Безумец и его сыновья - Илья Бояшов

— Нет, нет, — отвечала ему жена. — Не бредет сынок, не волочит свои уставшие ноженьки. Где оно, мое дитятко, проплакала я все глаза — хочу приласкать его и утешить, ибо кто его пожалеет еще на этом свете? Чую — плохо ему у чужих людей, холодно, голодно! Снилась мне — вот порвалась его рубашечка, вот обносились порточки — кто еще сошьет ему рубашечку, справит порты?!

Возле оконца сидела матушка летним вечером — летали высоко ласточки и перекликались с небес, и лепили под крышами гнезда.

— Ах! — вздыхала. — Где же ты, мой Алешенька?

Плут же, сгибаясь под тяжестью узла, в котором лежала медвежья шкура, был захвачен в поле дождем. Промокнув до нитки, вскричал с досадой:

— Отчего я не сам царский сын? Не гоняли бы меня, не мучили, не поднимали бы затемно ради ненавистного ремесла, проклятой поденщины! Сидел бы себе за теплыми стенами, да поедал сладкие кушанья, запивая их добрым пивом и винами. Заедал бы те вина перепелами, вволю бы макал в мед хлеба, досыта наглотался бы имбирных пряничков. Хорошо спать в палатах, под золотой крышей, а не мокнуть болотной лягухой!

И припустил к своему дому, сбежавший от учителей.

Потаскушкин сын, выгнанный из дому, отправился, чтобы не умереть с голоду, искать работу.

Увидел его трактирщик и сказал себе:

— Лицом и видом он скромен, точно невинная девица, хоть сам сызмальства посреди воров и пьяниц! Вот такого-то можно взять, обучить ремеслу. На него никогда не подумают!

Но Алеша, заделавшись прислугой, глядел с жалостью на кабацких завсегдатаев. Когда потребовали они от него вина, взялся их уговаривать:

— Не уйти ли отсюда вам подобру-поздорову, пока не залило вас водкой? Поспешите-ка к семьям и помолитесь Богу, чтоб отвратил Он вас от гиблого места! Вспомните о своих детках — вдоволь едят ли ваши детки? О несчастных ваших женах подумайте — будет ли радость в глазах у них, коли вновь привезут бесчувственных мужей и свалят в углу, подобно поленьям?

На такого полового уставились с удивлением.

Пьянчужкин же сын восклицал:

— Не мука ли адова ваша тяга к проклятому зелью? Не сам ли Сатана запускает свои когти в вашу душу, ею играя, — не гаснет ли последний ум, не просыпается ли зверь, когда плывет земля под вашими ногами?! Нет, не подойду к вам более, не налью вина в ваши стаканы!

Собрал он те деньги, которые ему совали, и обратно протянул:

— Оставьте деткам своим на краюху!

Тем же, кто упал, упившись, и не в силах был подняться, заправил вывороченные карманы и, выведя на улицу, на холодке укладывал.

Прознал про то трактирщик:

— Пошел вон с глаз моих! Не будет от тебя никакого толку!

Хозяин магазина его учил:

— Смотри перво-наперво, кто перед тобою — ежели из благородных — стелись, ибо нет никого дороже таких покупателей! Пол мети перед гостем таким, выкатывай товар не мешкая. Иное дело — чернь уличная, мужики лапотные, их бабы глупые — не стесняясь, на них покрикивай, бросай товар на весы без всякого смущения. Цену тверди им твердую, сам же гирьку незаметно подкладывай. В долг давай с тем, чтоб вернули втрое! Этих можно гнуть, то пыль завалящая, с них бери без всякой жалости.

И поставил малого за прилавок.

Пришла вдова и заплакала: у нее семеро сидят по лавкам, кушать просят. Стала вымаливать хоть зачерствелых крошек. Алеша дал ей муки, дал сахару, налил масла — денег же не спросил:

— Занесешь, когда будут.

И сказал вернувшемуся хозяину:

— Разве Христос не велел делиться со вдовами, с убогими? Разве убудет твоего товара? Набиты им доверху магазин и амбары!

Ответил хозяин после раздумья:

— Все это я не раз слыхал от нищих, от попов с монахами, от лентяев да лежебок. Одно мне неведомо — откуда ты, сын пропащей матери, никого кроме пьяниц да сводней не видевший, узнал про Иисуса Христа?

И вздохнул, сокрушаясь:

— Беда в том, что не место Христу за прилавком!

Мальчишка ответил:

— Поистине, место это — царство Рогатого!

Вздыхал хозяин, расставаясь с упрямым:

— Быть, быть тебе голодному.

Возвращался пьянчужкин сын, не найдя себе ни еды, ни работы. Непогода застала его в чистом поле. Обессилев, сел он и обращал к небу глаза:

— Вверяю себя тебе, Господи! Ведь истинно: раз Ты дал мне жизнь и наградил руками, ногами и головой — неужто не позаботишься и о пище телесной?

Пролился тут на малого холодный дождь и промочил до нитки. Он, не державший три дня во рту ни хлебной крошки, воскликнул, радуясь:

— Не знак ли это — вставать и; спешить далее? Ничто так не бодрит, не будит, как пролившийся дождь!

И благодарил Бога за дождь.

Сын же царский страдал в своей золотой кроватке. И так говорил с тоской, глядя из окон на то, как набегает туча и проливается дождь:

— Кабы мне бегать под тем дождем!

На столах у царевича лежало великое множество закусок; были там икра, балыки, селедка и канапе, и сосиски, и суп с волованчиками, пирожки к гренки с сыром, и различные овощи с приправами, фрукты и пирожные, торты, шербет и конфеты.

Приезжали во сверкающий царский дверец уральские казаки, привозили подарки из далекой Сибири. Бородатые кавалеры Георгия вносили блюда с осетрами, выкатывали бочонки с икрой свежайшего посола. Большая честь была для казаков свой первый улов на сибирских реках отдать царю и царевичу. Переливалась под хрустальными люстрами янтарная икра, и были почетными гостями белуга и семга невероятных размеров. Радовались здоровые, розовощекие сибирские казачки своим же подаркам и щедро наделяли всех икрою и рыбой — пудами везли казацкую добычу.

Потчевал и царь гостей-казаков — им выносили всякие угощения, наливали чистой водочки — пили они за здоровье царского дома и пели и плясали перед царевичем. Уговаривали самого царского сына подгулявшие казачки:

— Попробуйте рыбки нашей, отведайте икорочки! На всем свете не найдете такого лакомства.

Царевич же отворачивался.

Печальным сидел он за столом, и блюда оставались нетронуты.

Тогда начальник крымских виноградников наклонялся к самому государю:

— Не выпьет царевич для аппетита вкусного моего винца? Ах, моя «Массандра»! Она любого заставит покушать.

Предлагали вина царевичу — он со вздохом отказывался.

А плут, вернувшись к родителям, махнул рукой на всякую работу. Смастерил он себе новую дудочку. Не отходила от Алешки счастливая матушка, вся в слезах от радости:

— Не отпущу более от себя, не отдам кровиночку. Пусть рядом со мною ест, пьет Алешенька, пусть, пусть играет себе на дудочке!

Соседи, слыша с утра до вечера частушки, которые распевал мальчишка, жалели его родителей:

— Видать, на роду написано пропасть непослушному! Увело его с дороги прямой по колдобинам, по рытвинам. Что же будет потом с малым, коли сейчас разбойничает?

И сердились — просвистел он им все уши своего дудочкой. Лишь дурачок Теля радовался возвращению плута. Никуда он не отходил от товарища, глядел ему в рот да приплясывал.

Вернулся домой потаскушкин сын и застал пустой свою избу — куда его мать подалась, никому было неведомо.

Пожалели его в деревне. Сшили всем миром порты и рубаху, сплели лапти — и отдали прислуживать пастуху. Ранним утром пастух будил малого, гнали они стадо в поля, к густым подлескам. Разбредались коровы — и уходил в тень пастух, волоча за собою кнут. Малому же как-то сказал:

— Сделай себе дудочку. Славно слышать Пастухову свирельку.

Алеша сделал себе дудочку — но пела его свирелька печально, словно плакала.

Не выдержал пастух, погладил по вихрам мальчишку:

— Хочется слезы лить от твоих песен! Выводил бы веселую плясовую, от которой ноги бы сами бежали… Так нет! Не по годам серьезность твоя!

Доставал он хлеб, протягивал малому:

— Ешь, только не выводи так жалобно. Не береди душу.

Царевич же Алексей сидел во дворце возле открытых окон.

Услышал он одним вечером — далеко-далеко, за дворцовыми парками, за воротами играет детская дудочка.

Тошно стало царевичу. Слезно просил он мать-царицу:

— Отпусти меня в парк срезать веточку. Хочу сам себе сделать свирель…

Испугалась царица. И запретила сыну даже из окон выглядывать.

Дядькам строго наказывала:

— Как бы ни плакал царевич, как бы ни требовал — не давать ему ножей, не выпускать и на лестницы!

Принесли царевичу мягких лошадок, тряпичных кукол — лучшие мастера сработали игрушки царскому сыну. Как живые были ватные лошадки, куклы были сшиты с великим тщанием — не мог он зацепиться за них, пораниться. Но не притрагивался царевич к царским игрушкам. Желал сам смастерить себе простую дудку.