Шахразада. Рассказы - Нагиб Махфуз

Я же сообщал ему то, о чем мне прожужжали все уши: об искренности одних вождей и о лживости других. Тогда отец заявлял:

— Все они — свиньи, которые сталкиваются лбами, прорываясь к власти, и тот сумасшедший, кто теряет жизнь или будущее в этой нечестной борьбе.

Любимые темы его разговоров всегда вертелись вокруг работы, чиновников, сослуживцев — как в кофейне, так и дома. Я же занимался, учил то, что требовалось, успешно сдавал экзамены, но при этом не особенно усердствовал, ведь меня не мучило стремление к превосходству и достижению первых мест. Я читал, играл, любил…

Все мои друзья признавали красоту и искренность моей избранницы. Наша привязанность с течением времени становилась все сильнее и глубже. Я кружил вокруг нее, словно лишившись рассудка от любви и безумного желания. Иногда она хмурилась и шептала:

— Если так будет продолжаться, то ты опозоришь нас!

— Но я же смертельно страдаю! — жалобным голосом оправдывался я.

— Мне не нравятся некоторые твои порывы; любовь ведь делает людей лучше — будь для меня тем же, что и я для тебя…

Она подарила мне свою фотокарточку, и я хранил ее возле самого сердца. Я переживал счастливейшее время, находясь во власти ее любви, однако меня терзало половодье юности, и, в отличие от Али Юсуфа, я потерпел неудачу в укрощении его.

Али был моим лучшим другом, мы вместе занимались — то у него дома, то у меня. Он был ниже ростом, однако красивее и сообразительнее меня. Кроме того, он был куда осведомленнее, чем я, и гораздо лучше разбирался в политике. Али часто с жаром утверждал:

— Я обязательно доживу до новой жизни — без короля и англичан.

Он рассказывал мне о современных течениях, таких, как братья-мусульмане, марксисты, Молодой Египет, однако сам не расставался с Вафдом[27]. Долгое время он любил девушку-еврейку, но она исчезла где-то в начале второй мировой войны, и я не слышал, чтобы он рассказывал о новой любви. Поэтому я решил, что он никого не любит. Мы оба поступили на юридический факультет, где продолжали учиться вместе.

Я говорил Малике:

— Еще немного, и мы займемся нашим будущим.

Она одна оставалась с матерью, хотя и была красивее сестер. Малика вздыхала:

— Если бы я закончила учиться…

— Ты хочешь работать?

— Почему бы и нет?

— Но я бы хотел видеть тебя хозяйкой…

Я не оспариваю право девушек учиться и работать, но мне больше по душе хозяйка дома. Али Юсуф считал, что я более консервативен, чем следовало бы:

— Ты совсем, как твой желудок — не стремишься к новой жизни.

— Не усердствуй, с меня довольно и того, что я создам семью лучше, чем моя.

Мы кончили учиться за год до войны и стали «устазами». Мы не достигли ступени, необходимой для получения высоких должностей: я из-за недостаточного усердия, а Али Юсуф — из-за своей политической деятельности. Али был близок к устазу Джаафару Бархаму — адвокату, и тот взял его в свое бюро.

Моему отцу пришлось обивать пороги, пока, наконец, удалось устроить меня в Главное управление министерства просвещения. Если бы не несчастье Фикрии и Зейнаб, то я бы считал, что отцовская миссия в жизни выполнена им как нельзя лучше. В любом случае, наша семья была счастлива, насколько это было возможно, так же как и семья Малики. Мои визиты к ней после службы наполнились новым смыслом. Во время встреч шел разговор о всевозможных делах, о нашем будущем, о любви… Я говорил, словно извиняясь:

— Хорошие должности в наше время — большая редкость.

— Понятно… Не стоит огорчаться, — весело отвечала Малика.

— Восемь фунтов — и это уже достаточно?

— Да, больше чем достаточно…

— По воле Аллаха время подготовки к свадьбе не продлится слишком долго.

Малика, с зардевшимися от радости щеками, склонила голову в знак согласия. Я смотрел на ее высокую стройную фигуру, когда она приносила мне кофе, и думал про себя: «А если была бы объявлена помолвка, не удостоился бы я большего?..»

…Хамада ат-Тартуши насмешливо спросил:

— Едва мы кончили играть в нарды, как ты сразу же улетел в эмпиреи. О чем ты думаешь?

— Да вот наблюдаю за заклинателем змей, который показывает свои трюки перед кофейней.

— Тебе нравятся заклинатели змей?

— Отнюдь!

— А мой внук очень болен… — вдруг печально сказал Хамада.

— Господь наш протянет ему руку помощи!

— Помнишь ли ты стихотворение, начинающееся словами: «Наши дети подобны неизвестно чему…»?

Я, кажется, читал это, но наизусть не помнил.

— Нынче я забываю то, что следует помнить, а запоминаю то, что бесполезно.

— Да я тоже.

— А иногда даже не могу вспомнить некоторые грамматические правила, на изучение которых потратил всю жизнь.

— Пусть будет Аллах нам покровом!.. Тебе нужна невеста с покрывалом! — засмеялся Хамада.

…Мой отец ушел в отставку в тот же год, когда я определился на государственную службу. Я читал на его лице некоторую растерянность, которую он пытался скрыть под смущенной улыбкой: мне стало ясно, что отец опечален. Он ничего не хотел менять в своей жизни: ложился спать около полуночи, вставал рано, покидал дом в восемь — это вместо обычных семи, возвращался в полдень из кофейни, куда ходил вместо министерства, потом обедал, спал и снова шел в кофейню. Но он был печален. Мне захотелось чем-нибудь обрадовать его, ведь он — мой отец и товарищ, да и зачем нам скрывать что-то друг от друга. И я решил, что скажу ему: «Пойдем вместе, рука об руку, к дому Баха-эфенди Османа, чтобы посватать Малику. Бесполезно ждать замужества Фикрии и Зейнаб, ведь все это может длиться до скончания века».

Но отец внезапно умер: он никогда ничем не болел, и его смерть оказалась полной неожиданностью для всех. Это произошло рано утром, когда он, позавтракав, прихлебывал свой утренний кофе. «Сердце», — было заключение врача. Дом взорвался воплями по покойному: женщины голосили и били себя по лицу. Я плакал вместе с ними, потому что очень любил отца — никого больше я так сильно не любил. Со смертью я столкнулся в том возрасте, когда еще невозможно до конца поверить в нее. После этого прошли дни и годы, а я все печалился о том, что тогда недостаточно скорбел о его кончине. Али Юсуф утешал меня:

— Самая легкая смерть — это от сердца, а самая мучительная — постепенное угасание. — И приводил мне пример своего отца.

А я не мог и представить себе, что когда-нибудь смогу утешиться. Кроме того, для меня стала очевидной новая истина, которая прежде была скрыта: я узнал, насколько мы бедны. Меня поразило, что отец не оставил после себя никакого состояния, если не считать тех сорока фунтов, которые были вручены матери на похороны. Но тогда в чем же тайна прежнего достатка нашей семьи? Дело попросту было в том, что мир был перемолот всеобщим кризисом, о котором постоянно твердили газеты — но ведь я-то не привык их читать! В свое время обладатели постоянного жалованья имели устойчивый доход, который — несмотря на его незначительность — стал основой всей экономической жизни. Товары были дешевы — их никто не покупал, кроме чиновников. Благодаря этому мы ели, пили, одевались и были вполне счастливы, живя в Каире. А с началом войны все стало меняться: повысился спрос, и цены стали расти все выше и выше. Собственники перевели дух, разбухли карманы тех, кто известен как «богачи войны». И мир потемнел для чиновников — ведь дорога в будущее оказалась закрыта. В результате избалованный юноша оказался главой семьи без семьи, ответственным за мать и двух стареющих сестер. Пенсии едва хватало на самую скромную одежду, а покупательная способность и без того ничтожного жалованья падала день ото дня. О какой помолвке теперь можно говорить? И когда я смогу жениться?

Первый раз мы снова встретились с Маликой у нее дома через сорок дней после смерти отца. Печаль по-прежнему владела мной, и Малика относилась к ней с уважением — никогда я не видел ее такой грустной.

Я сумрачно произнес:

— То, что отец ничего после себя не оставил, было для меня тяжелым ударом.

— А пенсия?

— Пенсия? Какая там пенсия, Малика!

— Все это похоже на убийство из-за угла, — прошептала она.

— Да это и есть убийство…

— Так что же нам делать?

— Я все время думаю об этом, но выхода пока не нашел.

Моя страсть к Малике вспыхнула с особой силой, несмотря на глубокую печаль. Или наоборот, печаль подкинула в нее адское топливо. Даже мысль о насилии мелькала среди моих сумасшедших, горячечных бредней. Мы расстались в сильнейшей тревоге. Как и когда я смогу жениться? Этот больной и неразрешимый вопрос неотступно преследовал меня. Мои сослуживцы в министерстве, все люди семейные, удивлялись, что я еще не женился, многие даже хотели предложить невесту. Это тебе не будет дорого стоить. Но ведь вы поколение бунтарей, любящее запретное. Я слушал, мучился и молчал. Проклятье! Никогда я не мог даже представить себе, что жизнь готовит мне такой тупик!