Три солдата - Джон Пассос

– Вовсе я не будоражусь… Я сделаю это непременно! – Он тщательно выжал рубаху и шлепнул ею Эндрюса по лицу. – Вот, получай! – сказал он.

– Ты славный парень, Крис, хотя ты и осел!

– Я слыхал, что нас отправят на позиции через день-другой.

– Тут, по дороге, до черта артиллерии прошло: французской, английской, всякой.

– Говорят, в Аргоннских лесах дым стоит коромыслом.

Они медленно пошли через дорогу. Мимо них со свистом промчался мотоциклист службы связи.

– Вот этим молодцам весело живется.

– Не думаю, чтобы кому-нибудь тут жилось весело.

– А офицерам?

– Ну, те слишком озабочены собственной важностью, чтобы веселиться по-настоящему.

Колючий, холодный дождь, точно хлыст, бил его по лицу. Вокруг было совершенно темно и тихо. Слышалось только шипение дождя в траве. Он напрягал зрение, чтобы разглядеть что-нибудь в темноте, пока перед глазами не заплясали красные и желтые круги. Он шел очень медленно и осторожно, бережно придерживая что-то под дождевым плащом. Он чувствовал себя полным странной, сдержанной ярости. Ему казалось, что он идет позади самого себя, шпионя за своими собственными поступками; и то, что он видел, наполняло его необычайной радостью, от которой ему хотелось петь.

Он повернулся так, что дождь стал хлестать его по щеке. Его волосы под шлемом были мокры от пота, который скатывался вниз вместе с дождем по его пылающему лицу. Пальцы его бережно сжимали гладкий предмет, который он держал в руке.

Он остановился и закрыл на минуту глаза. Сквозь свист дождя до него донесся звук человеческих голосов, разговаривавших в одной из хижин. Когда он закрыл глаза, перед ним встало белое лицо Андерсона с его небритым подбородком и бровями, сходившимися на переносице.

Вдруг он почувствовал перед собой стену дома. Он вытянул руку. Рука отдернулась назад, прикоснувшись к мокрой, просмоленной бумаге, точно дотронулась до чего-то мертвого. Осторожно ступая, он пошел вдоль стены. Он чувствовал себя так же, как на разведке в лесу. Ему приходили в голову те же фразы, что и тогда. Совершенно бессознательно в голове его всплыли слова: «обеспечьте демократии мир». Они действовали очень ободряюще. Он снова и снова повторял их про себя. В то же время его свободная рука очень осторожно возилась с засовом, который придерживал деревянный ставень за окном. Ставень чуть-чуть приоткрылся, громким скрипом заглушив на мгновение стук дождя по крыше хижины. Поток воды лился с крыши ему на лицо.

Вдруг луч света преобразил все, разрезав надвое темноту. Дождь заблестел, как бисерный занавес. Крисфилд заглянул в маленькую комнату, в которой горела лампа. За столом, покрытым печатными бланками разных размеров, сидел капрал, за ним была койка и груда амуниции. Капрал читал журнал. Крисфилд долго смотрел на него; пальцы его крепко сжимались вокруг гладкого предмета. В комнате больше никого не было.

Непонятный страх овладел Крисфилдом. Он шумно отошел от окна и распахнул дверь барака.

– Где сержант Андерсон? – спросил он, задыхаясь, у первого попавшегося ему солдата.

– Капрал тут, если у вас есть что-нибудь важное, – сказал солдат. – Андерсон уехал позавчера.

Крисфилд снова шел под дождем. Он хлестал его прямо по лицу, так что глаза его были полны воды. Крисфилд дрожал. Его охватил вдруг панический ужас. Гладкий предмет обжигал ему руки. Он напрягал слух, ожидая каждую минуту услышать взрыв. Он шел все быстрее и быстрее, шагая прямо по дороге, точно старался убежать от взрыва. Он споткнулся о кучу камня, машинально вытащил шнур из гранаты и отбросил ее далеко от себя.

Наступила минутная пауза.

Среди пшеничного поля вспыхнуло красное пламя. Он почувствовал на своих барабанных перепонках резкий разрыв. Крисфилд быстро зашагал под дождем. Позади себя в дверях хижины он слышал взволнованные голоса. Он продолжал идти, не обращая внимания. Дождь ослеплял его. Когда он вышел наконец в полосу света, то был так ошеломлен, что не мог разобрать, кто находится в винной лавке.

– Ах, будь я проклят, это Крис! – сказал голос Эндрюса.

Крисфилд, мигая, смахнул воду с ресниц. Эндрюс сидел за столом и писал; перед ними была куча бумаг и бутылка шампанского. Крисфилду казалось, что голос Эндрюса успокаивает его нервы. Ему хотелось, чтобы тот продолжал говорить не останавливаясь.

– Право, ты самый большой дуралей на свете, – продолжал Эндрюс тихим голосом. Он взял Крисфилда за руку и повел его в маленькую заднюю комнату, где стояла высокая кровать с коричневым покрывалом и большой кухонный стол, на котором виднелись остатки еды.

– В чем дело? Рука у тебя чертовски дрожит. Вот почему… Oh, pardon,[40] Кремпетт. Это мой друг… Ты знаком с Кремпетт, правда?

Он указал на молодую женщину, которая как раз вышла из-за кровати. У нее было вялое розовое лицо и под глазами лиловые круги, похожие на синяки от побоев. Волосы ее были растрепаны, грязное серое кисейное платье, наполовину расстегнутое, слабо сдерживало ее большую грудь и лишенную упругости фигуру. Крисфилд жадно смотрел на нее, чувствуя, как вся его ярость вспыхивает огнем желания.

– Что с тобой, Крис? Ты с ума сошел? Разве можно таким образом убегать из казарм?

– Послушай, Энди, отвяжись от меня. Я не твоей породы… Отвяжись!

– Ты дикий человек. Я не спорю. Но и я и все мы скоро сделаемся такими же… Выпьем?

– После.

Эндрюс уселся у своей бутылки и бумаг и отодвинул от себя полные застоявшейся еды разбитые тарелки, чтобы очистить место на засаленном столе. Он хлебнул из бутылки и закашлялся; потом сунул кончик карандаша в рот и задумчиво уставился на бумагу.

– Нет, я твоей породы, Крис, – сказал он через плечо, – только они приручили меня. О Боже, до чего они меня приручили!

Крисфилд не слушал его. Он стоял перед женщиной, глядя ей прямо в лицо. Она тупо, со страхом смотрела на него. Он нащупал в кармане деньги. Ему только что выдали жалованье, и у него был еще билет в пятьдесят франков. Он бережно расправил его перед ней. Глаза ее заблестели, и зрачки, казалось, сократились, приковавшись к куску красиво раскрашенной бумаги.

Некоторое время спустя Крисфилд уселся перед Эндрюсом. На нем все еще был его мокрый дождевик.

– Ты, наверное, считаешь меня свиньей, – сказал он своим нормальным голосом. – Пожалуй, что ты и прав.

– Нет, не считаю, – сказал Эндрюс.

Что-то заставило его положить руку на руку Крисфилда, лежавшую на столе. Рука Крисфилда давала ощущение здорового спокойствия.

– Послушай, почему ты так дрожал, когда вошел сюда? Теперь ты как будто вполне оправился.

– О, не знаю, – сказал Крисфилд мягким, звонким голосом.

Они долго молчали. За спиной они слышали шаги женщины, ходившей по комнате взад и вперед.

– Пойдем-ка домой, – сказал Крисфилд.

– Ладно… Всего хорошего, Кремпетт!

Дождя уже не было. Бурный ветер разорвал тучи в клочья. Кое-где проглядывали звезды.

Они весело шлепали по лужам, в которых кое-где поблескивали отражения звезд, когда ветер не подергивал их рябью.

– Господи Иисусе, хотелось бы мне быть таким, как ты, Эндрюс, – сказал Крисфилд.

– Вот уж не стоит, Крис. Я совсем не человек. Я ручной. О, ты представить себе не можешь, как я чертовски приручен!

– Ученье здорово помогает пробиваться на свете.

– Да, но что толку пробиваться, когда у тебя нет мира, в котором стоило бы пробиваться, Крис? Я принадлежу к толпе, которая только подтасовывает знание. Я думаю, что для нас лучше всего быть убитыми в этой бойне. Мы прирученное поколение. Вот тебя жалко убивать.

– Я ни на что не годен. Да мне и наплевать на это… До чего спать хочется!

Когда они проскользнули в дверь своего барака, сержант испытующе посмотрел на Крисфилда. Эндрюс тотчас же заговорил с ним.

– Там говорили в уборной, сержант, – ребята из тридцать второй говорили, – что мы выступим на позиции во вторник.

– Много они знают.

– Последнее издание новостей отхожего места!

– Да уж, черт возьми! Ну, если вам так хочется узнать кое-что, Эндрюс, так это будет раньше вторника, или я круглый дурак! – Сержант Хиггинс принял чрезвычайно таинственный вид.

Крисфилд пошел к своей койке, спокойно разделся и полез под одеяло. Он сладострастно вытянул несколько раз руки и заснул под разговор Эндрюса с сержантом.

IV

Луна лежала на горизонте среди облаков, точно большая красная тыква на своих листьях. Крисфилд щурился на нее сквозь ветви отягощенных плодами яблонь, насыщавших хрустальный воздух ароматом вина. Он сидел на земле, бессильно вытянув перед собой ноги и прислонившись к жесткому стволу яблони. Против него у другого дерева виднелась четырехугольная фигура, над которой возвышались широкая физиономия и длинная челюсть Джедкинса. Между ними лежали две пустые бутылки от коньяка. Вокруг шелестел фруктовый сад; сучковатые ветви деревьев терлись, потрескивая, друг о дружку под порывами осеннего ветра, насыщенного запахом лесной сырости, гниющих плодов и всех ферментов перезрелых полей. Крисфилд чувствовал, как шевелятся влажные волосы на его лбу, и сквозь обволакивающий туман коньяка различал стук падающих яблок, сопровождавший каждый порыв ветра, стрекотание ночных насекомых и бесконечный грохот пушек вдали, напоминающий ритм, выбиваемый на тамтаме.