Читатель на кушетке. Мании, причуды и слабости любителей читать книги - Гвидо Витиелло
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все же что-то здесь не сходится. Египетская библиотека скрипит, скрипит и греческая, и обе они продолжают в том же духе довольно долго – уже после ухода Юнга. Я бы на месте Фрейда несколько озадачился. Понятия не имею, что такое «каталитическая экстериоризация», я не нашел в сочинениях Юнга ни одного упоминания этого термина, но уже в XIX веке оккультисты обозначали подобное явление словом «психокинез». Если уж на то пошло, вполне может статься, что перед нами какая-то эзотерическая абракадабра. Я даже больше скажу: как бы я ни смотрел на эту ситуацию, надев очки в роговой оправе или сняв их, мне совсем не верится, что Юнг воспользовался раскаленной диафрагмой как трамплином, заставил свою психическую энергию подпрыгнуть и влететь в шкаф, чтобы тот зашатался. Но, как и многих читателей, меня мучит сомнение (скажем так, скорее даже тревожное убеждение), что у книг есть душа, они живут своей жизнью и могут передвигаться а значит, и устраивать переполох на полках.
Когда речь заходит о книгах, я становлюсь приверженцем анимизма. Этот термин тоже порядком вышел из употребления: его ввели в обиход этнологи позапрошлого столетия (те же, что придумали понятие «фетишизм»). Некоторые читатели, замечает Холбрук Джексон в «Анатомии библиомании», «доходят до того, что любят книги как будто они живые существа, изменяют их суть при помощи своих чувств, удивительным образом олицетворяют их и делают куда более настоящими, более плотскими, чем все, что создано из плоти». Глава, в которой встречаются эти слова, называется «О дружеских отношениях с книгами»; в ней множество ученых цитат, и все они посвящены тому, какими замечательными приятелями могут стать книги. Они самые прекрасные из друзей, с ними можно чудесно беседовать, они всегда верны себе и при этом каждый раз показывают себя с новой стороны, не обижаются, если не уделять им внимания, и всегда ждут тебя с распростертыми объятиями – то есть страницами. Все это – попытка сказать другими словами то же, что много раз повторяли гуманисты в прошлом. Но невротичный читатель куда ближе по духу к примитивным верованиям и потому воспринимает эту метафору чересчур буквально.
Ключевыми вопросами на эту тему задавался Бернар Пиво, литературный критик и ведущий нескольких крайне популярных передач о культуре на французском телевидении. Например, он спрашивал себя: могут ли книги размножаться? «Конечно, могут. Как иначе объяснить себе то, что в самых забытых и запущенных углах книжного шкафа и на таких же полках обнаруживаются ранее невиданные экземпляры (темнота явно способствует их удальству)? С кем не случалось найти дома книгу, чьи автор и название ему совершенно ни о чем не говорят? Так мы и приходим к предположению, будто книги способны к размножению». Пиво развивает гипотезу о том, что эти непонятно откуда взявшиеся лишние экземпляры возникают сами собой и загадочным образом самовоспроизводятся. Слова, предложения, абзацы или даже целые главы, которые больше не могут находиться в той или иной книге, потому что чувствуют, что о них позабыли, с ними дурно обращаются или же используют не по назначению, просачиваются наружу, ищут себе компанию среди других беглецов, и, когда их набирается достаточно, они порождают на свет новое соединение – том, появившийся в библиотеке из ниоткуда.
Появлением другой гипотезы мы обязаны мексиканскому писателю Альберто Руи Санчесу, и она основывается скорее на оккультной связи и взаимном притяжении слов, нежели на их стремлении вступить в союз из нелюбви к человеку: «Говорят, если в некоторых особенно уютных уголках могадорской библиотеки оставить на ночь рядом друг с другом чем-то сходные между собой книги, то наутро их станет три». Ты-то думал, что книги просто повернулись к тебе спиной, а они тем временем проделывают темные делишки. Как тут не вспомнить французское выражение la bête à deux dos, «животное с двумя спинами»: им иносказательно обозначают двух людей, вступивших в интимную связь.
Подобного рода изыскания, безусловно, звучат очаровательно, но если мы все же наденем присущие позитивистам очки в роговой оправе, то нам придется признать: эти верования обречены на скорое вымирание, так как они не в силах противостоять жестким научным опровержениям. Так вышло с астрологией после экспериментов, проведенных Бертрамом Форером, посему теории о сверхъестественном самозарождении книг предстоит серьезное испытание на прочность – столкновение с онлайн-шопингом. Когда я обнаруживаю в своем книжном шкафу загадочную книжку-сиротку, о чьем происхождении я не имею ни малейшего понятия и чье присутствие в доме кажется мне совершенно неуместным, в девяти из десяти случаев я нахожу искомый ответ в электронной почте. Она легко предоставляет мне то, что доказывает самое банальное предположение: это я призрел малютку, а потом сразу же позабыл о ней. Жестокий отец!
Еще один вопрос от Пиво: могут ли книги самостоятельно перемещаться? «Да. И в доказательство тому – факт, что некоторые из них сами меняют местоположение на полке, а мы не можем найти их там, куда поставили, а в результате их передвижения ломают алфавитный порядок. В большинстве случаев эти нелепые скачки объясняются тем, что соседи просто не поладили друг с другом». То есть бывает и такое: некоторые книги «не выносят, когда их ставят рядом с другими, куда более посредственными, или же с теми, чьи авторы кажутся им недостойными сожителями, учитывая, чье имя значится на их обложке. Их ставят вплотную, впритирку: скажите, как при этом не заработать раздражение на коже?» Возможно, именно с целью избежать подобных ссор между обитателями своей библиотеки историк искусства Аби Варбург постоянно переставлял книги, руководствуясь загадочным «правилом добрососедства»: эта сложная система взаимодействий, как правило, приводила его гостей в замешательство.
Сам Пиво был обречен на постоянный галдеж на лестничной клетке, поскольку он решил поселить своих жильцов в алфавитном порядке – не самый четкий критерий для учета книжного населения и к тому же вызывающий много путаницы, недовольства и огорчений. Сьюзан Зонтаг, например, с трудом выносила саму мысль, что ей придется держать на одной полке Платона и Пинчона. А о чем могли бы беседовать Ханна Арендт и Айзек Азимов, если их поставить рядом? Они бы задавались вопросом, как объяснить поведение Адольфа Эйхмана, исходя
