Рабочая гипотеза. - Федор Полканов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Свои розы Лихов бережно кладет рядышком, стоит минуту, опустив голову, потом распрямляется, уходит подчеркнуто-бодрой походкой.
У ворог садится в такси, говорит шоферу:
– Ленинский проспект, к академии!
Конец глупой ссоре, сегодня он положит ей конец! И пусть видят все молодые – это им тоже наука! – пусть видят, как надлежит исправлять ошибки!
Слухи о том, что боги вот-вот помирятся, витали в воздухе.
И все же появления Лихова в институте никто не ожидал. Он преодолел лестницу с завидной легкостью. Шел по коридору и рассыпал направо и налево поклоны, улыбки. Вывернулась неожиданно Елизавета – конечно, уж не случайно, – и Лихов, элегантно склонившись, поцеловал ей руку.
Потом он прошел на «Олимп». И прежде чем закрылись двери, лаборантки услышали:
– Иван, мы снова должны работать вместе…
Из кабинета боги вышли вдвоем через пять минут.
– Я уезжаю в президиум, – буркнул Шаровский.
Они сели в машину, уехали. В президиуме академии Шаровский не был, не оказалось их и в университете: об этом в лаборатории узнали сразу же. Но никто, ни один человек не мог даже предположить, что было на самом деле. А было следующее:
Они приехали домой к Лихову, засели у него в кабинете. Вскоре на письменном столе появился поднос, на нем длинная бутылка с подозрительно-прозрачной жидкостью и общеизвестной этикеткой…
– И все же, Яков, ты не прав… В твоем подходе к эксперименту… – говорит Шаровский, нанизывая на вилку соленый огурчик.
И это в рабочее время!
Перед каждым из них лежали бумажки с одинаковыми заголовками: «Повестка дня». Пункты тоже были схожими: § 1. Координация, § 2. Учебник… § 3… И только в шестом параграфе были расхождения. У Лихова значилось «Забрать Котову на полную ставку». У Шаровского: «Котова – Громова (?). Декр.отпуска? Фок, наркоз, знание языков, руки. Не отпускать!»
Лихов подсмотрел различия в этом пункте:
– Иван, у меня горит ассистентская ставка! А у нее твоя школа, и нужно ведь учить студентов методикам.
– Давай по порядку. Вечно ты прыгаешь через три ступеньки! Дойдем и до этого.
Они чокнулись, выпили.
Совещание началось.
– Да здравствуют творческие содружества! Бойль и Мариотт, Шаровский и Лихов, Штепсель и Тарапунька, Котова и Громов! И уж кому-кому, а Краевым и Титовым мы сумеем теперь сказать: no pasaran!
Лиза торжествует, ее пригласили по совместительству в университет вести большой практикум. Пожертвовал Лихов штатной единицей за право смотреть на нее – так она сама характеризует ситуацию.
И вот первое занятие. Каждая фраза отточена, каждое движение – хоть картину пиши, сложнейшие операции проделываются с изумительной ловкостью, в общем все хорошо, а о том, какие скандалы и даже истерики этому предшествовали, знают лишь многочисленные Котовы да частично Громов: Елизавета волновалась перед первым занятием и донимала ближних своих.
В университете она была весела и мила. Степану шепнула:
– Конец твоему владычеству… Лихов завоевывается двумя улыбками, студенты – двумя занятиями. И все, отошел Степандрушко на второй план!
Разумеется, это шутки, но за ними кое-что кроется. Уже после третьего занятия пришел к Лихову Гриша Петров, способный студент и лиховская надежда. Пришел и заявил:
– Мои интересы во многом совпадают с интересами Громова, работающего в академии. Не разрешите ли вы, Яков Викторович, мне делать диплом под его руководством?
А через два дня пришла Галя Бирюлина, дочь известного радиобиолога и лиховская надежда номер два. Просьба ее была аналогичной просьбе Петрова, однако ответ она получила иной:
– Почему Громов? Мало разве в академии способных людей? Да и сам Шаровский, я полагаю, с удовольствием стал бы руководить вами. И если уж не устраиваю вас я как руководитель, то…
Гале пришлось извиняться и заверять, что она просто не мечтала даже о Лихове как руководителе, и что просто Гриша Петров получил интереснейшую тему с физико-математическим уклоном, и она думала…
Котовой Лихов сказал:
– Какая вы, оказывается, узурпаторша!.. Я ни в коей мере не против того, чтобы делались дипломы в академии, но нельзя же перетаскивать туда всех способных студентов!
– Дураками и в академии пруд прудить можно… – брякнула Елизавета, но тактику после этого изменила.
– Яков Викторович, – сказала она тремя днями позже, – что, если я не в ущерб программе практикума поставлю с группой какую-нибудь реальную научную работу? Скучновато изучать методики для методик, если же у группы будет определенная научная цель, дело, мне кажется, пойдет лучше.
– Продумайте как следует. Если ваша тема охватит все нужные методики, я буду только приветствовать.
Тема охватила все методики, и, конечно же, это была громовская тема.
Вскоре появился в университете и сам Громов.
– Яков Викторович, я пришел по просьбе Котовой. Она считает, что кое-кому из студентов полезна моя консультация.
– Что ж… Хорошо. Но учтите, что оплатить мы вам не сможем.
– О, это пустое!.. Я и не думаю об оплате.
Работа шла очень успешно, настолько успешно, что Михайлов завидовал: как это он сам не догадался построить практикум таким образом? Ведь как легко можно было собрать огромнейший материал!
Через полтора месяца была готова статья. Титульный лист ее выглядел необычно – фамилии авторов занимали шесть строчек: Котова и далее неисчислимые студенты. Громов в числе авторов не значился, но он незримо присутствовал: его идеи, литературная часть написана на основе его картотеки, да и сведение воедино студенческих писаний пришлось осуществлять ему.
Лихов, прочтя статью, немножечко удивился:
– Сказать по правде, я не думал, что Громов так вырос!
Маленькие хитрости Елизаветы были ему абсолютно понятны.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Сколько времени прошло с того дня, как ездили за ежами? Леонид прикидывает: три месяца. И много и мало. Много потому, что за эти месяцы сделано множество дел, мало по причине иной: всего девяносто дней назад расстались с Раисой, но уже ощущает он новую тягу, явную и несомненную, – тягу к Елизавете. Можно кое-что придумать себе в оправдание: к Раисе, мол, вовсе и тяги не было, просто сделали попытку вернуться назад, да и форсировала эту попытку скорее Раиса, чем он. Можно придумать, но нужно ли? Не росло ли вот это, сегодняшнее, еще до Раисы? И ничегошеньки противозаконного тут нет. Напротив, если уж ставить точки над «и», нелепым, ошибочным выглядит месяц возврата к прошлому. Хорошо еще, что нашли в себе силы расстаться вовремя, без всяких дрязг.
Подобные мысли – один из тормозов, сдерживающих скольжение навстречу Елизавете. Есть и другие тормоза, но всякий тормоз – вещь относительная: был бы уклон достаточным, а там – пусть даже колеса заклинены – юзом поедешь…
Когда ямочки на щеках, рука, поднятая, чтобы поправить прическу, веселый блеск косо поставленных, «модных» Лизиных глаз заволновали всерьез, стало явным: полетят в тартарары все и всяческие тормоза. Уверяют, трудно, мол, заарканить старого холостяка, он дорожит своей свободой. Возможно. В старохолостяцком положении Леонид не пребывал никогда. А с вдовцом дело обстоит иначе. Прошли события в памяти сквозь частое сито отбора, мелочь, мусор отсеялись, одно лишь осталось: «Ах, до чего ж это здорово – так называемая семейная жизнь!» Плохо ли иметь друга, с которым все общее? Таким другом была Валентина. Валентина… «Что скажешь на этот счет ты, Валя?» – спрашивает Леонид у своей совести, и она не возражает. Почему бы ей возражать? Елизавета – чудесная девушка, если, конечно, прищуриться, глядя на букет ее недостатков…
Однако прищуриваться порою трудно. Вот, например, разговор:
– Можешь выслушать меня внимательно? – спрашивает Леонид. – Я кое-что придумал.
– Давай, слушаю.
– Но только прошу: отнесись, пожалуйста, со всей серьезностью.
– А как же? Я говорю: валяй!
– Так вот… Ты помнишь работу Иолоса?
– Опыт на грош, а рассуждения силятся потрясти мир.
– Положим, работа классическая. Однако дело не в этом. Я попробовал сопоставить…
– Мура!
– Как так мура? Ты еще ничего не слыхала…
– Мура, чушь, чепуха, ересь!
– Но, Лиза, позволь… Выслушай, а потом…
– А я разве что-нибудь говорю? Продолжай, выкладывай, я вся внимание!
– Так вот…
– Между прочим, Леня, мне очень понравился жатый ситчик, который мы видели в магазине…
Леонид в изнеможении замолкает и отворачивается к окну. Елизавета молчания просто не переносит:
– Долго я ждать буду? Изложишь ты мне, наконец, свое горе-открытие!
Но если Леонид снова заговорит, она вновь его перебьет.
Изредка бывают прозрения, и тогда Елизавета безжалостна к себе самой:
– Ну и характерец у меня, знаешь ли… Думаешь, я нарочно? Назло? Вовсе нет. Просто первая реакция у меня – возразить. Сначала меня все возмущает, что бы ты ни сказал!
