О женщинах - Сьюзен Зонтаг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Именно в киносреде Рифеншталь возвели «в статус культурного монумента», как сама Сонтаг позже признает в своем эссе. Феминистское же движение категорически не приемлет иерархию и авторитаризм. Феминистки всегда настороженно и критично относятся к женщинам, «добившимся успеха» в патриархальной системе (а нацистской Германии был свойственен патриархат в его чистейшей, элементарной форме). Нельзя не осознавать с болью то давление, которое заставляет женщин, символически допущенных в мир мужчин, компрометировать своих сестер и обслуживать мизогинистические и антигуманные ценности. Но радикальный феминизм всегда был критически настроен к женщинам, «успешность» которых определяют мужчины, будь они художницами, начальницами, психиатрами, марксистками, политиками или учеными. Связи, которые Сонтаг не смогла выстроить в своем эссе, навели меня на новые размышления по поводу Третьего мира женщин. (Название сбивает с толку, с учетом того что перед этим в Заметках из третьего года повторно напечатали Манифест четвертого мира, важный феминистский текст авторства Барбары Бёррис и других, в котором они говорят о тождестве между идеей национальной культуры и мужской культурой и об империализме «антиимпериалистских» движений в отношении женщин.) Кристально здравое и изящно написанное эссе Сонтаг в Partisan Review начинает казаться в большей степени упражнением в интеллектуальности, чем метким анализом прочувствованной действительности — ее собственной.
Многие женщины, прочитав это эссе, начали следить за новыми текстами Сонтаг в надежде найти в них серьезное осмысление феминистских ценностей. Но между Третьим миром женщин и, скажем, фильмом Земли обетованные или недавними эссе о фотографии не просматривается единства или хотя бы логической связности. Дело не в какой-то «линии» пропаганды или «верной» точки зрения. Просто в рассуждениях этой женщины хочется видеть более глубокий и сложный анализ, основанный на эмоциональном опыте; но такого впечатления не складывается.
Темы доминирования и порабощения, распущенности и идеализма, физического совершенства мужчин и смерти, «контроля, подчиненного поведения и невероятных усилий», «превращения людей в вещи», «витальности <…> приравненной к физическим испытаниям», объективации тела в отрыве от эмоций — что это, если не маскулинные, сексуализированные, патриархальные ценности? Фантазия об облачениях из черной кожи, борделях, смерти в экстазе — всё это еще более далеко от лесбийской фантазии, чем фантазия о гетеросексуальных мужчинах и угнетенных ими гетеросексуальных женщинах. Не является ли увлечение этими темами в наше время ответной реакцией лживой, напуганной маскулинности на отрицание этих ценностей феминизмом и женщинами, которые не называют себя феминистками, но чье сознание тем не менее постепенно меняется под его влиянием?
Хотелось бы, чтобы Сонтаг исследовала этот культ за пределами его воплощения в моде — или пускай даже в феномене под названием фашизм — и увидела его через призму патриархальной истории, сексуальности, порнографии и власти, где первым делом вещью становится именно женщина, а каждой угнетенной группе в оправдание ее угнетения приписываются женские (отрицательные) качества. Но Сонтаг этого не делает, к большому сожалению и в свидетельство того, насколько колонизированы женские умы — не в меньшей мере, чем женские тела. Подобное разобщение знаний способствует распространению культизма и эстетическому компромиссу с угнетателями, а это именно то, что Сонтаг пытается подвергнуть критике в своем эссе.
Адриенна Рич
Нью-Йорк
Ответ Сьюзен Сонтаг:
Быстрый ответ на загадку, которой задалась Адриенна Рич в своем лестном и осуждающем письме: «как один и тот же человек мог написать это великолепное эссе и не менее великолепное эссе, напечатанное два или три года тому назад в Partisan Review (Третий мир женщин)». Легко. Обратившись к другой проблеме, с задачей высказать другую мысль.
Мисс Рич считает оскорблением феминистского движения мое предположение, что удивительному возвращению Рифеншталь способствовал личный интерес и гордость большого числа женщин, которые они в наше время испытывают по отношению ко всем женщинам, добившимся успеха. Это ли моя «серьезная неточность»? Я бы сказала: наоборот, скорее, я недооценила положение вещей. Плакат, который Ники де Сен-Фалль создала для Нью-Йоркского кинофестиваля 1973 года («Агнес Лени Ширли»), очень точно отразил, в какой степени реабилитация Рифеншталь обязана феминистскому сознанию.
Как человек, с которым связывались организаторы десятков фестивалей и программ в Северной Америке, Западной Европе и Австралии, посвященных снятым женщинами фильмам, я могу заверить Адриенну Рич: несмотря на редкие оказии, когда Голубому свету не удается сиять очно (в Чикаго) или удается, но на фоне пикетов (в Теллурайд), фильмы Рифеншталь всё равно неизменно отбирают и показывают. Даже наоборот, подобные участившиеся мероприятия привели к тому, что ее фильмы впервые стали регулярно показывать с 1930-х годов. Утверждение, что фильмами Рифеншталь — и Аньес Варда — пренебрегают в пользу великолепного фильма Леонтины Саган и посредственных работ Нелли Каплан, просто неверно. (И чем же провинилась Аньес Варда?)
Не было такого, чтобы сначала я обвинила в реабилитации Рифеншталь женский шовинизм, а «позже признала», что настоящий злодей здесь, по выражению Рич, «киносреда». И я не пыталась сказать, что недавняя метаморфоза Рифеншталь из персоны нон грата в суперзвезду не встретила никакого освистывания, — хотя, если верить моим информаторам, основной долей протестующих на фестивале в Теллурайд, Колорадо, прошлым летом были евреи из Денвера, а не феминистки. Допускаю, что Рифеншталь оскорбляет некоторых феминисток (хотя мне хотелось бы видеть этому лучшую причину, чем ее присутствие в зловещем списке врагов — «„успешных“ женщин по мнению мужчин»), так же как ее признание смутило некоторых заметных лиц в синефильских кругах — например, Амоса Фогеля, как видно из его статьи в The New York Times (13 мая 1973 года). Важно, что несогласные как в женском движении, так и в «киносреде», бунтуют против fait accompli, свершившегося факта, который стал реальностью из-за тенденций, пронизывающих нашу культуру.
Однако мое якобы неверное понимание того, что происходит на специализированных кинофестивалях, — не то, на что Рич досадует больше всего. Ее главное обвинение — что я предаю правое дело, не погружаясь глубоко в последствия исследуемой мной темы для феминизма (те самые «не установленные связи»), а именно не вижу истоков фашизма в «патриархальных ценностях». Насколько я знаю, первой женщиной, кто увидел эту связь, была Вирджиния Вулф в ее эссе Три гинеи (1938 года): «бороться с тиранией патриархального государства» — то же самое, что «бороться с тиранией фашистского государства». Эта связь представляет собой на три четверти воодушевляющую правду, если говорить о
