Трансвааль, Трансвааль - Иван Гаврилович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Дак ить и я Марью-то свою высватал тоже не в близкой деревне. Мышьегорская она у меня, – не без удовольствия напомнил Арся. – Правда, по первости-то испужалась моей избы и начала было взбрикивать. С норовом она у меня! Но и я тогда был парень не промах, что ни год, то пестышом обсаживал ее вкруговую! И как на цепь посадил бабу к своей печке да к люльке.
– Что и говорить, твоей Марье, обченаш, дико повезло, – заглазно посочувствовал председатель жене Арси. – Понадеялась молодица на молву, что жених из Новин, а втюрилась в самую худую избу, может, во всей округе.
– Дак допрежь-то она увидела во мне орла в красных лампасах, а не хваленого новинского лаптя, – возразил Арся и хвастливо возгордился: – Да будет тебе известно, Грач, хошь я и вышел родом из Новин, а нутром-то я буду из конницы Буденного, где чтилась одна команда: «Эскадрон, шашки наголо!» И вся недолга! А рука у меня, признаюсь, ух, была склезкая!
– Хватит тебе попусту махать языком, становись лучше к плугу, – с горечью посоветовал председатель.
И Сим Палыч, махнув рукой на Арсину пустую хвастню, которой были сыты в деревне, замолк, вперившись взглядом себе в широко раздвинутые ноги. А докурив глубокими затяжками цигарку, он перекинул взгляд на Заречье. Сперва посмотрел на вызолоченную вечерним солнцем лохматую шапку бора Белая Грива, потом на светлые и рослые березники и ненадолго задержался взглядом в низовье, на туманившемся в дрожащем мареве крутом берегу – бывших разоренных Новино-Выселках. И как бы вслух подумал:
– С коммуной-то, обченаш, ох, поторопились… Не с нее и не с колхозов надо было б начинать переворачивать жизнь на новый лад в нашей лесистой стороне, где болота да холодный подзол. А именно с «товарищества», которое показало себя у нас как дельное начало. А мы, не знавши броду, бухнулись прямо в воду выше головы. Силком загоняя людей в колхозы, такую заварили густую тюрю, что теперь, сдается мне, и во веки веков не расхлебаешь. Правда, хоть и поправил нас товарищ Сталин в своей статье «Головокружение от успехов», да, видно, поздно вышло. Обченаш, что-то перемудрил с колхозами наш большой хозяин, хотя и с усами! – И сухо закончил: – На завтра распорядился, чтоб никаких работ. Так уж повелось у нас: сенокос начинать с именин столяра. И нече, знашь, ломать жизнь через коленку. К тому ж без праздников человеку, обченаш, тошно жить на свете. Так что ты, Арся, отвяжись от Ионыча. Пусть наш мастер отойдет душой от возведенной на него напраслины да берется за дело.
Арся сперва слушал председателя рассеянно, вполуха, а потом весь как-то напыжился:
– А ты, Грач, гляжу, линяешь перьями-то? – ощерился он. – Да и душком от тебя несет за версту не нашенским, не советским.
– Чем кормимся, тем и воняем, – усмехнулся председатель, поднимаясь на ноги и отряхивая со штанов сырой песок. – Чего греха таить, обченаш, случается, что и фукаю. Дак это не с надсаду какого-то, а скорее, со страху за дальнейшую участь нашей деревни, которую мертвой хваткой берет за жабры индустрия. Ведь так называемое лесозаготовительное «твердое задание», что спустили сверху на деревню, не что иное, как осужденная в донэповское время продразверстка. За зиму на лесовывозке всех лошадей загробили, поэтому и посевную провели кое-как. Так что и надежи на урожай никакой. Всего две зимы перебыли, а уже на всех амбарах раскрыли соломенные крыши на прокорм скотине. Такой стыдобы, знашь, чтоб коров привязывать веревками через подбрюшье к потолочным балкам во хлевах, в единоличное время не слыхивали. Вот щас говорю тебе про это, а у самого со страху от мысли, как дальше жить, по спине пробирает мороз. Будто по ней кто-то, общенаш, боронит железным «зигзагом».
На прощание он досадливо крякнул и потопал домой ужинать. А зря, надо было бы ему еще немного повременить на кряжу да втолковать ярому закоперщику новой «жисти», что все, сейчас доверительно выложенное им, это его, Сима Грача-Отченаш, личная душевная боль за судьбу деревня. Но этого он не сделал. А напрасно. И об этом он пожалеет, многого не увидит.
Деревня уже вечеряла за самоварами, когда по ее улице пошла гулять новая молва:
– На Певчьем кряжу Великий Грешник Новин построил «обчественную точку»! – А это было уже совсем интересно.
– А то ишь, што придумали: кубыть наш Беда-от роет, мол, могилу себе, – засудачили на крылечках старухи. – Да его, известную неработь, еще и орясиной не зашибешь враз-от!
Молодым в словах «обчественная точка» мнились качели, а мужикам что-то вроде районного привокзального ларька, в котором будут продавать шкалики с дармовой, для привады закусью – хвостами от ржавых селедок. Да с тем и двинули на кряж полюбопытствовать.
На самом же деле «обчественной точкой» оказались вовсе никакие не качели, тем паче и не привокзальный ларек. Над свежевырытой ямой стояла сколоченная наспех из гвоздатой опалубки будка со скошенной на одну сторону крышей. Она чем-то напоминала увеличенную во сто крат скворешню, сколоченную наспех безруким мастером. Если чем-то и разнилась, то только тем, что с лицевой стороны вместо летки была повешена на кожинах от старого гужа кособокая щелястая дверь, на которой незадачливый мастак, вывалив от старания лопатой язык, рисовал тележным квачом с помощью дегтя каких-то разлапистых жуков:
– «Мы!» «Жы!» – насмешливо и громко прочел младший сын столяра Данька Веснин, прозванный в деревне за веселое колобродство Причумажным.
– Гы-гы-гы-гы! – загоготал председатель Сим Грач-Отченаш, догадавшись о назначении «обчественной точки». – Арся, неужто для такой надобности, обченаш, в деревне задворков не хватает?
– Да кто ж теперь, маткин берег – батькин край, сюда, к нужнику, придет песни-то петь? – не на шутку озадачился конюх Матвей Сидоркин.
Прыснул мелким смешочком и колхозный счетовод Иван Ларионович Анашкин, кивая в сторону Арси:
– Грамотей кислых штей… Вот уж воистину-то говорится в народе: дураку – что деньги, что грамота, что власть – все
