Интервью со смертью - Ганс Эрих Носсак

Так мы жили там, и я думал, что это навсегда. Мать говорила мало, но следила, чтобы я ни в чем не испытывал недостатка. Но однажды я посмотрел вдаль, на пустошь, и то, что я увидел, сильно меня испугало. На широкой коричневатой плоскости тут и там поблескивали лужицы болота. И вдруг что-то упало и разбилось при падении.

Меня это сильно взволновало, но я промолчал. Мать тоже ничего не сказала и продолжала вести себя, как и раньше. Правда, иногда мне казалось, что по ее лицу слева направо пробегала временами какая-то мимолетная тень. Шесть дней я молчал. Но на седьмой день я не выдержал и сказал:

— Мама, завтра я должен уйти.

— Да, я знаю, — ответила она.

— Не думай, мама, что я чем-то недоволен. Здесь, с тобой, мне лучше, чем где бы то ни было. Но я должен уйти.

Она лишь повторила:

— Я знаю.

— Я сделаю тебе новую луну, чтобы она тебя радовала, — сказал я. — Я видел, что старая луна лежит там, разбитая вдребезги. Ее нисколько не жаль; она висела на небе, как переспелая груша. Но для того чтобы повесить на небо новую луну, мне надо уйти.

— Я знаю это, — повторила она в третий раз. — А теперь ешь и отдыхай. Когда настанет вечер, я расскажу тебе, как все получилось, чтобы ты знал. Но одно я скажу тебе сейчас: не плачь, когда завтра утром будешь прощаться со мной. Ты поступаешь по своей воле и поступаешь правильно. Постарайся, дитя мое, один раз не заплакать. Иначе ты снова все забудешь.

— Я не заплачу, — пообещал я ей.

И я не заплакал. У меня нет слов, чтобы описать, как тяжело мне это далось. Я проснулся и лежал на кровати в своей грязной одежде. Я находился в комнате того дома, где оказался, когда вернулся в город. Было тускло, холодно и сыро. Время от времени я снова проваливался в сон, потом с большим трудом я поднялся. Едва не упав, я пошатнулся, недоумевая, зачем встал. Долго стоял я у кровати и думал: не лечь ли мне снова? Ведь какая это прекрасная штука — сон.

Я трижды подходил к двери и возвращался обратно. Трижды брался я за дверную ручку, надавливал на нее, но затем снова отпускал, давая ей вернуться в прежнее положение. Наконец мне удалось открыть дверь, но в щель потянуло сильным сквозняком, и я не осмелился выйти. Даже когда я все же поставил ногу на порог, мне показалось, что сейчас меня разорвет на части. Я не могу выразить словами, какую боль, какие страдания я испытывал. Только с третьей попытки смог я перешагнуть через порог. И от меня тотчас что-то оторвалось. О эта боль! Я едва не закричал. Мне пришлось изо всех сил стиснуть зубы. Я бегом бросился в коридор, в подъезд, а оттуда в город, чтобы присоединиться к людям, среди которых я сейчас нахожусь.

Я не закричал, не заплакал и поэтому знаю и помню все. Но я должен говорить об этом, иначе невозможно.

Но послушайте, однако, что рассказала мне моя мать:

— Он не говорил этого вслух, но думал он так: «Ты здесь, со мной, только потому, что я хочу иметь сына». Он и в самом деле мог бы так думать, и это было бы не настолько плохо. Ему не было нужды знать, как я мучилась от того, что ничего не меняется. Я страстно желала воспрянуть духом, но я не смогла бы справиться с этим в одиночку. Мне нужен мужчина, думала я, который вместо меня был бы устремлен ввысь. Наверное, макушкой он достигал бы небес. Это было бы отлично, я бы с удовольствием ему повиновалась. Если бы я так не думала, то, наверное, все оставалось бы таким же, каким было вначале. Этого он не должен был знать.

И я родила ему сына. Сначала родилась твоя сестра, потом ты, а после тебя еще две девочки. Я была довольна. Все случилось почти так, как я задумывала. Некоторое время все шло хорошо.

В один прекрасный день он сказал: «Завтра я ухожу на войну». — «Так должно быть?» — спросила я. — «Да», — ответил он.

На другом берегу моря стоял большой город. Там жили замечательные люди; они были куда лучше нас. Все видели то, как они приплывали на своих кораблях, чтобы вести с нами торговлю. Они привозили с собой вещи, которых мы никогда и в глаза не видели. Люди эти смотрели на нас сверху вниз, и это было очень хорошо заметно. «Наверное, это немирные люди, — думали мы, — и они вполне могут напасть на нас, если мы их не опередим». По этой причине я не стремилась глубоко вникать в это. Было бы лучше, если бы я это сделала.

Утром он отправился на корабли, уже стоявшие у причала, и сказал:

«Распоряжайся тут всем, пока меня нет, так, чтобы к моему возращению все здесь было в прежнем порядке».

«Хорошо», — сказала я.

«Занимайся воспитанием детей». — Вы стояли рядом; вы в то время были еще маленькими.

«Если вдруг возникнет нужда в помощи мужчины, то обращайся к нему». Он указал на своего сводного брата, зачатого от служанки. Этот сводный брат жил с нами во дворце и ел за нашим столом.

«Хорошо», — сказала я в очередной раз. Потом он взошел на корабль. Этим судном на войну плыло множество молодых людей. Они пели. Песня разносилась далеко над морской гладью. Но матери и жены плакали.

Очень долго от них не было никаких вестей. Мы тем временем жили без мужчин и содержали дома в порядке. Потом вернулся один корабль. Мы очень обрадовались, увидев его на горизонте, ибо подумали: «Ну вот и конец войне». Но оказалось, что корабль привез приказ собрать еще больше юношей для войны и посадить их на корабли. Было труднее, чем думалось вначале…

Я выполнила приказ и снарядила мужчин на войну. Эти мужчины тоже пели, когда отправлялись в путь.

В следующие годы повторялось то же самое. Приходили также корабли, привозившие домой солдат. Мы спрашивали их: «Что,