Не загоняйте в угол прокурора. Сборник - Сергей Высоцкий

«Интересная мысль»,— подумал Фризе, но тут же забыл о чудачестве писателя. Маврина протянула ему блокнот — обыкновенный потрепанный блокнот без корочек, величиной с ладонь, исписанный крупным разболтанным почерком, с потертыми и кое-где загнувшимися краями.

— Садитесь, где вам удобнее, я приготовлю кофе. Мне помнится, мой кофе пришелся вам по вкусу.

Фризе сел в глубокое кожаное кресло, включил торшер и, волнуясь, нетерпеливо начал листать страницы.

«Больничная тягомотина», «старшая сестра — как старшина-украинец в роте — ать-два», «каждый норовит всучить вам свою болезнь со всеми подробностями», «даже за едой про клистиры». «Или толкут в ступе газетную блевотину,— неизвестно, что хуже». «Единственная отрада — мой доктор: все по делу, в душу не лезет, погонял на велоэргометре, сказал «н-да», все понятно: дела мои не слишком плохи».— Фризе улыбнулся, живо представив себе знакомого по рассказам Ерохина Маркса Ивановича. Он нашел и строчки, посвященные Васильеву: «Разговорился с хирургом. Славный малый. На мой вопрос: «Можно ли?» — ответил: «Нужно». «Не больше семидесяти граммов». И приложил палец к губам.»

Наконец Фризе наткнулся на то, что так его интересовал: «Пришел в палату парень. Примерно 30, красавчик, волосы с пробором. Я таких не люблю. Видно, серьезно болен, губы синие, а в глазах (голубых) — страх. Даже ужас. Руки красивые — ни секунды покоя, пальцы все время шевелятся. Хватается то за ухо, то за нос, то просто стучит по колену или стулу. Я слышал — у глубоких стариков перед кончиной пальцы неспокойные — «набирают». Узнал, что я писатель, пришел исповедоваться. На следующей неделе у него операция на сердце. Пытался успокоить. Исповедоваться, говорю, надо священнику. Согласился.

Интересная психология: «Священнику исповедуешься — при нем все и останется, а вы можете в книгу вставить. Неважно, что напишете плохое. Главное — в книжке останется. И чтобы обязательно под своей фамилией».

«Пришел доктор «Н-да», разогнал нас. Моему гостю — на обследование».

«Лежал — думал. Интересное создание — человек: уйду, но пусть хоть что-то останется. Зацепка в мире живых. Алинка прочитала Николая Федорова, рассказывала мне — у него была идея, что придет время (наука позволит) и потомки души всех умерших вернут из космоса, вселят в воссозданные тела. Но нужна память. Зацепка. Может быть, это и у С. живет в подсознании».

Наверное, следующий разговор состоялся со Степанковым через несколько дней — десятка два страниц были заполнены очень меткими и образными замечаниями о больничной жизни, о «пикантной» массажистке, о медсестрах. Маврин записывал новые для него словечки из современного сленга двадцатилетних, несколько теплых слов о жене, ревниво воспринявшей рассказ о «пикантной» массажистке. Чувствовалось, что Маврину была приятна ревность жены. И только одна фраза, напомнившая, что он не забыл визит Степанкова: «Думал о разговоре с С. Интересно, человек, лишающий жизни другого человека, способен думать о встрече в новой жизни со своей жертвой? Надо посоветовать ему облегчить душу перед прокурором».

— Володечка! Кофе готов! — услышал Фризе.— Как вы относитесь к сырникам? Я, правда, сделала их на скорую руку, но творог свежий, рыночный.

Он хотел отказаться — ему казалось, что стоит перелистать еще несколько страниц, и откроется самое главное. Слова писателя о человеке, лишающем жизни себе подобного, наводили на строгие мысли. Но хозяйка, стоявшая в дверях кабинета в кружевном передничке, излучала такую благожелательность и заботу, что отказаться было нельзя.

— Вы не разочарованы? Не напрасно я вас потревожила?

— У вас, Алина Максимовна, столько достоинств!

Она посмотрела с настороженностью, ждала подвоха. Фризе это почувствовал.

— Я говорю совершенно искренне: вы красивы, гостеприимны, прекрасно готовите, варите отличный кофе. У вас редкое самообладание, вы знаете литературу…

— Боже! Ни разу не слышала столько комплиментов от одного мужчины…

— … Может быть, вы еще и занимаетесь фотографией?

— Нет. Муж любил фотографировать людей. Почему вы об этом спрашиваете?

— В доме есть фотоаппарат и хотя бы одна кассета? Я хочу переснять некоторые страницы.

— Боже! — Она почти каждую фразу начинала, вспоминая Бога.— Какая длинная преамбула.— Маврина встала из-за стола и вышла. Через несколько минут вернулась с камерой. Это был прекрасный «Полароид».

Фризе взял аппарат и кассету с фотобумагой:

— Это слишком дорогое удовольствие. А что-нибудь попроще?

— Переснимайте сколько надо и ни о чем не думайте.— Она снова села. Почувствовав, что ее гость торопится скорее вернуться к прерванному чтению, Алина Максимовна больше не стала занимать его разговорами. Они молча допили кофе и Фризе взялся за блокнот.

«Послезавтра у С. операция. Очень боится, я чувствую. Опять разговор о книге. Я ему сказал: «Слава, вы молодой сильный человек, все обойдется. А я старик — успею ли написать книгу?» Он посмотрел на мои записи: — «Дневники?» — Я не ответил.— «Дневники,— догадался он.— Не успеете написать роман, ваши дневники тоже опубликуют. Как у братьев Гонкуров».— Вот, черт! Про братьев Гонкуров знает. Я их дневники и в руках не держал. Да и ничего другого не читал. Слышал. И про гонкуровскую премию».

«Боится, что я ему не верю. Продиктовал номер счета (23-16313104Б) в Швейцарском банке ЖНБ, на который поступает валюта на имя босса (не записываю его фамилию — она у каждого на слуху). Боюсь, не ошибка ли это? Ну уж, ну уж… С.— боевик, как он сам говорит, в малом предприятии «Харон». Перевозят умерших в морги при больницах и т.д. Надводная часть. Под водой — торговля с заграницей: нефть, лес, ценные металлы. Двойная бухгалтерия. Разница — в Швейцарские банки. Для начальства. Все, начиная с босса, ездят по миру за счет «Харона». В валюте не ограничены. Обзаводятся недвижимостью. Там. Рассказал о том, как берут взятки. Подписывают иногда по два-три разрешения разным кооперативам на одно и то же помещение. Такса — «дипломат» с «деревянными» рублями или коробка из-под конфет с долларами. Приходит хозяин, помещение занято. Ордер подписан одним и тем же лицом. И все молчат. Кто поднял шум — работа для боевиков.

Я спросил: а душа?

«Или душа, или жить по-человечески».

— И это означает «по-человечески»? Страшно.

Спросил про «страшно». Впервые засмеялся.

«Всегда отмажут. Директор — депутат. И кое-кому из прокуроров платим».

«Три убийства. Сегодня признался: все-таки страшно. А если есть загробная жизнь? Спросил: «Покаюсь, меня там простят?» Я не верю в загробную жизнь, но ему ответил — чтобы простили, надо всю оставшуюся жизнь прожить праведником. Тогда простят».

«На вечернем обходе доктор сказал мне про С: «Забавный парень. Делаш. Предложил организовать русско-швейцарский фармацевтический банк: «Медицина — неосвоенное пространство. Если выживу…»

«Не спал всю ночь. Зачем я связался? Ничего не обещал, но выслушал!!! Если он останется жив? Прости меня, Господи, за черные мысли. Но ведь страшно?!»

На этом записи о Степанкове кончались. Маврин был напуган. Почему? С. выжил и раскаялся в том, что развязал язык?

«Какую же опасность представляют для Степанкова эти записи? — задал себе вопрос Фризе.— Никакой. Пока не преданы гласности, пока друзья «боевика» не знали, что он развязал язык. А для «Харона»? Для человека, которого Маврин называет боссом? Тоже никакой. Потому что — беллетристика. Нет фактов, фамилий, дат. Надо долго рыть землю, чтобы хоть что-то доказать, и, тем не менее, к Мавриной залезли на дачу. А вам, Фризе, дали понять, чтобы не совали нос куда не нужно. Хотели даже пришить. И еще, как говорится, не вечер. Значит, единственный конкретный факт в записках — номер счета в женевском банке — подлинный. Как сказал бы майор Покрижичинский — под-лин-ный. Держись, Фризе, война будет продолжена».

Он сделал около сотни снимков — израсходовал почти всю бумагу. Получилось прекрасно: пять или шесть четких ясных дубликатов. Снял даже первые страницы писательского блокнота, чтобы у следствия было полное представление о том, откуда взят материал.

Закончив работу, Владимир с облегчением вздохнул и подумал: «Хороший подарок поднесла мне милая Алина Максимовна!»

Маврина словно поджидала этого момента — тут же появилась в дверях:

— Володечка, вы пообедаете у меня? Сейчас подъедет Алешин сын…

Лучше бы ему согласиться и часок провести за столом, в непринужденной беседе с хозяйкой. Да и обед в этом доме, судя по предыдущим, никогда, похоже, не бывал рядовым. Но Фризе торопился. И еще его не покидало чувство, что это не последний обед, на который его приглашают.

— Дела, Алина Максимовна. Вы дали мне такие интересные заметки…

— Интересные? — обрадовалась она.

— Очень интересные. И очень опасные. У вас есть в доме сейф?