Культурные истоки французской революции - Шартье Роже

Беспощадная борьба с христианством во II году (по революционному календарю), проводившаяся специальными уполномоченными, революционной армией и народными объединениями и особенно обострившаяся между сентябрем 1793-го и августом 1794 года, тоже неоднородна. Если взять карту, на которой отмечены изменения в названиях коммун во время Революции, и обвести на ней области, где больше всего священников сложили с себя сан, то окажется, что самый резкий разрыв с христианством происходил в тех самых местах, где больше всего священников присягнули новой Конституции: вокруг Центрального массива, в Парижской области, в Дофине, в долине Роны, в Провансе{170}. Можно сказать, что в результате этого раскола произошло разделение на христианскую Францию и Францию, которая уже перестала быть христианской, — разделение это сохранилось надолго, что видно из различия обрядов в середине XX столетия. Раскол оказался глубоким и долгим, и дело тут, вероятно, в том, что в эпоху кризиса выявились и обострились старые разногласия, незаметные за обязательным соблюдением обрядов в христианском государстве, существовавшем до 1789 года.

Оба процесса дехристианизации во Франции: тот, который ведет к трансформации ряда фундаментальных представлений в три последних десятилетия Старого порядка, и тот, который раскалывает духовенство на два лагеря в революционные годы, таким образом, связаны со степенью проникновения в королевство идей Контрреформации. Наиболее сильным сопротивление секуляризации было в тех областях, где многочисленное и сплоченное духовенство, не только кюре, но и викарии, капелланы и клирики, одобрили и поддержали «равновесие, порой шаткое, но от этого не менее важное, между основной культурой, которая рождается из народной религии, коренящейся в биологической природе человека, и культурой церковной, являющейся порождением истории, в основе которой лежит чудо, носительницей космогонии и эсхатологии, то есть осознания жизни и смысла существования»{171}. Наоборот, отход от христианства раньше и быстрее всего происходил там, где духовенство было немногочисленным и действовало неумело: насильно приобщало паству к чуждой культуре, пыталось утвердить бескомпромиссное христианство, не уступало народным верованиям и объявляло их суевериями и отступничеством от истинной веры. Классическим примером сопротивления секуляризации, происходящего под сильным влиянием местных священников на свою паству{172}, является Запад Франции, где священники вели активную миссионерскую и пропагандистскую деятельность, «барочную» в своей любви к публичным религиозным церемониям и обязательным для всех обрядам, по мере возможности включающим в себя укоренившиеся обычаи. Об отходе от христианства мы можем судить по епархиям Парижского бассейна (понимая его расширительно), где суровое августинианство части духовенства, стремившейся подчинить религии все помыслы верующих, приводит к ослаблению власти Церкви. Таким образом, процесс освобождения от церковного влияния, который является характерным для культурной ситуации во Франции в середине XVIII столетия, позволяет по-новому осмыслить своеобразие французской Контрреформации, наступившей позже, чем в других странах (речь не идет о Юго-восточных епархиях), столкнувшейся с протестантством, которое очень скоро оказалось в меньшинстве, разделившейся между двумя противоборствующими путями утверждения обновленного христианства: тем, который предлагали иезуиты, готовые пойти на компромисс в области религиозных обрядов, и тем, который проповедовали янсенисты, непримиримые в вопросе о таинствах.

Освобождение от церковного влияния, при всей своей неравномерности и контрастах, было массовым и глубоким и полностью преобразило Францию последней трети XVIII века; и все же его не следует понимать как исчезновение всякого культа вообще. Если в нем выразился добровольный или вынужденный отказ от действий, свидетельствовавших о соблюдении норм и постановлений реформированного католицизма, то это не означает, что для людей не осталось никаких святынь, причем речь идет не только об очагах сопротивления старой веры. Быстро и глубоко отвращающая от христианства, Революция по сути явилась завершением «переноса культа» на другие предметы: еще до того, как она свершилась, любовь и преданность, направленные прежде на христианские образы, обратились на новые ценности: семейные, гражданские и патриотические{173}. Таким образом, как это ни парадоксально, воспрянувшее в результате Контрреформации христианство вызвало отчуждение и дехристианизацию эпохи Просвещения, а Революция при всей своей враждебности к старой религии и борьбе с нею сделала очевидным для всех тот факт, что религиозного чувства в его прежнем виде уже нет и в помине.

Мы видим, что оба вывода Токвиля оказываются верными. С одной стороны, нет сомнения в том, что во Франции XVIII века происходит постепенный отход от христианских норм поведения, какого не было в других странах Европы. Кроется ли причина этого явления в яростных нападках Философов на Церковь, в увлечении безбожием, ставшим «всеобщим, пылким, нетерпимым и агрессивным», как полагал Токвиль? Вряд ли, если мы допускаем, что книги не имеют такого воздействия, какое им приписывают, и что самые глубокие потрясения не являются непосредственным плодом ясных и четких идей. Больше всего отвратили народ от религии не обличения просветителей, Вольтера и материалистов, а религиозные наставления, обернувшиеся против себя самих из-за того, что священники предъявляли к верующим невыполнимые требования. С другой стороны, не менее очевидно, что всеобщее распространение неверия (понимаемого как отход от учения и проповеди Церкви) не предполагает отрицания веры вообще, но, наоборот, несет с собой приобщение к новой системе ценностей, которые, как и те, что были до них, возвышаются над частностями, выражают всеобщее и принадлежат к разряду священного. Таким образом, процесс секуляризации верований и поведения, начавшийся задолго до Революции, происходил путем отхода от христианства и переноса культа на другие ценности. Произошли ли подобные сдвиги в отношении народа к королю?

Глава 6.

РАЗВЕНЧАНИЕ КОРОЛЯ?

В 1789 году любовь французов к своему королю кажется несокрушимой. Наказы депутатам Генеральных Штатов проникнуты «пылкими верноподданническими чувствами к государю»{174}. Преамбулы к ним, почтительные и восторженные, полны изъявлений благодарности государю, выражают неизменную преданность ему и уверенность в том, что при новом порядке, ставшем возможным благодаря его доброте, все будут счастливы. Король предстает в этих наказах прежде всего заботливым отцом, пособляющим в горе самым беспомощным из своих чад. Обращаясь к нему, община местечка Сен-Жан-де-Кокессак в Гаскони восхваляет «эту неизъяснимую отеческую любовь к Вашим верным подданным, которая движет всеми Вашими делами и поступками и снискала Вам славу величайшего европейского монарха», а община провансальского городка Лориса представляет себе Генеральные Штаты дружной семьей: «Достоинство человека и гражданина, доныне попиравшееся, несомненно будет восстановлено этим высочайшим собранием, где справедливый и милостивый король, окруженный своими подданными, как отец — детьми, радея о пользе своего многочисленного семейства, смиряет алчность одних, умеряет притязания других, выслушивает жалобы страждущих, осушает их слезы и разбивает оковы». Заступник и справедливый судья, правящий монарх — достойный преемник великих французских королей: «О Людовик XVI, наследник скипетра и добродетелей Людовика IX, Людовика XII и Генриха IV! Вступив на трон, Ваше Величество вели праведную жизнь и к вящей Вашей славе стали образцом для французского двора» (наказ Лориса), или: «Если добрые дела сделали Людовика XII и Генриха IV кумирами французов, то милостивый Людовик XVI — Бог французов; он войдет в историю как величайший король всех времен и народов» (наказ третьего сословия Барселоннетты).