Бог, человек, животное, машина. Поиски смысла в расколдованном мире - Меган О’Гиблин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Похожее решение предлагалось и для проблемы измерения. В 1950-х годах американский физик Хью Эверетт выдвинул теорию множественных миров, которая иногда рассматривается как расширение концепции мультивселенной. Согласно Эверетту, когда физики производят измерение, к коллапсу волновой функции приводит не сам акт наблюдения. В реальности волновая функция вообще никогда не коллапсирует – это иллюзия. На самом деле наблюдатель распадается на множество наблюдателей во множестве различных вселенных, каждый из которых фиксирует свою позицию частицы, и таким образом реализуются все возможные варианты. С этим объяснением квантовый мир перестает быть таким уж запутанным и непредсказуемым; вероятности на самом деле не являются вероятностями, потому что все они где-то осуществляются. Кроме того, эта теория списывает со счетов идею, что наблюдатель играет какую-либо роль в изменении реальности или ее возникновении. Расщепление Вселенной на самом деле происходит постоянно, всякий раз, когда квантовая система в суперпозиции «запутывается» со своим окружением. Иными словами, достоинство этой теории заключается в том, что она возвращается к чисто объективному и детерминистическому материализму, который когда-то определял ньютоновскую физику, – к представлению о том, что реальность ведет себя предсказуемо и механистично независимо от того, наблюдаем мы за ней или нет.
Само собой разумеется, что гипотеза мультивселенной в любом из ее вариантов остается чисто теоретической: мы не можем наблюдать эти другие вселенные или еще как-то доказать, что они существуют. Я давно задавалась вопросом, не являются ли эти построения всего лишь отчаянными попытками избавиться от воспринимающего субъекта, – такие уловки стоят у истоков многих популярных теорий сознания и искусственного интеллекта. Но я не собиралась вступать в дебаты с физиком из ЦЕРН о том, насколько обоснованна его позиция. Поэтому я сказала лишь, что теория мультивселенной тоже требует изрядной доли веры.
Физик тяжело вздохнул: я поняла, что задела его за живое. За это теоретическую физику обычно и критикуют, сказал он. Некоторые, добавил он, добиваются, чтобы проектам вроде Большого адронного коллайдера уре́зали финансирование: по их мнению, ученые там занимаются не наукой, а спекуляциями. Но мы говорим о вещах, которые можно проверить эмпирическим путем. Сегодня технологий для этого еще не существует, но со временем они появятся. Правда, продолжал он, заключается в том, что люди возражают против этих концепций не потому, что они теоретические, а потому, что им не нравятся выводы, которые из них следуют. Многие из недавних открытий квантовой физики подорвали нашу веру в человеческую исключительность. Стало ясно, что мы – не главные герои в космической драме, а всего лишь вре́менные сгустки вибраций в фундаментальных квантовых полях: «А люди хотят верить, что жизнь имеет смысл, что человечество стоит в центре бытия». Он посмотрел прямо на меня и добавил: «Вот почему религия остается такой соблазнительной даже сейчас, в современном мире».
Я как раз пыталась вспомнить слова Нильса Бора – он однажды сказал что-то подходящее о физике и религии, – когда архитектор резко повернулся ко мне и признался, что шведы вроде него испытывают дискомфорт от разговоров о религии. «О нас часто говорят, – сказал он, – что мы скорее будем обсуждать свою сексуальность или гигиенические привычки, чем вопросы веры». Однако, продолжал архитектор, когда ему приходилось задумываться о Вселенной, размышляя о непостижимости космоса и о том, что таких космосов, возможно, существует множество, он не может не испытывать религиозное благоговение. «Надеюсь, вы простите меня за вольное использование этого слова», – сказал он. Он лишь имел в виду, что в такие моменты испытывал своего рода трансцендентное переживание, выход за пределы своего «я». Само собой, ни один человек, изучавший современную физику, не смог бы в итоге прийти к выводу, что Вселенная как-то зависит от нашего существования и создана для нашего удобства. В сравнении с ее головокружительными масштабами мы – не более чем крошечные букашки.
Пока архитектор говорил, мне казалось, что он, вдохновленный своим воображением, возносится ввысь, в самые дальние пределы космоса, наблюдая, как Земля становится все меньше и меньше, пока не сожмется в один-единственный пиксель. Арендт однажды назвала вид на Землю из космоса «архимедовой точкой», отсылая к известной истории о том, как Архимед однажды заявил, что мог бы сдвинуть саму Землю, «если бы ему дали еще одну – чтобы было на чем стоять». Арендт считала это идеальной метафорой того, как наука стремится выйти за пределы человеческого, возможно, даже за пределы пространства и времени, чтобы лучше понять наше место во Вселенной. Научная точка зрения, писала она, пытается представить все, что происходит в мире, как результат действия «закон[ов], область действия которых в принципе превосходит воспринимающую силу и диапазон человеческого чувственного опыта… дальше, чем череда поколений рода человеческого на Земле, дальше, чем возникновение органической жизни, даже дальше возникновения самой Земли»[44]. Возможно, именно это сделало теорию мультивселенной и ей подобные такими привлекательными: они в буквальном смысле предлагали нам «еще одну» (и не одну!) Землю, «чтобы нам было на чем стоять» – и мы смогли рассмотреть весь наш мир со стороны.
* * *
После банкета я поехала в Копенгаген, до которого можно было добраться на поезде за пару часов. Конференция начиналась только на следующий день, и, если не считать саундчека на месте ее проведения, вся вторая половина дня была свободна. Когда я вышла из здания вокзала, на улице было пасмурно и сыро, и повсюду толпились туристы. Взяв напрокат велосипед, я бесцельно каталась по городу в течение нескольких часов, никуда конкретно не направляясь. После обеда тучи сгустились, пошел дождь. Я остановилась в парке, чтобы укрыться под деревьями, и простояла там несколько минут под высокими соснами, ожидая, не пройдет ли ливень стороной. Только потом я огляделась и увидела, что нахожусь не в парке, а на кладбище. Судя по всему, кладбище это было очень большое. На заборе висела карта, где были перечислены фамилии известных людей, похороненных в этом месте. Я начала просматривать список – и не успела признаться себе в том, что именно ищу, как увидела: Нильс Бор, физик, о котором я вспоминала накануне вечером, тоже лежал на этом кладбище. Это странное совпадение было одним из многих «удвоений», как я их называла, которые произошли за ту неделю. В моей жизни часто происходят подобные переклички – образы, имена или мотивы повторяются в течение нескольких дней,
