

Отчаяние владело нами. Невозможно было вынести это… Мой ассистент привез литр крови — это было самое важное событие этой страшной ночи. Я вновь и вновь осматривал раненого, искал вену, чтобы вонзить в нее иглу, но странно: вены скрылись, исчезли. Поединок со смертью продолжался. Нет, не только врачи и сестра боролись за жизнь человека, который стал нам дорог, стал частью нас самих. За него боролись все люди…

Проблеск надежды сменялся безысходностью отчаяния.

Снова потекла кровь. Тесно обступив постель, мы следили за пульсом, скрывая друг от друга беспокойство и страх. Раненый стонал, не открывая рта. Нога его то судорожно сгибалась, то распрямлялась. Руки то сжимались, то безжизненно повисали.

Тело боролось с внутренним кровоизлиянием. Но вот он успокоился, затих; послышался только стон, глухой, долгий, вызывающий скорбь и воскресающий печаль, пережитую за всю жизнь, печаль, которой хватило бы, чтобы оплакать всех умерших.

Кризис как будто миновал, казалось, что, наконец, свежая кровь победила. Раненый успокоился. Но нас, как и прежде, не покидало волнение.

Хрип в его груди усиливался и стал походить на визг вгрызающейся в дерево пилы.

Часы уже давно пробили три…

И вдруг… дыхание замерло… шея вытянулась. Раскрылся рот, и раненый выплюнул кровь, ту, которую доставил в банке мой ассистент…

Снова забила кровь… снова ею пропиталась вата. Раненый открыл глаза. В них потух свет, исчез блеск. Они смотрели, а в них — пустота, они смотрели, а в них — беспомощность, бессилие, они как будто ничего не видели…

Вот открылся рот, раздался едва слышный шепот:

— Воды… пить…

Я дал ему воды… Он пил ее глотками, пил холодную воду, которую я для него приготовил.

И снова изо рта потекла кровь. Кровь текла и из раны. Он впал в забытье…. Мы молчали… Я осмотрелся по сторонам. Казалось, что стены, от которых отражался предсмертный хрип человека, пришли в движение. Медленно тянулось время; между минутами точно проходили году… Мой ассистент едва стоял на ногах. Крепко сжимая руками спинку кровати, он так и впился глазами в банку из-под крови. Взгляд сестры переходил со рта, который стал, как рана, на рану, которая стала подобна рту. Санитар замер, застыл. Руки его крепко держали зажим кислородной подушки.

Все мы готовились встретить неизбежное. Чувствовалось, что страшное витает вокруг нас. Наши сердца, наши руки, наш разум — все соединилось, чтобы защитить человека, отогнать нависшую над ним ужасную угрозу.

Шли секунды, минуты. В комнате стало тесно. Дышать было тяжело…

Все бросились к Абдель Кадеру, как бросаются в бурлящее море спасать утопающего…

Мы вдували в его легкие воздух… прокалывали его грудь длинной иглой, которая доходила до сердца, лекарство поддерживало его… Открывали кислородные подушки, чтобы встрепенулась, ожила грудь…

Поединок с сильным невидимым врагом продолжался. Мы прилагали все силы, отдавали всю свою энергию; казалось, что мы можем сдвинуть горы, заставить трепетать небо, перевернуть землю… Но действительность, неумолимая действительность преследовала нас. Мы боялись поверить в нее. Старались обмануть неизбежное, соревнуясь друг с другом в притворстве. Отдав себя целиком, исчерпав все свои силы, мы старались вообразить, что провели, обманули действительность…

Из угла донесся сдержанный плач сестры. Мы содрогались от затаенных рыданий, по телу пробегала дрожь. Плач сестры перешел в рыдание. Санитар, отбросив кислородные подушки, упал на колени перед Абдель Кадером и горько заплакал. Сквозь слезы слышны были его слова:

— Брат, мой дорогой брат…

Послышался голос моего ассистента. Он обращался ко мне:

— Да продлит аллах твою жизнь.

Глаза его были полны слез. И в моей душе возникло ощущение человека, который понял всю свою беспомощность и ничтожество. И я уже не владел собой, только слезы, которые красноречивее слов, говорили обо всем. Я хотел обнять своего друга, скрыть свое бессилие перед смертью, но не мог.

Так продолжалось долго. Ожидая чего-то, мы всматривались в человека, который лежал перед нами… Эта утрата оставила след в наших сердцах.

Глаза наши не отрываясь смотрели на его простое лицо, на котором блестели капли пота… Последние капли… Он отдыхал теперь в вечном покое. И даже когда мы накрыли его покрывалом, сомнение в его смерти не покидало нас…

МАХМУД БАДАВИ

Настоящий мужчина

Перевод Н. Прошина

Кто у вас преподает латинский язык?

— Мистер Хинтер.

— А греческий?

— Райт.

— В обязательном порядке?

— Нет, по желанию каждого.

— Я ведь тысячу раз говорил, что тебе нужно изучать право. Это то, из чего можно извлечь выгоду. А что тебе дает литература, что могут дать в этой стране занятия на литературном факультете?

Хикмат была возмущена мужем. Он осуждал своего брата за то, что тот увлекся литературой, и при каждом удобном случае упрекал его.

Она знала, что Хусни — брат мужа — очень чувствителен, его раздражала любая мелочь. Хикмат осуждающе посмотрела на мужа, и он замолчал, а она искусно перевела разговор на другую тему.

— Устаз, принес ли ты мне билет? — Она имела в виду билет на концерт в музыкальной школе, организованный специально для женщин.

Хусни оторвал взор от книги, в чтение которой он углубился после неприятного разговора с братом. Весь как бы съежившийся, он попытался изобразить подобие улыбки.

— Я принесу его вечером, — ответил он.

— А ты сумеешь совместить университет с занятиями музыкой? — спросил его брат.

— А почему бы и нет?

— Тебе это не удастся. Университет — не средняя школа… Лучше бы ты отложил музыку в сторону и занимался в университете. Ты и так зря потратил немало времени.

Хикмат негодовала. Что произошло сегодня с ее мужем? За что он так напал на брата? Правда, муж старший и заменяет брату отца, но Хусни уже пошел двадцатый год, у него сложились свои взгляды на жизнь. Занятия для него — это прежде всего желание найти свое призвание, а не источник будущих материальных благ. Хикмат сочувственно смотрела на Хусни. Он сидел молча, хотя весь кипел от злости.