Воля к жизни - Тимофей Гнедаш

Воз Кривцова стоит рядом с возом Нюры. Между возами горит костер, дым поднимается над палатками. Михаил Васильевич и Нюра почти всегда спорят горячо и как будто сердито.

— Если человек меня хоть раз обидел, он станет для меня навеки чужим, что бы я раньше к нему ни чувствовала. Для чего же тогда быть вместе? Друг должен быть всегда другом, и в большом, и в малом — во всем. Я признаю только такие отношения. Или все, или ничего.

— Нюра, вы не знаете жизни! Вы, значит, сами не испытывали того, о чем вы говорите. Живут не по прямой ниточке. Могут быть и ссоры и обиды, но настоящее чувство, оно над всем, оно выше и сильнее всего. Случается, и самого близкого человека можно невольно задеть.

— Невольную обиду можно простить. Но если сегодня ласковое слово, а завтра грубость, то пусть лучше не будет ничего!

— Нюра, вы не знаете жизни!

— Я знаю жизнь! — восклицает она со всей запальчивостью своих семнадцати лет.

— Слушайте, молодежь, не надоело вам говорить о чувствах? — смеется инженер-мелиоратор Суворов. — Что вы знаете о жизни? Не обижайтесь на меня — оба вы не знаете жизни. Ни до чего вы так не договоритесь. Обидел, не обидел… Разве в этом дело? Жизнь — это не прогулка, а борьба. Вот я вам расскажу случай, правдивый случай из жизни, как бы загадку вам загадаю, а вы разберитесь, кто тут друг, кто недруг и кто кого обидел. Есть под Черниговом местечко Чемер, в Олишевском районе, еще недавно на много километров тянулось там непроходимое болото. И была деревушка, стояла в ней хатка, жила в хате дивчина, ну, скажем, Люба. Сидела Люба у окна, ни на что не смотрела, никого не ждала, читала книжки про любовь, мечтала поехать в Москву. И вот появился в той деревне молодой инженер, назовем его Сергей. Поселился в хате неподалеку от Любы, познакомились. Спорили о дружбе, о любви. Девушка вздыхала: хочу в Москву или хотя бы в Киев. Только там может быть интересная жизнь, настоящие люди. А здесь никого и ничего, скука, комары. Зачем вы выбрали такую профессию — специалист по болоту? Я бы лучше умерла, чем иметь такую специальность! Всю жизнь прожить в глуши! Нет, я хочу так — или все, или ничего.

Сергей ее уговаривает: поработать здесь тоже интересно… «Может быть, и будет интересно лет через пять — десять, но я до того времени ждать не хочу». Так она решила и уехала в Киев. А Сергей проводил ее на вокзал, поцеловались в последний раз, поговорили о чувствах. Прошла зима на болоте, потом еще одна зима. Работали исследовательские партии, приезжали руководители из областей, составлялись сметы, проекты. Ходил инженер зимой и летом в сапогах выше колен, всегда в грязи. При керосиновой лампе писал. Разговаривал с бабкой хозяйкой о картошке, о дровах, носил ей в ведрах воду из ручья. И вот пришло лето — съехались на болото колхозники из трех районов. С песнями, со знаменами, с духовым оркестром. Стали копать канавы, прокладывать трубы. Люди. соревновались, работали сутками напролет, много героев, знатных людей выросло на этой народной стройке. Две с половиной тысячи гектаров чернозема появилось на месте болота. Золото, богатство! Вот приезжает Сергей в министерство, в Москву, и там одна девушка спрашивает его: «Вы откуда — с Чемера? Вот счастливый! Вот бы где я хотела быть!» — «А разве плохо вам в Москве?» — «Ну что же может быть хорошего в главке? Скука, переписка Возьмите меня на Чемер с собой». Вот вы, Нюра, говорите, что знаете жизнь, так разберитесь, кто тут прав, кто виноват и кто кого обидел.

— Я не понимаю, — сердито начала Нюра, но в этот момент прибежал Шевченко.

— Товарищи, ура! Немцы искали наш лагерь и то ли не нашли, то ли побоялись глубоко зарываться, вернулись в Маневичи, погрузились в два эшелона и поехали на Ковель. И оба эшелона с карателями взорвал наш отряд имени Кирова. Только что получено сообщение в штабе!

Раненые с заблестевшими глазами поднимаются на возах. Кажется, что люди сейчас соскочат с фурманок и ринутся куда-то.

— Товарищи, спокойно! Лежите на своих местах! Не забывайте, что вы раненые!..

— Нюра, смотрите, запоминайте, — вот что такое жизнь! — смеется Суворов.

Через несколько минут среди возов появляются Федоров и Дружинин.

— Да, товарищи, едем домой, в старый лагерь.

Мы собираемся с удивительной быстротой. Выступаем в сумерках, движемся всю ночь. Люди поют, смеются.

Праздник

Снова в зимнем лагере. Все сохранилось в неприкосновенности — госпиталь, операционная. Остается только натянуть шелк на потолки и стены. Спешно достраиваем землянки для жилья. Перед Октябрьской годовщиной делаем генеральную уборку. В госпитале настилаем свежие хвойные ветви и сено, привезенное Георгием Ивановичем из деревень. Сестры стирают белье.

Командование по радио сносится с Москвой, и по лагерю мгновенно проходит слух — готовятся награждения. Подробности становятся известны задолго до праздника. Кривцов и Аня получают партизанские медали. Аня от волнения не спит всю ночь. Утром приходит в госпиталь с красными пятнами на щеках.

— Я написала заявление о приеме в партию. Как вы думаете, примут меня или нет?

День седьмого ноября начинается парадом. На большой лесной поляне выстроены квадратным прямоугольником несколько отрядов соединения, артиллерия, конница, подрывники, хозяйственная часть, санитарная часть. Парадом командует Дмитрий Иванович Рванов. Он держится прямо, красиво отдает честь. В каждом его движении чувствуется строевой командир.

— Смирно! Равнение на знамя! Товарищи командир и комиссар, соединение к параду готово!

Кинооператор Михаил Глидер вертит ручку своего аппарата. Мы невольно еще более подтягиваемся. Страна смотрит на нас!

Федоров и Дружинин принимают парад Они подходят к каждому подразделению и говорят несколько слов. Нам, работникам санчасти Федоров говорит:

— Медицинские работники возвращайте скорее раненых в строй Применяйте все средства науки, хотя это и трудно в наших условиях.

Замечаю, что Федоров, Дружинин и Рванов чем то необычайно взволнованы, обрадованы Многие замечают это и тоже начинают волноваться.

Но вот Федоров и Дружинин входят на трибуну, сооруженную посредине поляны.

— Товарищи, от имени Волынского подпольного обкома партии поздравляю вас с великой радостью, — провозглашает Федоров. — Красная Армия вчера вступила в столицу нашей Украины — город Киев!

— Ура! — кричат тысячи голосов. — Да здравствует наша Красная Армия! Да здравствует Коммунистическая партия!

— Товарищи, — продолжает Федоров, — еще одно радостное событие у нас. Центральный Комитет партии, Верховный Совет УССР и Совнарком Украины вручили нам боевое Знамя.

Под дружный гул голосов Федоров передает знамя Рванову.

— И еще у нас сегодня радость, товарищи! По поручению правительства мы награждаем медалями следующих бойцов нашего соединения.

Он читает большой приказ, в котором названы Кривцов, Зубкова и многие другие партизаны.

После выступлений командира все подразделения проходят мимо трибуны. Бойцы вооружены прекрасно, но одеты — кто как. Иные в ватниках, иные в пальто, многие в венгерских или немецких шинелях; кто в пилотке. кто в шляпе, кто в шапке-ушанке.

Вечером у Федорова в большой бревенчатой хате, врытой в землю, товарищеский ужин. За столом, сколоченным из бревен, собралось более ста человек. Горит десятилинейная керосиновая лампа и толстые сальные свечи. Большой выбор блюд; несколько баянистов, скрипач. Речи, тосты, шумные разговоры.

Вдруг становится тихо, отчетливо слышен голос Дружинина:

— Тысячу восемьсот километров лишних им нужно сделать окольными путями, чтобы доставить свои поезда на фронт, в обход парализованного нами Ковельского узла. Около пятисот немецких эшелонов мы взорвали за лето и осень. Штаб партизанского движения Украины телеграфирует нам: «Поздравляем с крупнейшей победой».

Шумные восклицания, музыка, говор И опять тихо.

— Дорогие друзья, — говорит Федоров. — Несколько дней назад немцы еще раз пытались окружить нас и стереть с лица земли. И еще раз это им не удалось. Почему? Разве не хватило бы им солдат, артиллерии и танков, чтобы разгромить наше соединение? Армия у них еще огромная, вооружена до зубов. Но захватчики — чужие всюду. Чужие они и здесь, как были чужими у нас на Черниговщине. И в этом главная их слабость. Там, на Черниговщине, мы действовали среди коренного советского населения. Здесь население было запугано, отравлено фашистской пропагандой, ложью националистов. Однако в решительную минуту оно оказалось всей душой и до конца с нами. Что это значит? Это значит, что во всем мире трудовой народ, как бы он ни был задавлен, верит нам, коммунистам, считает нас своими.

Первый час ночи. Веселье в полном разгаре. Наливаю чарку, чокаюсь с Аней:

— За будущего врача — Аню Зубкову!