Тайна на шестерых - Эдуард Янович Салениек

Том Скрутул молчал все утро. Наконец не выдержал, высказался:

— Говорил ведь тебе: отвали ему чуть побольше жратвы. А сейчас — куда девался, куда девался? Известное дело куда: взял да сиганул в пруд.

— Утопился?

Скрутулиха задумалась…

После обеда все под ее командой отправились к рыбному пруду. У хозяина в руках багор, у хозяйки грабли, а Ульрих совал в воду жердинку с гвоздем на конце.

Искали, искали — ничего. Том Скрутул хотел уже свертывать поиски, как вдруг багор что-то зацепил.

Тащили с огромным трудом, словно там был не один, а целых три утопленника. А когда вытащили, оказалось — мешок с пшеничной мукой. В свое время Скрутулы, ненавидя народную власть, покидали в пруд немало всяких излишков.

Облегчив сердце бранью и призвав проклятья на голову большевиков, Скрутулы перешли ко второму пруду, поменьше, у бани.

Тут пошло легче. Тело негодяя Мада Скрутул относительно быстро нащупал в гуще ила на дне…

Тьфу, тьфу, тьфу! Куль с шерстью! Чего только впопыхах не приходилось швырять в воду из-за этих проклятых большевиков!

На вечернем совещании семейство Скрутулов рассмотрело все возможные варианты самоубийства Мада. Как наиболее подходящие были оставлены две вероятности: либо повесился, либо прыгнул в колодец. А колодец во дворе преглубокий!

На усадьбе-то он не повесился — это точно, рассуждала про себя Скрутулиха. Тогда бы выли собаки, да и он сам, болтаясь на веревке, давно уже попался бы кому-нибудь на глаза — ведь обшарили все укромные уголки. Оставался лес. Да, Мад любил лес, любил Шершенище. Но идти туда по холодной росе, в ночную прохладу — тут уж в пути все думки о смерти, пожалуй, развеялись бы… Нет, лес отпадает тоже.

Пожевав губами, хитрая Скрутулиха заговорила убежденно:

— Мад убежал в Россию, вот убей меня бог, убежал! Вы же знаете, раньше мальцы убегали в Америку. А теперь вместо Америки у них Россия. Взял буханку хлеба и ночью, дурачок, ни с кем не посоветовавшись, дал волю ногам. То-то вечером перед побегом он был такой грустный: всем пожелал доброй ночи, а мне так даже на шею бросился; вы не видели, во дворе дело было, у амбара. Верно, я удивлялась: что с ним сегодня? На ночь прощается, словно навечно! Но ведь Мад всегда был чуть-чуть не того…

Она бы еще много всякого наговорила, но тут Скрутул бросил с кислой миной:

— Да хватит тебе! Ну, пропал и пропал. Кто о нем будет расспрашивать? Кому он нужен?

А за ужином…

Ульрих с обеда ничего не пил, а потому голова его была необыкновенно ясной и свежей. Когда мать подала на стол белые пшеничные клецки, он, уже проглотив одну, вдруг спросил:

— А вода откуда? Из колодца? И стал давиться и вопить:

— Смердит! Смердит!

Все побледнели… Айна, прихлопнув рот ладонью, выскочила из-за стола. Том Скрутул с ужасом уставился на свою тарелку. А хозяйка пришла в бешенство:

— Что смердит? Что смердит? Сейчас же ешьте, а то не так еще накормлю!

Но даже палкой не смогла бы она теперь заставить своих домашних притронуться к клецкам. А вот бедняжка Дарта залилась горькими слезами:

— Сумасброды, воистину сумасброды! Этакую еду свиньям отдавать, такие белые-пребелые клецки! О горе мое, горе!

Пропал мальчик, погиб живой человек, она и не подумала плакать. А тут клецки приходится выбрасывать свиньям, — и по щекам Скрутулихи струятся крупные тяжелые слезы…

НАПАДЕНИЕ ПРОИЗОЙДЕТ НОЧЬЮ

1

Было воскресенье. Последнее воскресенье перед началом сенокоса; до сих пор лишь немногие одулейцы, пробуя косы, вымахали прямоугольные заплаты в сочной зелени низинных лугов. Кончался самый привольный отрезок лета; теперь уж не будет больше свободных дней до поздней осени, пока не выкопают всю картошку, не заквасят капусту, не кончат трепать лен.

Сегодня у Инты с Нолдом тоже полная свобода: иди куда сердце зовет, делай что хочешь. Нельзя, конечно, сказать, что у них в последующие дни не будет ни одной свободной минутки. Когда, например, молнии полосуют небо, а громы без перерыва ухают своими тяжелыми молотами по небесной наковальне, какая уж тогда работа! Непогода разгонит по домам и пастухов, и косцов. Но что за радость от такого вынужденного отдыха, рядом с насупленными взрослыми, которых одолевают мрачные мысли о намокших копнах и прокосах, а то и о затопленных затяжным дождем посевах! Лучше уж с утра до ночи на воздухе со скотом.

Сегодняшний свободный день для молодых Думбрисов как нельзя более кстати. Спасибо дедушке — это он добровольно взял на себя все заботы о скоте! Впрочем, чуть ли не во всех дворах Одулеи начальствование над коровами и свиньями на целые сутки перешло в руки самых старших: пусть ребятня позабавится денек перед началом нелегкой летней страды…

Инта задумчиво смотрит на тонкую тетрадь в синей обложке — в нее вписаны новейшие сочинения Полара. Поэт доверяет ее вкусу, она первый читатель и ценитель его творений, и, надо сказать, ценитель строгий.

Вот девочка запнулась на выражении «крылья ветра», обозначающем у Полара стремительную быстроту. Что ей помешало? Ведь это довольно распространенный поэтический образ.

В том-то и дело! Раньше, когда все передвигались только пешком или на лошадях, так вполне можно было говорить: крылья ветра. Люди того времени не могли представить себе ничего быстрее ветра. А теперь? Поезда, самолеты… Или телефон. Вон даже в одулейском сельсовете стоит аппарат: сними трубку, крутни ручку разок-другой — и уже Зилпилс. А радио? «Говорит Москва!» — и слышно во всех уголках земли!

Нет, пожалуй, устарели «крылья ветра»…

Нолд нашел сестру под ее любимой яблоней. Подбежал, запыхавшись:

— Уф! Мчался, как мотоцикл!.. Пошли в школу!

— А что там?

— Приехала новая пионервожатая. Ну! Вставай же!

Но Инта и не думала вставать:

— Не пойду… Бежать, глазеть на человека. Что она — слон? Некрасиво!

— Так она же сама хочет познакомиться с нами.

— С тобой и со мной? Кто тебе сказал?

— Ой, какая ты!.. Сама, сама она сказала, что надо бы познакомиться с ребятами постарше. Теперь довольна?

Нет, Инта не была довольна и теперь.

— Но она же не просила, чтобы ты позвал к ней именно меня?

Нолд сдвинул кустистые брови, точь-в-точь как во время недавних ссор.

— Говорят тебе, идем! А свою гордость спрячь вот сюда. — Он указал пальцем на кротовую нору. — И землицей сверху присыпь обязательно. А то найдут и удивляться станут: чья это такая большая?

Донял он все-таки сестрицу! Инта мигом вскочила на ноги.

— Значит, я гордячка, да? Значит, зазнайка?