Навстречу своему лучу. Воспоминания и мысли - Виктор Кротов

Если немного пофантазировать, то повсюду – или почти повсюду – надо было бы предусмотреть способы знакомства с жизнью, раскинувшейся вокруг, специально для подростков. Экскурсии с ознакомительными беседами по швейной фабрике (да и по другим тоже – например, по фабрике беловых товаров, где печатали ученические тетради), по клинике, по институтам, по заводам, по всем особым местам, рядом с которыми живёшь или учишься. Именно в этом возрасте надо показать, удивить, расширить представления о реальном мире. Даже в Академию Фрунзе надо бы водить школьников. Там тоже можно было бы предусмотреть какой-нибудь специальный школьно-экскурсионный режим.

Кто знает, может, дойдёт до какого-то реформатора эта просьба? Не моя, а того паренька, который учился в сороковой школе в Тёплом переулке и был бы рад видеть, ощущать, чувствовать, где он живёт, – сполна. Пожалуйста, примите меры!..

Кратовские времена

Бывали какие-то фрагменты лета, когда мы не ездили в лагерь. И тогда проводили время в Кратове. Там была дача одной нашей родственницы, где мы снимали комнатку или веранду. Не помню там отца – наверное, это было после его ареста, а если и до, то вряд ли он туда ездил, не дачный он был человек.

Иногда с нами жили другие члены семьи, кроме мамы: кузина Галя, её брат Боря, тётя Дея, бабушка, но я не запомнил всех комбинаций, кроме последней, когда мы с Борей (уже старшеклассники) жили там вдвоём в комнатке.

Здесь мы много ездили на велосипедах, бегали собирать землянику в санаторий старых большевиков, где большая роща была обнесена оградой. Ограда для нас как бы и не существовала, ходы всегда находили. Иногда ездили или ходили на пруд.

Сбивалась какая-то компания из окрестных подростков, но только для игр. Близко мы не сходились.

Одно время было помешательство на пинг-понге. Играли до темноты. В сумерках я получал преимущество: лучше других видел, когда темнело – должно быть, в силу близорукости.

И ещё запомнилась игра с прямолинейным названием «вертижопки»: водящий должен осалить мячом сидящих на земле, каждый из которых отбивает мяч ногами, стараясь запулить его подальше, откуда водящему приходится предпринимать новую попытку осалить кого-нибудь.

Когда мы с Борей жили там в последний раз, в августе 1963 года, то питались «по курсовке», то есть приходили в столовую дома отдыха, расположенного неподалёку. Изредка там же оставались на вечера – с затейником и с викториной. После впечатлений от домоотдыхательной жизни у меня навсегда осталась к ней стойкая антипатия.

Глядя на Борю, опережавшего меня в созревании, я стал замечать, что с девочками возможны не только дружеские, но и какие-то особые отношения – весёлые, нервные, полные некой загадки. Но это было лишь отстранённое созерцание. Ни к чему такому меня ещё не тянуло.

Творчество или скука

Пока я писал эту главу, вышла моя книга с таким названием, «Творчество или скука», – в том же цикле «Сказочная педагогика». Дилемма, вынесенная в заголовок, представляется мне очень важной. Вспоминая подростковый возраст, могу сказать, что и тогда неосознанная тяга к творчеству порою сменялась противной скукой.

Скука овладевала мною внезапно. Начиналась какая-то маята, нежелание ничего делать – хотя занятий вроде было немало. Даже читать не хотелось. Сейчас мне кажется, что не хватало именно творчества, созидательной устремлённости.

Того, что можно назвать творческими играми и занятиями, имелось в моём распоряжении вполне достаточно: поделки, конструкторы, химия и так далее. Мои родители хорошо знали о необходимости творческого начала в человеке, развивали его в своих подопечных, в своих детях тоже. Но противопоставить скуке, наверное, необходимо нечто другое – не творческое начало, которое можно вносить во что угодно, в любое развлечение, а именно творчество как средство увлечённого оригинального самовыражения. Творчество как русло призвания. Наверное, у кого-то это проявляется рано. У меня пока было далеко впереди…

В то же время я был счастлив, что меня не заставляют, как Борю, заниматься игрой на скрипке. Хотя музыкальное исполнительство признано несомненной разновидностью творчества, но на одного выдающегося исполнителя приходится сотня (если не тысяча) обычных исполнителей-ремесленников, прошедших через годы мучений или стараний и не ставших музыкантами по призванию.

Приваживать к творчеству, конечно, надо с детства. Но, во-первых, именно приваживать, без насилия. Во-вторых, не столько самим определять ту область, в которой ребёнок или подросток должен себя проявить, сколько предоставлять ему различные сферы, где он может испытать вкус творчества и попробовать себя в том или ином занятии. Конечно, не механически перебирать всё подряд, а способствовать выбору, увлечённости, терпеливому вхождению в тему.

Это проблема педагогики – семейной и общественной. Осознана она пока недостаточно. Я стал отчётливо замечать её, только когда у меня уже был четвёртый ребёнок, – благодаря жене и её воспитательской самоотверженности.

А тогда, подростком, просто время от времени маялся. Наверное, и это совершало во мне какую-то работу, как и общая замедленность развития. Но ощущалась лишь томительная скука.

Мама-учительница

Мама очень щепетильно относилась к тому, чтобы я оставался в сороковой школе обычным учеником, а не учительским сынком. Ни она, ни отец никогда не вели уроков в моём классе, никогда не добивались для меня каких-то послаблений или преимуществ.

Иногда, когда мне случалось остаться после уроков, мы встречались с мамой в школьном буфете, где она обедала в то время, как я приходил туда подкрепиться. Если было необходимо, я разыскивал её на перемене в учительской. Между прочим, даже те учителя, что видели меня в первый раз, сразу догадывались, что я сын Марии Лазаревны, очень уж я был похож на неё. Очки это подчёркивали.

И всё-таки у меня была существенная привилегия – я мог наблюдать школу стереоскопически, не только с ученической стороны, но и с учительской.

Мама была не просто добросовестной учительницей, она была человеком долга, а свой учительский долг понимала очень глубоко. Тщательно проверяла дома тетради, то и дело переживая за чьи-нибудь ошибки или радуясь удачному сочинению. К праздникам писала поздравительные открытки каждому ученику того класса, где была классным руководителем. Вкладывала их в дневники или посылала по почте, если ученик болел. Её планы и прочие материалы, которые полагалось готовить учителю, вывешивались в методическом кабинете РОНО в качестве образцов, и многие учителя старательно их списывали. Она постоянно вела какие-нибудь факультативы, и они пользовались большой популярностью. Чаще всего это был «Кружок любителей русского языка». Её ученики по единственной фразе могли отличить текст одного классика от текста другого.

Всё это делалось не ради карьеры, а из чувства педагогического долга. Никаких званий ей не присваивали – из-за мужа в заключении, из-за утраченного диплома, а главное, она не обладала теми пробивными свойствами, которые бы этому способствовали.

Единственное, как она использовала своё служебное положение, – подключала меня в качестве помощника. Я рассказывал в первой главе, как проводил урок по вручённому мне детальному плану. А началось с того, что однажды она потеряла из-за простуды голос. Надо было проводить изложение в шестом классе, и она поручила это мне. Подробно шёпотом проинструктировала, а в классе села на заднюю парту (для гарантии дисциплины) и оставила меня за учителя. Проводить сочинение было проще: написать темы на доске, следить за тишиной и отнести тетрадки домой, маме.

Кстати, в том шестом классе, где мне случалось «преподавать», учился Феликс Ветров, который позже стал писателем, другом нашей семьи и крёстным Ксюши. Заново познакомился я с ним, когда жил уже на Речном вокзале, и не раз после этого с аппетитом хвастался, что учил русскому языку и литературе самого Феликса Ветрова.

Традиция и чиновник

К сожалению, выйдя из социалистического египта, мы не оказались сразу, как хотелось надеяться, в земле обетованной. Вернее, земля-то наша, обетованная, но хозяйничают в ней пока чиновники-филистимляне.

Душа чиновника – не столько загадочная, сколько путаная. В ней смешиваются и неписанные правила карьерного роста, и требования начальства (обычно тоже путаные), и сознание собственной значительности (чем ниже ступенька иерархии, тем оно… сильнее), и забота о личном или семейном бюджете, и какие-то индивидуальные заскоки.

Увы, чиновник у нас решает всё. Не хочу разводить публицистику и расписывать унизительные процедуры, которым подвергают людей, безвкусие и самоуверенность наших филистимлян – диковинного сословия, угнетающего народ и созданного из самого народа. Но хочется проследить одну закономерность.