Красные курганы - Валерий Елманов

Тут сразу чувствовалось, что и византийцы дали себе поблажку, отступив от вековых правил, которых, скорее всего, и не существовало для изображений подобного рода, и что без русских живописцев тоже дело не обошлось. Словом, могут, если на церковный устав и прочие правила внимания не обращают.

А во время самой службы ему оставалось лишь разглядывать саркофаг из белого мрамора, стоящий в левом внутреннем притворе, в котором покоился его пращур князь Ярослав Мудрый. Стены саркофага и его двускатная крыша были богато украшены изваяниями не только крестов, но и деревьев, птиц, рыб. К тому же он был не один. Совсем рядом с Ярославом Владимировичем покоился его любимый сын Всеволод, а также внуки – знаменитый Владимир Мономах и меньшой его брат Ростислав.

Одна беда – стоять-то Константину надлежало в самом центре, так что из-за обилия людей, заполнявших храм, разглядеть саркофаги как следует тоже не представлялось возможным. От духоты и явной нехватки кислорода ему невыносимо хотелось зевать, чего, разумеется, допускать было ни в коем случае нельзя.

Вот так, в утомительной и упорной борьбе с собственным ртом, то и дело норовившим открыться в самый неподходящий момент, и прошло для рязанского князя все торжественное богослужение.

Однако для своих целей Константин, тем не менее, весьма сильно полагался на этот великий праздник. Рассчитывал так: остальные же на него не похожи. Значит, должны испытывать определенное вдохновение, тем более епископы, а после службы, помимо усталости, еще и умиротворенность, можно сказать, благость. Ведь нынче отмечается не просто память какого-нибудь отца Сидора, а день рождения духовного учителя, бога-сына. Чего уж тут ссориться, ругаться из-за каких-то там пустяков. Подумаешь, митрополита выбираем.

Им поневоле иное на ум должно прийти: «Все мы, братия, сана оного достойны и недостойны одновременно, ибо и епископы – человецы, а стало быть, грешны. Но коли уже предложили одного, к тому же за него половина присутствующих заранее голоса отдает, так чего теперь. Может, есть кто и достойнее, но разве в такой день возможны свары? Пусть он и будет набольшим из нас».

Вот так или примерно так представлял себе Константин грядущую картину.

Конечно, выборы предполагалось провести только на следующий день, но не может же тихая умиротворенность так быстро пропасть, не должна она бесследно испариться.

Поначалу все и впрямь именно так и шло – чинно и мирно. Казалось бы, после торжественной молитвы о том, дабы просветил господь умы и помог избрать достойнейшего изо всех, собравшиеся окончательно расчувствуются, как тут-то все и началось, причем чуть ли не сразу.

Фортуна, между нами говоря, капризный нрав имеет, будто девка вздорная. Так ее и эдак уламываешь и уж думаешь, будто совсем уговорил по-твоему поступить, ан глядь – тряхнула своенравная подолом, мотнула головой упрямо и совсем иначе все закрутила.

Да и не понять ее толком. Вроде бы с улыбкой ласковой лицо к тебе повернула, а подойди поближе – как бы не так. Это ж она губы скривила в ироничной ухмылке. А если всмотришься как следует, то и вовсе содрогнешься, разглядев угрожающий оскал.

Сам-то Константин на выборах присутствовать не мог. Он ведь простой мирянин, хоть и князь. Стало быть, поди прочь и смиренно склонись пред тем выбором, который сделали твои духовные отцы.

Началось все чуть ли не сразу после оглашения кандидатуры епископа Мефодия.

Нет, с самим-то оглашением как раз все было в порядке. Туровский епископ, старейший из всех, которого Константин попросил взять на себя столь ответственную миссию, князя не подвел. Владыка Мамонт встал, выпрямившись во весь свой исполинский рост, и все, что было положено, степенно произнес.

Далее же дело пошло прямо по библии, то есть вой, стенания и зубовный скрежет. Причем стенали и скрежетали чуть ли не все присутствующие разом, дружненько так, хотя слова, ими изрекаемые, разумеется, у каждого были свои.

– Умудренного, самого умудренного избрать надобно, – тоненьким голоском вопил смоленский епископ Лазарь.

– Кто ближе всего саном своим к митрополичьему, того и следует избрать, – басил новгородский архиепископ Митрофан, явственно намекая на себя.

– Мефодий духовником у своего князя был и не смог удержать братоубийцу! – гневно возмущался епископ Иасаф, представляющий Владимиро-Волынскую епархию.

Сам владыка Мефодий стоял ни жив ни мертв, готовый хоть сейчас от стыда провалиться сквозь дощатый пол. Он проклинал и свое малодушие, и слабохарактерность, и чрезмерную уступчивость, благодаря которым позволил князю Константину уговорить себя дать согласие на это избрание.

«Господи, позор-то какой, – тоскливо взывал он к небесам. – Останови их, господи! Дай хоть вздохнуть в остатный раз».

Если бы крикуны примолкли хоть на секундочку, то епископ Мефодий тут же, без малейших колебаний, успел бы заявить, что он сам отказывается от столь высокой и незаслуженной чести, но те явно не хотели униматься. Впрочем, голоса разделились. Не все рязанского князя в тяжких грехах обвиняли, далеко не все. Нашлись и заступники.

– Братоубийца отродясь так с дитями – княжичами малыми не поступил бы, яко Константин Рязанский. И Константиновичей осиротевших удоволил, и Юрьевича. Стыдитесь, братья, напраслину на князя оного возводить, – звенел дрожащий от негодования голос епископа Петра.

Приехав из своей Переяславской епархии, он еще в Чернигове показал себя ярым сторонником Константина и тут тоже смолчать не смог.

Ему вторил и епископ Алексий из Полоцка. Он и вовсе чуть ли не слово в слово повторил речь Константина:

– Доколе же нам грызться, уподобляясь неразумным князьям?! Миряне, на нас глядя, и вовсе от церкви святой отвернутся.

Даже епископ Иоанн, которому предстояла поездка в Никею для утверждения в этом сане, не удержался, разумно заметив, что выбор сделан Мамонтом весьма правильный, ибо епархия у епископа Мефодия невелика, но имеет частицу креста господня, каковой более никто из присутствующих здесь похвалиться не может.

Да и старого Мамонта взяла кровная обида. Он же самолично предложил кандидатуру рязанского епископа. Выходит, те отцы церкви, которые сейчас возмущаются, не только недовольны владыкой Мефодием, но и выступают против него самого!

Невзирая на свой возраст, старик настолько распалился в своем праведном негодовании, что недолго думая закричал:

– А ты-то куда прешь, сморчок поганый?! – И с размаху хватанул по лбу своего соседа, тщедушного епископа Феодора из Юрьева.

Длань туровского епископа, пусть и старейшего из всех присутствующих, была по-молодому тяжела. Владыка Феодор, не ожидавший такого убедительного внушения, тут же кувыркнулся с лавки на пол.

– Не замай брата во Христе, – прорычал епископ Никифор.

В душе он считал свою епархию второй после Киева, равно как и сам град Галич, а потому втайне мечтал о выдвижении собственной кандидатуры. К тому же теперь в этом княжестве сидел сам Мстислав Удатный – первейший и храбрейший на Руси, так почто же в митрополиты пытаются поставить этого Мефодия из Рязани?!

У него и без того руки чесались от переизбытка чувств, а тут появился славный повод – слабого защитить. Хрясь, и сам Мамонт брякнулся с лавки. Обычного в таком случае крика «Наших бьют!» никто не издал, но драка удалась на славу.

Засучив рукава, епископы уже особо и не разбирали, кто там за кого. Лупили истово, да так махали дюжими кулачищами, что доставалось и ближайшему соседу, ни в чем не повинному, а то и союзному.

Но, пожалуй, яростнее всего наминали друг другу бока бывший архиепископ Антоний, совсем недавно изгнанный своенравными горожанами из Новгорода, а ныне возглавляющий Перемышльскую епархию, и вторично севший на его место архиепископ Митрофан.

Изгнанный архиепископ был незлобив и из града уехал безропотно, но сейчас вдруг взыграло ретивое, вспомнилась бывшему новгородскому боярину разудалая мирская юность. Нет, это не кроткий Антоний с увлечением крушил ребра ненавистному Митрофану. Тот на такое был не способен. Это трудился Добрыня Ядрейкович, как некогда звали его все соседи по улице.

Впрочем, кто кому крушил – сказать трудно. Архиепископ новгородский, не обращая внимания на получаемые удары, точно так же увлеченно хекал и крякал, пытаясь проломить грудную клетку соперника.

– Сейчас я тебе крестик в грудину-то вомну, вомну, – приговаривал он с упоением.

– Не дождесся, – тяжело отвечал владыка Антоний. – Я ранее успею, да не в грудину – пониже его тебе засуну, христопродавец поганый.

– Так их, так, – повизгивал в упоении маленький и худенький владыка Лазарь из Смоленска.

Силенок его хватало лишь на то, чтобы время от времени плюнуть в ближайшего, кто оказывался рядом, пока старика в суматохе не свалили на пол.

И напрасно взывал к гласу разума епископ Иоанн, а владыка Мефодий бесстрашно пытался разнять воев в рясах, ожесточенно вцепившихся друг в дружку.