Полуночное солнце - Рэмси Кэмпбелл

лестнице воспаряет над ним. Он представил себе, как карабкается по склону холма под ночным небом, и компанию ему составляет лишь призрак его дыхания. Он дотащился до верхней площадки и поймал себя на том, что не хочет отпускать перила.

– Повзрослей уже, – выкрикнул он, но голос как-то потерялся в темноте. Он рывком отцепился от перил и плечом открыл дверь своей старой спальни.

Здесь было пусто, если не считать ковра и продранного абажура, залихватски сдвинутого набок над лампочкой. Еще с лестничной площадки он разглядел небо над вересковыми пустошами за железной дорогой. Неужели это те же самые звезды, за которыми он наблюдал, лежа в постели в этой самой комнате, звезды как обещание снов, таких необъятных, что невозможно даже вообразить, пока бодрствуешь? Однако что-то мешало ему смотреть. Он сосредоточил взгляд на окне. То, что он видел раньше, до сих пор было здесь: круглое пятно в верхней части рамы, отметина, напоминавшая ледяную заплатку, размером в два раза больше человеческой головы.

Он даже не догадывался, что пятно такое большое. Должно быть, он счел его размеры гораздо более скромными, потому что при первом взгляде решил, что это лицо. Бен на цыпочках двинулся через комнату, задерживая дыхание. Чем ближе он подходил, тем больше пятно походило на лед – растрескавшийся лед, на котором тысячи изящных линий образовывали абстрактную мандалу, настолько симметричную, что он остолбенел. Что же могло породить подобное пятно на стекле? Он ухватился за подоконник и потянулся вверх, чтобы потрогать отметину. Как только кончики пальцев коснулись края, он понял, что линии тянутся через все стекло. А в следующий миг покрытая трещинами заплатка рассыпалась.

Большая часть осколков хлынула наружу, зазвенев по траве под окном, когда он отскочил назад. Он так и остался стоять, уставившись на почти идеально круглую дыру в стекле и ощущая себя малолетним хулиганом, которому нельзя доверять и оставлять дома одного, потому что он не умеет себя вести. Он отправился на поиски чего-нибудь, чем можно заткнуть дыру. В дальнем углу лестничной площадки, на полу ванной комнаты рядом с белеющим раскрытым гробом ванны, он обнаружил циновку, настолько истертую, что содрогнулся от омерзения, поднимая ее, хотя никаких насекомых под ней не оказалось. Он засунул циновку в дыру в стекле и обтер ладони о пальто, чувствуя себя так, словно лишил дом магии, которую тот ему предлагал.

Следующая голая комната оказалась комнатой бабушки с дедушкой. Он вспомнил, что слышал, как бабушка покашливает в постели, где она проводила все больше и больше времени в те месяцы, которые предшествовали автомобильной аварии. Она вроде бы вышивала ему какой-то подарок, однако он так ни разу его и не увидел.

– Нельзя настолько стремиться к совершенству, – пробурчал он печально, снова поднимаясь по ступенькам.

Первая комната на самой верхней лестничной площадке принадлежала родителям. От царившей здесь пустоты он едва не расплакался, в особенности потому, что помнил, как мама спускалась к нему, когда он рыдал из-за снов, навеянных ему звездами над вересковыми пустошами. Его тетушка, приезжая погостить, спала в соседней с родителями комнате, а за ней было мансардное помещение. Вот, где была его любимая комната, полная сломанных игрушек, настолько старых, что их вид завораживал, негодной мебели, разрозненных книг, страницы которых осыпались по краям, когда он пытался их читать. Теперь комната была разорена: судя по четырем вмятинам в ковре, заметным и в ночном освещении, и по глубоко въевшейся вокруг них грязи, еще недавно здесь была спальня. И все равно он вошел, потому что эта комната оказалась самой светлой в доме.

Должно быть, так, ведь он разглядел вмятины на ковре. Он даже не ожидал, что все в комнате будет настолько хорошо различимо в свете такого тонкого месяца. Когда он подошел к мансардному окошку, сосны цвета луны, кажется, вытянулись, чтобы приветствовать его. Он немного постоял у окна, прежде чем понял, что луна висит где-то за домом, и он ее не видит, а сияние испускает сам лес.

Может, иней покрыл деревья, пока он исследовал дом? Уж точно не хватит одного лунного света, чтобы лес сделался таким бледным, что деревья стали напоминать гигантские ледяные перья. Пока Бен с широко раскрытыми глазами наблюдал за этим спектаклем, лес, казалось, понемногу светлел, и комната, как ему почудилось, тоже. На кромке леса между деревьями возникло какое-то движение, приближающееся свечение. Бен нащупал задвижки на окне и распахнул обе створки. Его пронзил ночной холод, когда он увидел, что там движется. Под деревьями, залитые лунным светом, танцевали снежные хлопья.

Как это снег может идти там, если над лесом его нет? В самом деле, впечатление было такое, будто снег падает на одном-единственном пятачке размером с этот дом. Бен высунулся из окна, пытаясь уловить суть происходящего и едва ли сознавая, что под ним ничего, кроме крутого ската крыши. Ему казалось, в этом беззвучном светящемся танце постоянно рождаются какие-то узоры, и если только ему удастся их рассмотреть, за этим последуют невообразимые откровения. Однажды он почти сумел увидеть, вспомнил он наконец, когда в детстве сбежал в Старгрейв, и на этот раз никто не помешает ему отправиться за танцующими снежинками в лес.

Он не знал, сколько простоял так, завороженно застыв в окне, пока его не пробрал озноб. Он захлопнул раму и побежал вниз, и эхо его шагов обгоняло его. Он с усилием закрыл за собой входную дверь, потряс, убеждаясь, что она крепко заперта, и уже торопливо огибал садовую стену, когда на ближайшем городском доме пробили часы.

Бен прислушался к далекому звуку и помотал головой, озадаченный. Не может же быть два часа. Он выпростал из рукава запястье и всматривался в циферблат, пока не поверил увиденному. Он каким-то образом умудрился провести в доме четыре часа. Какие ужасы успела напридумывать о его судьбе Эллен? Тревожась за нее, он все-таки поднялся мимо дома по грунтовой дороге до того места, откуда был виден Лес Стерлингов. Деревья и тени под ними застыли совершенно неподвижно, и в воздухе не было даже намека на снег.

Бен ощущал глубокое разочарование, но вынужден был признать, что и облегчение тоже. Если больше всего он ценит предвкушение, разве ему не удалось сохранить его, позволив загадке остаться неразгаданной? Теперь, когда наваждение прошло, недра леса казались скорее зловещими, а не притягательными, даже деревья больше не светились. Но все равно, спустившись к началу грунтовки, освещенной прожектором, он остановился, закрыл глаза, дожидаясь, пока померкнут пятна света на сетчатке, и обернулся в последний раз.