Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг. - Юрий Жуков

В действительности за решением крылось нечто серьезное, даже опасное для Енукидзе. Ведь далеко не случайно сдача дел преемнику, И.А. Акулову, до 3 марта прокурору СССР, процедура обычно формальная, растянулась на три недели и сопровождалась предъявлением вопросов, более напоминающих обвинения. Только теперь Енукидзе мог осознать до конца, что решение о переводе его в Тифлис — фикция, что его просто сместили с того поста, который позволял ему на протяжении пятнадцати лет играть в Кремле одну из важнейших ролей, и не в последнюю очередь благодаря подчиненности ему, хотя и наравне с Ворошиловым, КК.

Вполне возможно, 3 марта могло появиться и иное решение ПБ, более резкое по форме, с суровыми оргвыводами. Не произошло так, скорее всего, по двум причинам. Во-первых, что нельзя полностью исключить, из-за позиции Сталина, с которым Енукидзе связывали давние, более чем дружеские отношения, о чем свидетельствует весьма веский факт. В октябре 1921 г. Енукидзе, проходя партийную чистку, в числе тех, кто его может рекомендовать, назвал Сталина, Орджоникидзе и Ворошилова. Одновременно, представляя подробнейшую автобиографию, должен был заверить ее. И некто иной, как Сталин, согласился взять на себя такую ответственность. Подписал документ: «Правильность изложенного удостоверяю»[164].

Трудно вообразить, что за прошедшие с тех пор годы отношение Сталина к другу и соратнику по революционной борьбе могло без серьезных на то причин резко измениться. Тем более что Енукидзе на посту секретаря сначала ВЦИК, а с декабря 1922 г. — ЦИК СССР не занимался политикой, не участвовал ни в одной оппозиции, никогда не выражал своего мнения при определении курса партии, исполнял только свои прямые обязанности.

Не могла, во-вторых, стать решающей для Сталина и информация о моральном облике Енукидзе. Ведь тот квартировал в Кремле, а потому его личная жизнь проходила у всех на глазах. Наверняка знали об увлечении старого холостяка Енукидзе молодыми красивыми женщинами и Сталин, и другие члены ПБ.

Между тем с конца февраля СПО стремится доказать уже не только существование в Кремле контрреволюционной организации, но и подготовку ею террористического акта против Сталина. Подследственных упорно расспрашивали о том, что в той или иной степени могло подтвердить именно такой вариант версии. Более того, пытались связать «заговор» почему-то с одним Каменевым, предуготовляя ему роль организатора либо вдохновителя попытки устранения Сталина. Да еще, пока лишь намеком, отмечали и некое весьма опосредованное отношение к этому Енукидзе.

Следствие преуспело в задуманном, добилось необходимых показаний. Видимо, потому, что выбор Н.А. Розенфельд и Мухановой оказался далеко не случайным, стал психологически обоснованным после трех недель общения с ними следователей. Скорее всего, именно в них, и только в них, удалось разглядеть потенциальную готовность, по крайней мере на допросах, взять на себя роль экзальтированных фанатичек, способных идти даже на смерть ради некоей идеи, стать новыми Шарлоттами Корде, Фанни Каплан то ли самостоятельно, то ли по подсказке, по внушению все тех же Молчанова и Кагана.

Муханова, 4 марта — Молчанову, Люшкову, Кагану: «Розенфельд мне говорила, что на Ленина было покушение, совершенное Каплан, а на Сталина вот никак не организуют. Она сказала, что нужна русская Шарлотта Корде для спасения русского народа… Мои контрреволюционные убеждения приводили меня еще тогда (в 1932 г. — Ю.Ж.) к мысли о необходимости убить Сталина, и я полностью разделяла террористические намерения Н.А. Розенфельд».

НА. Розенфельд, 4 марта — начальнику экономического отдела (ЭКО) НКВД Л.Г. Миронову, начальнику 3-го отделения ЭКО Чертоку: но словам ее бывшего мужа, Каменев «говорил о своем тяжелом положении, о том, что все зло в Сталине, который виновен в этом его положении, что Сталин ему мстит, что пока будет Сталин, положение его останется таким же тяжелым… Вопрос: К какому выводу в результате бесед Розенфельда с Каменевым пришли вы и Розенфельд? Ответ: Мы пришли к выводу о необходимости активной борьбы с руководством ВКП(б) вплоть до террористических актов. Вопрос: Вы и Розенфельд Н.Б. пришли к этому самостоятельно? Ответ: Нет, на это в значительной мере повлиял Каменев Л.Б., который, как это мне подтвердил Розенфельд Н.Б., говорил последнему о необходимости устранения Сталина».

Муханова, 4 марта: Н.А. Розенфельд говорила ей, что «Каменев озлоблен на Сталина и не успокоится, пока не будет играть активной политической роли, что возможно только при условии, если Сталин будет отстранен от руководства», а это «возможно только его уничтожением». Розенфельд «дала мне понять, что террористический акт над Сталиным готовится по прямому поручению Каменева». На вопрос же о том, как конкретно они намеревались совершить убийство, Муханова ответила: надо только «добраться до библиотеки Сталина, а там вопрос будет решен в зависимости от обстановки, в которой мы очутимся». Потому-то, добавила Муханова, Н.А. Розенфельд просила Л.Н. Минервину, секретаря Енукидзе, устроить их обеих в библиотеку Сталина.

Подтверждение именно такой версии получило следствие и в показаниях некоторых других привлеченных по «Кремлевскому делу». Так, П.И. Гордеева и Т.П. Бураго, сотрудницы (до ареста) правительственной библиотеки, показали, что Н.А. Розенфельд и Муханову интересовало, где находится квартира Сталина. В.А. Барут, работавший в правительственной библиотеке с 1931 по 1932 г., а затем около года в Оружейной палате (только это и дало следствию основание поначалу утверждать о существований в кремлевском музее отдельной «террористической группы)», отметил: «Розенфельд подчеркивала, что Енукидзе оказывает ей поддержку». Брат же Каменева, до развода в 1922 г. муж Н.А. Розенфельд, 5 марта уточнил: мол, она в 1932 г. «впервые заговорила о необходимости убийства Сталина… С этой целью она обхаживала Енукидзе».

Вскоре в следствии, пока лишь накапливавшем данные, наступил качественный сдвиг. Муханова — несомненно, по прямой подсказке тех, кто вел допрос, — сделала 8 марта решающее для «Кремлевского дела» заявление. Неожиданно она поведала о том, что никак не могла по элементарным правилам конспирации знать, о чем должен был в «чистосердечном признании» сообщить только Каменев, ибо ему и отводили роль «руководителя заговора». Агранов (вряд ли замнаркома случайно вел этот допрос) и Молчанов восприняли как должное то, что Муханова им рассказала. Якобы «организация» состоит из пяти групп: в правительственной библиотеке; в КК; в Оружейной палате; бывших троцкистов вне Кремля; из художников. Только так следствие смогло систематизировать полученную информацию по довольно своеобразному принципу — профессии, месту работы всех тех, чьи фамилии хотя бы раз были названы кем-либо из допрашиваемых.

Положение несколько осложнилось из-за позиции, занятой во время допросов по «Кремлевскому делу» уже отбывавшими наказание Зиновьевым и Каменевым. Последний 20 марта и 11 апреля категорически отрицал все. И то, что показал его брат, и то, в чем «сознались» Н.А. Розенфельд и Муханова. Зиновьев же активно подыгрывая следователям, а заодно и «топил» своего старого соратника, не забывая, где следует остановиться. 19 марта он заявил:

«Каменев не был ни капельки менее враждебен партии и ее руководству, чем я, вплоть до нашего ареста… Каменеву принадлежит крылатая формулировка о том, что «марксизм есть теперь то, что угодно Сталину»… Читая «Бюллетени оппозиции», подробно информировал Каменева о содержании этих документов и о моем положительном отношении к отрицательным оценкам, которые давал Троцкий положению в стране и партии… Призыв Троцкого «убрать Сталина» мог быть истолкован как призыв к террору… Контрреволюционные разговоры, которые мы вели с Каменевым и при Н.Б. Розенфельде… могли преломиться у последнего в смысле желания устранить Сталина физически», мы же говорили в смысле «замены его на посту генерального секретаря ЦК ВКП(б)».

Воспользовалось следствие и еще одними показаниями — настоящего троцкиста СМ. Мрачковского, 19 марта охарактеризовавшего оставшихся на свободе единомышленников. После этого появилась возможность спроецировать такую информацию на материалы «Кремлевского дела», превратить Б.Н. Розенфельда — племянника Каменева, и С.Л. Седова — сына Троцкого, в рьяных последователей Льва Давидовича и заодно образовать из них и их товарищей взамен «группы в Оружейной палате» группу «троцкистской молодежи». Так к концу марта сложился очередной вариант структуры «контрреволюционной организации».

Тем временем продолжал работать с материалами «Кремлевского дела» и Ежов, для которого его собственные выводы из данного следствия послужили не только серьезным подспорьем для создания «теоретической» работы «От фракционности к открытой контрреволюции», завершенной в конце 1935 г., но и своеобразным трамплином для стремительного восхождения по ступеням иерархической лестницы, приведших его во власть. Как председатель комиссии по проверке личного состава ЦИК СССР и ВЦИК, он начал с изучения тех материалов, которые имелись в КПК. А в них обнаружил, что первые «сигналы» о «засоренности» аппарата учреждений Кремля относятся уже к лету 1933 г. Именно тогда сотрудник секретного отдела ЦК Цыбульник сообщил заведующему секретной частью ЦИК СССР В.К. Соколову о наличии среди служащих «антисоветских элементов». То же донесла и сотрудница правительственной библиотеки Буркова в заявлении от 29 сентября 1933 г.