Номер 11 - Джонатан Коу

– Жестковато. – Рэйчел на секунду подняла голову, чтобы поблагодарить Лору, когда та подала ей бокал красного вина. – «Фильм, который вызывает у вас желание выколоть себе глаза раскаленными вязальными спицами». И это рецензия из разряда благосклонных.

– Что вы цитируете? – спросила Лора, усаживаясь напротив.

– Читаю отзывы на фильм, о котором вы мне говорили.

– «Какая подстава!»?

– Да. Похоже, поклонников у него немного. Ваш муж принадлежал к очень маленькому меньшинству.

– Ну не сказала бы, что он обожал этот фильм. Мусор он опознавал с первого взгляда. Но к книгам и фильмам Роджер относился очень по-разному и часто противоречиво. И это мне в нем страшно нравилось. Хотя порой и раздражало. И конечно, ему как критику любое лыко было в строку. Погодите-ка, я вам кое-что покажу.

Лора вышла и вернулась с толстой тетрадью в кожаном переплете. Когда она открыла тетрадь, Рэйчел увидела, что страницы, одна за другой, исписаны убористым, похожим на паутину почерком. Это был каталог фильмов, составленный в более или менее алфавитном порядке, и к каждому фильму прилагалась короткая и довольно загадочная аннотация.

– Что он пишет тут о «Подставе»? – Лора передала ей тетрадь.

Рэйчел пролистала до раздела на нужную букву и нашла «Какая подстава!».

Неуклюжая британская комедия, прочла Рэйчел, о кучке битников, приезжающих на Лохнесс, чтобы построить модель чудовища.

1962 г. Продолжение фильма «Какое надувательство!» [10] (1961 г.)? Не совсем. Два актера играют и там, и там.

Сиквелы, которые на самом деле не сиквелы. Сиквелы с косвенными, обманчивыми связями с оригиналом.

– Что это значит? – спросила Рэйчел, показывая на звездочку в начале последней записи.

Лора заглянула в тетрадь:

– А-а, это значит, что ему пришла в голову идея для новой статьи. С ним всегда так было. Идеи возникали постоянно. Когда мы только поженились, я верила, что он гений и настанет день, когда он поделится своими тайными знаниями и напишет потрясающую книгу, академический шедевр. Я думала, это им движет. И не догадывалась, что мотивом может быть нечто более простое… например, ностальгия.

Переезд в этот дом – вот что открыло мне глаза, я начала понимать, какой он на самом деле. Я была беременна Гарри, и мы с Роджером оба пребывали в плену распространенного убеждения, будто ребенок должен расти на свежем воздухе, в деревне. Но, конечно, не слишком далеко от Оксфорда, где мы работали. Мы принялись искать дом и в начале 2006-го нашли это место. Помню, как утром в последнюю неделю января мы отправились на смотрины. Зима в тот год была суровой, накануне выпало много снега, и он лежал себе и не таял. На это мы и купились. Не только, разумеется, но все же. Представляете, какой прелестной выглядит деревня, укрытая снегом. А сам коттедж… он тоже был красив. Обворожителен. Хозяева нас обогрели, напоили кофе, показали дом. Мы оба… прониклись им, хотя и не до эйфории. Сами видите, внутри многовато перегородок, опять же сырость и еще кое-какие проблемы. Я видела, что Роджер колеблется и, во всяком случае, не намерен прекращать поиски. Но потом нас повели в сад…

Глядя на язычки пламени в камине, Лора улыбнулась своим воспоминаниям:

– Сад нам показали в последнюю очередь. Мы вышли вдвоем на террасу и взялись за руки, в основном тепла ради, потому что оба были без перчаток. Не прошло и нескольких секунд, как он сжал мою руку. Крепко сжал, до боли. Какая-то странная, мощная эмоция овладела им. Признаться, я даже испугалась и спросила: «Роджер, в чем дело? Что с тобой?» Он взглянул на меня и тут же отвернулся, снова уставился на лужайку и что-то пробормотал. Но обращался он не ко мне. Он разговаривал с самим собой. И в его шепоте я различила лишь «хрустальный сад». Тогда я в первый раз услышала эти слова. Но далеко не в последний.

Лора замолчала. И Рэйчел догадалась, что ее нужно подтолкнуть:

– Что он имел в виду?

– Сперва я не поняла. Объяснения последовали позже. Видели фонтан в центре лужайки? Сейчас он не работает, насос сломался еще года два назад, и с этим, кроме многого прочего, мне тоже придется разобраться. Но тогда он работал, и, расположенный точно по центру, он как бы повелевал всем садом. И первым делом именно фонтан бросается в глаза. А в тот день он выглядел особенно завораживающим. Вода замерзла – настолько было холодно, и каскады превратились в ледяные водопады, ниспадающие с разноуровневых ярусов. Он походил на люстру в бальном зале сказочного замка. На всех деревьях висели сосульки, даже ручей замерз, а лужайка была одеялом из чистейшего мерцающего снега. Вид ни дать ни взять… eldritch, вам знакомом это слово? Оно означает «нездешний». Картина из иного мира. Сад был словно выточен из хрусталя. Сперва я решила, что Роджер именно это имеет в виду. Но потом выяснилось, что все куда сложнее.

В саду мы пробыли минут десять, и Роджер почти все время молчал. Бродил по снегу будто в трансе, дойдет до одного угла, до другого и оглянется вокруг, чтобы увидеть сад в разных ракурсах. Постоял у фонтана, потрогал замерзшую воду. Я так и вижу его: неподвижная фигура в длинном черном пальто, вот он нежно поглаживает замерзший каскад, затем легонько щелкает по сосулькам, и они издают тоненькие звуки, словно кто-то вдалеке играет на музыкальном инструменте. И взгляд у него затуманенный. Хозяева говорили что-то про дренаж, про то, сколько стоит нанять садовника, но Роджер их не слушал и вообще ни слова не проронил. И вдруг, закончив с осмотром, он развернулся к хозяевам и сказал: «Да, мы покупаем».

Я была ошарашена. Он даже не спросил моего мнения. И не сказал: «Мы обсудим условия». Нет, сразу «покупаем». В машине по дороге в Оксфорд я была слишком сердита, чтобы разговаривать с ним как ни в чем не бывало. Да и он вел себя крайне необычно, он словно находился на каком-то своем диковинном седьмом небе. О саде он не упоминал, но без умолку говорил о доме – и исключительно в восторженных тонах, мол, мы и вообразить не могли подобного совершенства. В конце концов я перебила его и сказала, чтобы впредь он больше никогда, никогда так не поступал. Он не понял, о чем я. Тогда я напомнила ему, как он, не посоветовавшись со мной, твердо пообещал хозяевам, что мы купим у них дом. Роджер очень удивился, сказал, что не помнит такого. И самое странное, я ему поверила. Там, в саду, на него словно нашло что-то вроде помрачения сознания.

Мы вернулись домой, он сразу ринулся в кабинет и сел за компьютер. Весь день я его почти не видела, и лишь к вечеру он пришел ко мне, когда я ужинала, устроившись на диване. Я заказала пиццу и крикнула ему, когда ее доставили, но он не услышал. Он принес с собой ноутбук, сел рядом на диван и заговорил.

«Ладно, – сказал он, – наверное, я должен объяснить, что произошло со мной в том саду». Я ответила, что было бы неплохо, и он приступил к объяснениям: «Я кое-что вспомнил… Я думал, что это было лишь игрой воображения. Очень, очень давно… – Он с трудом подыскивал слова. – Когда я был маленьким, лет пяти или шести, я посмотрел этот фильм. Хотя до сегодняшнего дня я не был уверен, что действительно смотрел его. Не знал, то ли я все это выдумал, или мне приснилось, или в голове что-то перепуталось. Одно лишь было ясно: это воспоминание – пусть даже ложное – было мне очень дорого, настолько, что я боялся лишний раз его потревожить». Он взглянул на меня с такой торжественной серьезностью, что я едва не рассмеялась. И слава богу: хорошенькое было бы зрелище – смех с набитым пиццей ртом. «Я ничего не помнил об этом фильме, кроме того, что он был коротким, если не ошибаюсь. Показывали его днем, в школьные каникулы, наверное, просто заполняли пробел между передачами, и назывался он “Хрустальный сад”. Вот в названии я был уверен, хотя очень трудно отделить реальное воспоминание от выдуманного. Сюжет совсем не помню, помню только… атмосферу фильма, ощущения. Затертая пленка, звук то пропадает, то трещит. Главный герой – мальчик, и в одной сцене – единственной, которую я могу вспомнить более или менее подробно, – он бродит по саду, и музыка – такой легкий перезвон, как, например, когда играют на треугольнике, и на этом фоне мелодия, красивая, лиричная и трогательная, в исполнении сопрано; мелодия без слов – но опять треск, хрипы, звук искажался местами, запись была сильно испорчена… И этот сад… Целиком из хрусталя, из стекла… Он был огорожен стеной, мальчик попал туда через лаз, что-то вроде туннеля в стене, и когда он вошел в сад… Да, там все сверкало, все было хрустальным, все цветы, розы, ряды постриженного кустарника, а между клумбами проложены дорожки, они пересекались друг с другом, оканчиваясь у… озера? Или это был замерзший пруд?.. Неважно, хрустальная гладь, и в центре сада – фонтан, искрящийся, блистающий, точно как фонтан в том саду, что мы видели сегодня. Сходство невероятное». Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание. По-моему, длиннее речи я от него в жизни не слыхивала. Голос у него был тихим, но прерывистым, и никогда прежде он не говорил с такой страстностью. «Теперь я уверен, что воспоминание подлинное, – продолжил он. – Уверен, что это не плод моего воображения. Я видел этот фильм. Точно видел. Жаль, что я так мало помню из него. Обидно, но содержание полностью вылетело из памяти. Забыл напрочь. Но не это главное. Главное – атмосфера, и самое поразительное, атмосфера фильма как бы… просачивалась в атмосферу комнаты, где я смотрел фильм. В школе были каникулы – вероятно, или я болел, но мама не сидела рядом со мной и не щупала мой лоб, хотя она была дома, в другой комнате, а может, на кухне готовила ужин к приходу папы. И была зима, определенно зима, потому что окна в гостиной заиндевели, с крыши свешивались сосульки и повсюду лежал снег либо наледь… и эти детали сочетались, понимаешь, идеально сочетались с хрустальностью хрустального сада; наш газовый камин был включен, наш старенький газовый камин, и он шипел, как обычно, а иногда вдруг похрипывал и потрескивал, и это тоже сочеталось с плохим состоянием звуковой дорожки, и как тут было понять, где воспоминания, а где мои фантазии».