Тит. Божественный тиран - Макс Галло

Я схватил ее за локоть. Мои ногти впились в ее плоть. Она не защищалась и не опустила глаз, когда я ответил:

— Твой бог покинул тебя, он позволил римлянам победить твой народ и разрушить Храм, потому что ты и твои соплеменники осквернили его. Вы убивали своих. По вашей вине женщины потеряли разум и стали пожирать собственных детей! Тогда ваш бог кинул вас в пучину, а тебя передал мне, и если бы я захотел, то мог бы отправить тебя обратно или вышвырнуть за борт.

Я крепко держал ее, потому что она дрожала всем телом, и я подумал, что она вполне может убежать, прыгнуть в люк или броситься в море.

— Ты увидишь Рим, сильный, могущественный город, который боги избрали столицей мира, и примешь участие в триумфе победителей.

Она напряглась, пытаясь высвободить свою руку. Ей это не удалось, и она плюнула мне в лицо.

38

В моих воспоминаниях мне кажется, что я никогда не отпускал ее руки. Я заставил ее идти рядом со мной по улицам Рима в тот день, когда праздновали победу императора Веспасиана и его сына Тита над евреями Иудеи.

Леда опустила голову, чтобы не видеть сотен пленных, многих из которых она наверняка знала в лицо. Они были одеты в хорошие одежды, прикрывающие раны и увечья, нанесенные пытками.

В центре этих людей с серыми лицами я заметил Иоханана бен-Леви и Симона Бар-Гиору.

Последнего решили казнить у Форума во время триумфального шествия. С него уже сняли одежду, веревка стягивала его шею.

Но день только начинался. На Марсовом поле были построены когорты и центурии, которые должны участвовать в церемониях, после того как Веспасиан и Тит, одетые в шелк и увенчанные лаврами, с головами, прикрытыми полами туник, вознесут молитвы и совершат жертвоприношения богам Рима.

Я тащил Леду сквозь толпу, наводнившую улицы города. Толпа приветствовала кортеж, повозки, нагруженные добычей, захваченной в Иудее. Я заметил золотой стол, золотой семисвечник, расшитые драгоценные ткани. Вслед за повозками шли украшенные животные, а пастухи были в вышитых золотом пурпурных одеяниях.

Богатство и сила шествовали по улицам Рима.

Я был одновременно удивлен и опьянен такой роскошью. Мимо нас проезжали высокие четырехэтажные декорации, представлявшие сцены войны в Иудее, сражения, осаду города, пожар и разрушение Храма, и даже казни, лес крестов, воздвигнутых перед городскими стенами Иерусалима. Бесчисленная толпа приветствовала Веспасиана и Тита. Они стояли на колесницах, и младший сын, Домициан, на белом коне гарцевал возле них.

Я сжал руку Леды. Несколько раз, охваченный необъяснимой злобой, я даже хватал ее за подбородок, заставляя поднять голову, чтобы она смогла увидеть добычу, статуи богов, декорации в четыре этажа, колонны пленных. Я хотел, чтобы она оценила наше могущество, признала, что восставать против Рима было нелепо и безумно, что Иосиф Флавий был прав, когда проклял Симона Бар-Гиору. Теперь пленные евреи вынуждены будут встать на колени перед храмом Юпитера Капитолийского.

Я надеялся, что она будет мне благодарна за то, что я сделал ее вольноотпущенницей и гражданкой Рима — столицы прославленной непобедимой империи. Я указал ей на закованных в цепи евреев, строивших фундамент огромного амфитеатра на несколько десятков тысяч зрителей. Я указал на других пленных, согнувшихся под тяжестью ноши, прежде они возможно, были знатоками Торы. Их оскорбляли, заставляли смотреть на сцены, где изображалось разрушение святая святых, смеялись над их слезами, когда среди выставленной на всеобщее обозрение добычи они узнавали самые священные для них предметы, когда видели пленных евреев, которых хозяева вынуждали заниматься проституцией.

Со времени взятия Иерусалима и завоевания Иудеи на рынки рабов в Риме выставили столько пленных евреев, что цена на них резко упала, их продавали за несколько драхм ланистам. Во всех городах империи евреев отдавали на съедение диким зверям или заставляли убивать друг друга.

Но Леда, как только я отпустил ее подбородок, уронила голову на грудь. Она отказывалась смотреть, но не могла не слышать криков толпы, когда триумфальное шествие остановилось перед храмом Юпитера Капитолийского. Я рассказывал ей то, что видел: солдаты вырвали Симона Бар-Гиору из группы пленников и, подгоняя ударами бича, подвели к месту казни. Толпа замолчала — слышались лишь свист бича и стоны приговоренного, которого заставили встать на колени на Форуме. На его шею обрушился меч центуриона. Глашатай возгласил, что кара постигла главного врага Рима.

Раздались рукоплескания, а Веспасиан и Тит приступили к жертвоприношениям и резали быков. Они окунали руки в их кровь, чтобы получить от них новую силу. Эти окровавленные руки и пурпурные туники слились для меня в одну кровавую пелену, пошатываясь, я пошел прочь. Мне казалось, что, если бы я не держался за руку Леды, то упал бы на землю.

Это была лишь мгновенная слабость, во время которого я забыл, где нахожусь — я боялся упасть в один из оврагов Кедрона или Геенны возле Иерусалима, где сгнило столько трупов.

Смертельный смрад, гной, бродячие собаки, которые дрались с гиенами и шакалами и зловещими стервятниками за куски плоти, — вот что предшествовало этому триумфу.

Я открыл глаза. Веспасиан и Тит возносили моления богам Рима. Но эти боги больше не были моими. Я увлек за собой Леду и сказал для себя и для нее:

— Господь един.

39

Почти каждый день я повторял Леде, что я верую, как и она, в единого бога. Но она, казалось, не слышала меня. Она сидела на полу, обхватив руками согнутые колени, положив на них голову. Ее волосы, длинным тонким покрывалом падали ей на лицо. Но я продолжал говорить с ней. Я надеялся, что мои слова растопят лед и я увижу, как она поднимается, откидывает волосы, увижу ее лицо, ее глаза.

Я сказал ей, что больше не верю в богов Рима, а бог евреев так похож на бога последователей Христа, что я путаю их. Иосиф Флавий, мой друг, который был одним из священников в Храме, казалось, разделял это убеждение. Агриппа и Береника, такие же евреи, как и он, отмечавшие здесь в Риме свои еврейские праздники, уважали христиан. Павел, римский гражданин, казненный во время правления Нерона, разве он не был евреем, последователем Христа, тоже же еврея и тоже казненного?

Я хотел убедить ее в том, что мы близки. Разве я сам не был вольноотпущенником? Я вспомнил своего учителя Сенеку. Дом, где мы жили, раньше принадлежал ему. Я показал Леде сад, кипарисы, возле которых Сенека часто говорил со мной о бессмертии души. Это была моя вера. Она должна стать верой Леды. Мы оба видели, как жестокость и смерть сгубили стольких невинных. Улицы и овраги Иерусалима, земля Галилеи и Иудеи захлебнулись в крови. Некоторые верили в бессмертие души и воскресение, верили, что люди не хуже гиен, и не обречены вечно распинать друг друга, страдать на кресте или пожирать своих детей.

Но мои слова разбивались о безмолвие Леды. А мой голос, прежде дрожавший от избытка чувств, дрожал от гнева. Я хотел, чтобы Леда ответила мне. Я толкнул ее, и она упала. Я сжал ее горло рукой, надеясь, что, задохнувшись, она откроет рот, закричит, станет молить меня о пощаде и я, по крайней мере, услышу ее голос. Но я знал, что мне этого не добиться.

Тогда я снова стал обращаться с ней как с рабыней, как с пленницей. Я терзал ее безвольное тело, не щадил, желая разбить ее молчание, но тщетно. Тогда я купил раба Телоса, чтобы он прислуживал Леде и сторожил ее. Он отвечал за нее жизнью.

Я снова стал римским всадником. Покинул дом, в котором рядом с Сенекой прожил дни, полные дружбы и сладостной мудрости. Вернулся в Рим, к римлянам.

Я встретил Иосифа Флавия, которого честолюбие полностью изменило. Он каждый день приходил на Палатин и расхваливал достоинства Веспасиана. В честь прекращения гражданских войн император решил возвести роскошный храм богине Мира. Строили его тысячи рабов, большинство из которых были евреями.

— Этот храм станет самым прекрасным памятником, который когда-либо построил человеком, — сказал Иосиф.

Император хотел собрать в нем множество прекраснейших произведений искусства, чтобы людям, желавшим увидеть их, не нужно было разъезжать по провинциям империи, Греции, Азии и Египта. Тут будут храниться лучшие творения рук человеческих. В нем расставят и золотые сосуды из Иерусалимского Храма.

Я слушал и наблюдал за Иосифом Флавием. Куда девался человек, который, цитируя своих пророков, убеждал меня, что однажды еврейский народ заново отстроит Храм? Казалось, Иосиф забыл о своей земле. Он был счастлив тем, что Веспасиан решил разместить в храме богини Мира пурпурную завесу и свитки Торы из разрушенного Храма.

— Здесь находится сердце рода человеческого, — повторял он. — Бог хотел этого, Бог так решил.