Жанна дАрк - Марк Твен

Она приказала также сделать второе знамя, поменьше, изображавшее ангела, который подает лилию Пресвятой Деве.

В Туре кипела шумная жизнь. То и дело раздавался гром военной музыки; поминутно слышались мерные шаги марширующих людей – то были отправляемые в Блуа отряды новобранцев; днем и ночью в воздухе разносились песни, крики и ликующее «ура!». В город понахлынули приезжие, улицы и трактиры были полны народом, всюду шли хлопотливые приготовления, и лица всех сияли радостью и довольством. Вокруг главной квартиры Жанны постоянно толпился народ, в надежде взглянуть хоть одним глазком на нового главнокомандующего, и если им удавалось дождаться этого, то они становились как угорелые. Впрочем, показывалась она редко, потому что была занята предначертанием похода, выслушиванием докладов, отдачей распоряжений, отправлением гонцов, и если выпадала ей свободная минута, то она выходила к важным сановникам, ожидавшим в ее приемной. А уж нам, молодежи, почти совсем не приходилось видеть ее: столько было у нее дел.

Мы переживали смену настроений: то надеялись, то нет. Она еще не выбрала себе свиты: вот из-за чего мы тревожились. Мы знали, что она была завалена просьбами о предоставлении мест и что просьбы эти поддерживаются именитыми и влиятельными людьми, тогда как за нас некому было похлопотать. Она имела возможность назначить даже на самые скромные места титулованных дворян, связи которых послужили бы ей могучей защитой и могли бы впоследствии оказать ей неоценимую поддержку. При таких обстоятельствах могло ли благоразумие позволить ей подумать о нас? Мы не разделяли веселья города, но проявляли склонность к унынию и досаде. По временам принимались мы рассуждать о своих слабых надеждах, и каждый старался утешить себя, сколько мог. Но даже одно упоминание об этом вопросе причиняло страдание Паладину, потому что, если у нас и была хоть тень упования, то ему ждать было решительно нечего. Ноэль Ренгесон вообще предпочитал не начинать этих тягостных разговоров; но при Паладине – другое дело. Однажды мы опять заговорили об этом, и Ноэль сказал:

– Не грусти, Паладин: прошлого ночью мне привиделся сон, будто ты один из всех нас получил должность. Не очень-то почетную, но как-никак – должность, что-то вроде лакея или прислужника.

Паладин встрепенулся и почти повеселел: он придавал значение вещим снам и вообще отличался суеверием. Надежды его начали возрождаться.

– Хотел бы я, чтоб сон твой оправдался, – сказал он. – Как ты думаешь, сбудется ли?

– Обязательно. Я прямо-таки уверен в этом: сны ведь никогда почти не обманывают.

– Ноэль, я задушу тебя в объятиях, если этот сон сбудется! Быть слугой главнокомандующего всех войск Франции… весь мир услышит об этом, дойдет известие и до нашего села: то-то вылупят глаза все эти олухи, которые пророчили, что из меня не будет никакого толку! Какая великая будущность! Ноэль, действительно ли ты думаешь, что это непременно сбудется? Убежден ли ты?

– Убежден. Вот тебе моя рука.

– Ноэль, если это сбудется, то я о тебе не позабуду – пожми мне руку еще раз! Я надену великолепную ливрею, об этом услышит наша деревня, и эти скоты скажут: «А он-то: служит лакеем у главнокомандующего, на него смотрит весь мир и дивится… Каков? Ведь взлетел прямо в высоту поднебесную!»

Он начал ходить по комнате и строить воздушные замки – такие высокие и неожиданно быстрые, что мы едва поспевали за ним. Но вдруг на его лице погасла радость, и уныние сменило ее. Он сказал:

– О, это был ошибочный сон, который не сбудется никогда. Я совсем забыл про эту нелепую затею в Туре. Все это время я старался не показываться ей на глаза, надеясь, что она забудет и простит меня… но этому не бывать, я уверен. Она не может забыть. А в конце-то концов я не виноват. Я сказал, что она обещала пойти за меня замуж, но подучили меня другие, клянусь – это они! – Огромный детина чуть не заплакал. Немного оправившись, он сказал с унынием: – Это была единственная ложь за всю мою жизнь, и…

Хор гневных и досадных восклицаний заглушил его слова, и прежде чем он получил возможность продолжать, в комнату вошел ливрейный слуга д'Олона и сказал, что нас требуют в главную квартиру. Мы встали, а Ноэль возгласил:

– Ну, что я говорил? Я предчувствовал; дух пророчества на мне. Она сейчас назначит его на высокую должность, а мы призваны, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. Иди же с нами!

Но Паладин побоялся, и мы оставили его одного.

Когда мы остановились перед Жанной, впереди толпы блестящих офицеров, она приветствовала нас обаятельной улыбкой и сказала, что принимает всех нас в свою свиту, потому что не может обойтись без своих старых друзей. Вместо нас она могла бы избрать людей знатных и влиятельных, и такая неожиданная честь была нам тем приятнее; но мы не находили слов, чтобы высказаться, ибо теперь ее недосягаемое величие повелевало нам молчать. По очереди мы выступали вперед, чтобы принять удостоверительную грамоту из рук нашего ближайшего начальника, д'Олона. Все мы получили почетные места: выше всех стояли оба рыцаря; затем – братья Жанны; я был первым оруженосцем и писцом; вторым оруженосцем назначен был молодой дворянин по имени Рэмон; Ноэль был ее гонцом; у нее были два герольда, а также – капеллан и раздаватель милостыни, которого звали Жан Пакерель. Еще раньше выбрала она дворецкого и нескольких домашних слуг. Наконец она посмотрела кругом и спросила:

– Где же Паладин?

Сэр Бертран ответил:

– Он не знал, до́лжно ли ему прийти, сиятельная госпожа.

– Это нехорошо. Позовите его.

Вошел Паладин с видом весьма смиренным. Он переступил через порог и не посмел идти дальше, но остановился в явном замешательстве и страхе. Жанна заговорила с ним ласково:

– Я наблюдала за тобой во время нашего путешествия. Ты начал плохо, но понемногу исправляешься. Смолоду ты любил говорить небылицы, но в тебе кроется муж, и я заставлю его проснуться. – Надо было видеть, как прояснилось лицо Паладина при этих словах. – Последуешь ли ты за мной, куда я прикажу?

– Хоть в огонь! – воскликнул он.

А я сказал самому себе: «Бог свидетель, она, по-видимому, превратила этого хвастуна в героя. Вот новое ее чудо – в том нет сомнения».

– Верю тебе, – сказала Жанна. – Вот: возьми мое знамя. Ты будешь ездить за мною во всех сражениях, и когда Франция будет спасена, ты возвратишь мне его.

Он взял знамя, которое ныне является драгоценнейшей реликвией Жанны д'Арк, и сказал дрожавшим от волнения голосом:

– Если я когда-либо опозорю этот залог доверия, то мои товарищи, здесь стоящие, сумеют исполнить над моим телом долг дружбы, и я возлагаю на них сию обязанность, зная, что не обманусь в них.

Глава XI

Мы с Ноэлем пошли назад вдвоем; сначала мы молчали, находясь еще под впечатлением пережитого. Наконец Ноэль вышел из своей задумчивости и сказал:

– Первый да будет последним, последний – первым. В сих словах – оправдание этой неожиданности. Но в то же время надо сознаться, что нашего толстого бычка встащили бог знает как высоко!

– Да. Я до сих пор чувствую себя ошеломленным. Ему досталась самая почетная должность.

– Самая почетная. Генералов много, и она может еще больше увеличивать их число. Но знаменосец только один.

– Верно. После нее самой, это самая видная должность во всей армии.

– И самая заманчивая и почетная. Мы знаем, что этого места добивались сыновья двух герцогов. А заполучил его – кто же? – эта чванливая ветряная мельница. Скажи на милость, разве это – не огромное повышение, если взглянуть на дело как следует?

– Вне всякого сомнения. Эта должность – как бы уменьшенное подобие должности самой Жанны.

– Ума не приложу, как объяснить это? А ты понимаешь ли?

– Понимаю и могу объяснить без всякого труда – так, по крайней мере, думается мне.

Ноэль был изумлен и быстро глянул на меня, словно желая узнать, не шучу ли я.

– Я думал, ты шутишь, – сказал он, – но вижу, что нет. Если можешь помочь мне разобраться в этой загадке, так сделай это. Объясни, в чем дело.

– Надеюсь, что сумею. Ты заметил, что наш старший рыцарь нередко говорит дельные вещи; у него на плечах умная голова. Однажды мы с ним ехали рядом и разговаривали о великих способностях Жанны. Он сказал: «Но самый крупный из ее даров – это зрячий глаз». – Я бухнул в ответ, словно дурак: «Зрячий глаз? Подумаешь, какая диковина: ведь это есть у всех нас». – «Нет, – возразил он, – зрячим глазом одарены немногие». И он пояснил мне свою мысль. Он сказал, что обыкновенный глаз видит только внешнюю сторону вещей и на этом основывает свое суждение; но зрячий глаз пронизывает насквозь, умеет прочесть сердце и душу, находя там такие качества, о которых по внешности догадаться нельзя и которые не могут быть узнаны другими глазами. Он сказал, что величайший военный гений ошибется и обратится в ничто, если он не одарен зрячим глазом, – то есть если он не способен читать в сердцах людей и выбирать своих подчиненных с непогрешимой прозорливостью. Он, как бы по наитию, угадывает, что этот человек годен для стратегии, другой – для бесшабашной, удалой стычки, третий – для терпеливого, собачьего упорства; он назначает каждого на присущее ему место и достигает успеха; между тем полководец, не имеющий зрячего глаза, назначал бы не на те места – и проигрывал бы. Я увидел, что он правильно отозвался о Жанне. Когда она была ребенком, пришел однажды вечером бродяга: ее отец и все мы приняли его за негодяя, а она увидела сквозь лохмотья честного человека. Обедая у вокулерского губернатора, я ничего не заметил в наших двух рыцарях, хотя провел в разговоре с ними целых два часа. Жанна пробыла там пять минут, не разговаривала с ними и не слышала их речей, однако сразу признала в них людей надежных и достойных, и они оправдали ее суждение. Кому поручила она надзор за этой крикливой, неукротимой толпой новобранцев в Блуа, – толпой бывших арманьякских разбойников, сущих дьяволов? Кому, как не самому сатане – то есть Ла Гиру – этому военному урагану, этому безбожному крикуну, этому докрасна накаленному горнилу богохульства, этому вечно деятельному Везувию сквернословия! Знает ли он, как обращаться с легионом ревущих дьяволов? – да лучше всех людей на свете! Ведь он – сам Вельзевул этого бесовского царства, он перещеголяет их всех, взятых вместе, и, вероятно, он – отец большинства из них. Жанна сделала его временным начальником, пока сама не приедет в Блуа… а там! Там-то она самолично приберет их к рукам, а если нет – значит, я ошибся в ней, несмотря на нашу многолетнюю дружбу. То-то будет зрелище, когда прекрасный ангел в белых доспехах начнет отдавать приказания этим негодным отбросам пагубы!