Хозяин Древа сего - Павел Виноградов

— Скажу, да только не козлу-лодочнику, а владыкам Шамбалы. И не мешало бы тебе самому назваться.

— Я-то назовусь — Седобородым кличут меня. А ты, я смотрю, как есть безымянный бродяга, потому пойдешь сейчас своей дорогой.

— Не боялся бы намокнуть, переплыл бы пролив, да выщипал тебе, старый хрен, бороденку!

— Да тебе не то, что волоса моего коснуться, в воду войти без моего позволения — что из песка канаты вить! Здесь, засранец, свои законы. Даже если переплывешь пролив, и тебя не сожрут рыбки, эти скалы рухнут тебе на башку. А дальше горы, ты и представить не можешь, какие. А за ними — блаженная Шамбала, страна вне Древа. Вот так-то, сосунок.

— Я убью тебя, лодочник!

— Может, когда и убьешь. Но не сегодня… Потому что будешь стоять и слушать. А парочка воронят пока над тобой полетает. Это я могу им щас приказать, и они тебя прикончат, прям на этом месте, ты и пукнуть не успеешь, друг мой Варавва…

— Дый!..

— …Ну вот, я же говорил, ты ногу не сможешь в воду засунуть, не то, что свою иголку в мою башку. Да не дергайся ты, бесполезно. Тут не пролетишь, не проплывешь и не обойдешь. Отдохни, меня послушай. Ты же за дочуркой моей пришел? Эх, и хороша же доченька моя! Твоя супруга, то есть… «Беседовал с девой, с белокурой я тешился»… Фу, ну кто же посох через Асгардский пролив мечет? Не полетит он, дурашка! Ничего сюда не прилетит. Я вообще не знаю, как ты-то на этом берегу оказался. Но дальше не пройдешь, и не думай. А она со мной останется, Луна то есть.«…Тайно встречаясь, одарял ее щедро, она отдалась мне».

— Зачем тебе все это?

— Ой, не смеши. Это она ведь наплела, что я тебе ее подсунул, потому как ты мне нужен? Шутница она у меня, однако… Все сама, сама, уж поверь старику — удрала от меня и с тобой связалась. Своенравна, ох, своенравна… Но прибежала потом, когда ты ей обрыд. Смеялись мы с ней над тобою долго.

— Ты пожалеешь.

— Это ты сейчас жалеешь, что на свет родился, ты, игрушка Неназываемого. Во всем Ордене нет большего шута, чем ты… Может, Дианку кликнуть, она сама все тебе скажет?.. Ну, уходи, дурачок, уходи, воронята тебя проводят. Да возьмут тебя тролли!

«…Злое же творя не престаю: Тебе Господа Бога моего всегда прогневляю»

Продираясь в пеленах забытья, он все пытался завершить последнюю свою молитву. Так постепенно приходил в себя, и, наконец, вынырнул из болезненных сумерек Древа минувшего, чтобы всем сердцем напороться на невыносимую боль сегодняшнего.

— Вем убо, Господи, яко недостоин есмь человеколюбия Твоего, но достоин есмь всякаго осуждения и муки, — произнес еле слышно в открывшееся пространство, пытаясь стереть из саднящей памяти последний кадр: изящная стопа на груди, холодное лицо и — «Радуйся, муж мой».

Молитва прервалась стоном:

— Луна…

— Варавва, Варавва, — раздался насмешливый голос, — упрямству твоему удивляться не устаю. Тебя предали оба, а ты, едва глаза продрав, обоих и зовешь…

— Ты не знаешь, что говоришь, — прошептал Варнава, глядя как можно выше, чтобы не видеть склонившееся над ним ненавистное лицо. — И никогда не узнаешь…

Он все-таки заставил себя перевести взгляд на Дыя. Тот выглядел так, что было понятно, почему слово «див» означает «яркое существо». Походил одновременно на вельможу и хиппи — с окладистой сивой бородой, в синем плаще с блестками и огромным лиловым бантом на плече. Плащ был накинут на позолоченную кольчугу, из-под которой виднелся подол красной шелковой рубахи, вышитый разноцветным бисером. Голова была не покрыта, длинные волосы удерживала серебряная тесьма. Единственный огромный глаз искрился темным весельем, вместо второго зияла глубокая дыра. — И зовут меня Варнава. Варнава, ты запомнишь это, бес?

Монах приподнял голову и словно пытался с силой ввинтить взгляд в насмешливое лицо.

— Ну-ну, — Дый продолжал несерьезно, но тон чуть сбавил. — Мне что «Сын разрушения», что «Сын утешения» — все одно. Чей ты сын на самом деле, я, пожалуй, помолчу… Пусть будет Варнава. Может быть, брат Варнава? Или отец Варнава?

Варнава молча глядел в потолок, стараясь продолжить прерванную молитву, но разрозненные слова безуспешно пытались сложиться в кристально стройную фразу.

— Опять скажешь, кощунствую? — спросил Дый, не дождавшись ответа. — А если я принял в свое время крещение и нуждаюсь в наставлениях и утешениях отца духовного?

Первый раз в вальяжных речах Дыя прорвалось что-то вроде злости.

Варнава глянул на него внимательно.

— Крещение твое льстиво бысть, — ответил коротко, — Дый, что тебе от меня надо?

— Ты бы поднимался что ль, зятек, — предложил тот вместо ответа, — а то валяешься, как умирающий, а самого можно вместо старика Сизифа к камню ставить. И, да, сразу предупреждаю: не пытайся свернуть мне шею. Во-первых, еще неизвестно, кто кому свернет, а во-вторых… Ладно, сам увидишь.

Варнава пошевелился. К его удивлению, ничего не болело, хотя он помнил страшный удара копья, разорвавший плечо, и ожоги по всему телу от колдовской цепи. Легко спустил ноги с ложа и босой встал на мягкое-ворсистое. Ковер покрывал весь пол в зале, уходившем далеко, куда не мог достичь взгляд. Похоже, ткали его прямо здесь, обходя многочисленные колонны, производившие впечатление мертвого леса. Ложе, с которого он поднялся, убрано было цветными тканями, отливало атласом, парчой сверкало. Одежда Варнавы в эту варварскую роскошь не вписывалась — на нем была лишь длинная белая рубаха из грубой ткани до пят, подпоясанная простой веревкой.

— Надень сандалии, прогуляемся, родич, — предложил Дый, поднимаясь с резного дубового кресла.

Варнава молча нагнулся за стоящими у ложа немудрящими кожаными сандалиями.

— Одежонка так себе, ты уж не обижайся. Ничего не поделаешь, так тут новичкам положено. Да ты ведь у нас и так красавчик… — Дый хихикнул довольно гнусно. — Поживешь, пооботрешься, одену как принца, будь покоен.

Варнава молчал, пытаясь претерпеть волны раздражения, накатывающие от глумливого тона дива.

Они шли по бесконечному мраморному лесу. Освещался он странно — ярким, но локализованным сиянием откуда-то снизу. Создавалось впечатление, что на полу меж колонн смонтированы мощные прожекторы. Варнава понял, где источник света, лишь увидев другой роскошно убранный одр, на котором в величавом покое смерти возлежал могучий воин в полном доспехе и пурпурной мантии. Грудь прикрывал большой щит, поверх которого выпрастывалась окладистая рыжая борода. С одной стороны от него был зловещего вида топор, с другой — неуклюжий меч с закругленным концом. Сияние исходило именно от него — словно сильнейший свет переливался сам собой по лезвию, искрясь в полированном мраморе колонн. То же было и дальше: мертвые воины тысяч разных культур и народов, и сияние, исходящее от разнородных их мечей — катан, кончаров, сабель, дао, ятаганов, мачете, рапир, кортиков, шашек, и других, названия которых не знал даже Варнава, сражавшийся в сонме Ветвей.