Соседи (СИ) - Коруд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не помнит, как бежала по эскалатору наверх, не осознавала происходящего на проспекте, не считала зданий и метров. Летела по заданному маршруту сквозь пустую территорию больницы, вдоль корпусов, мимо лавки, в тяжёлые двери, прямо к проходной. За сорок минут дороги наедине с собой обезумела, тронулась рассудком. Она готова была прорвать все до одного кордоны и знала, что в этот раз прорвёт. Они не имеют права её не пустить! Не имеют! Не имеют никакого права не пустить! Никакого!
— Пустите! — упёршись ладонями в стойку охраны, выдохнула Уля, глядя, по сути, в никуда. Лицо человека перед ней размывалось за стеной воды. — Пожалуйста! Прошу вас! Умоляю!
Ничего не видела перед собой.
Послышался тягостный вздох, а затем уставший голос равнодушно произнёс:
— Бахилы наденьте. Фамилия, имя, отчество.
«Что?..»
— Михалыч, ты чё? Нарушаем?..
«Кто это?..»
Там еще кто-то есть, голос уже другой. Повернув голову на звук, Уля попыталась разглядеть тёмное пятно. Мужчина какой-то. Крупный. Ближе к аптечному киоску.
— Кто тут нарушает? За дебила-то меня не держи, Саныч, — искренне возмутился «Михалыч». — Сестра это. А это, — взмахнул он в воздухе какой-то бумажкой, — распоряжение Ковалёва. Велено пропустить. Девушка-а-а, ау?.. Фамилия, имя, отчество.
— Ч-чернов. Егор Артёмович…
Со стороны стены загоготали.
— Ваши фамилия, имя, отчество, — фыркнул охранник, приготовив ручку. — Паспорт давайте.
— Ильина… В-владимировна. Ульяна, — теряя остатки самообладания и последние нити связи с реальностью, просипела оцепеневшая Уля. Непослушные пальцы вслепую рыскали в рюкзаке в поисках документа. Он же всегда там. Всегда! Вот он! Почему охрана вдруг передумала? Что стряслось?.. Что-то ужасное?.. Ужасное… Кто такой Ковалёв?.. Какое ещё распоряжение?..
Чувствуя на себе пристальный взгляд названного «Санычем», явственно ощущая, как уплывает земля, трясущейся рукой протянула затребованный паспорт.
— А чё тогда раньше не пустили, раз родня? — подойдя к столу охраны и заглядывая «Михалычу» через плечо, язвительно поинтересовался второй. Вновь уставился на Улю. Никак не желал он униматься. — А фамилии с отчествами чё не совпадают?
Казалось, этот «Саныч» сейчас взглядом испепелит её на месте. Ульяна чувствовала себя преступницей, пойманной с поличным, пленной на допросе, хотя ведь была ни в чём не виновата и ни в чём противозаконном не участвовала. Рот открылся, чтобы дополнить легенду хоть каким-нибудь более или менее правдоподобным пояснением, но извилины словно окислились. Мозг не желал помогать.
— Сестра, говорю тебе, — процедил охранник сквозь зубы, переписывая в журнал данные. — Может, сводная. А может, вышла замуж да поменяла фамилию, что за идиотские вопросы? Много что-то их у тебя с утра пораньше. Чё ты вообще прицепился ко мне, а? — со всей дури хлопнув ладонью по столу, завёлся он вдруг. Занервничал. — Не веришь? Тебе, блядь, что, приказа заведующего отделением недостаточно? Так ты иди прямиком к нему, коли жить надоело. Он тебе на пальцах всё объяснит. Иди-иди, Саныч, чё вылупился? Не смею задерживать! Так, ну а вам, — вспомнив про оторопевшую, окончательно переставшую что-либо соображать Улю, выдохнул «Михалыч», — прямо по коридору до лестницы. Или на лифте. Второй этаж и налево. Реанимационный блок. Там подскажут.
С места сорвало. Спущенной с тетивы стрелой, пока дотошный «Саныч» не успел сцапать за руку и поднять кипеш на весь корпус. Сегодня её сердце не выдержит.
— Ульяна Владимировна, бахилы! Паспорт забыли!
«Чёрт с ним!»
***
«Похоже на Небесную канцелярию?..»
Непонятно. Уже сколько времени лежит и гадает, куда попал. Но пока толку от этих гаданий ноль. Фиг знает, как выглядит канцелярия, а здесь всё белое, размытое и плывёт, как в вышине, никуда не торопясь, задумчиво и лениво плывут облака. Вокруг какие-то странные звуки: писк на все лады и далёкие голоса. А еще где-то что-то куда-то катят, будто тяжёлая тележка грохочет. Это дребезжание отдаленно напоминает… Что-то. Неприятное. Такое ощущение, что когда-то он слышал подобный лязг постоянно.
Прямо по мозгам.
Поле зрения расчерчено смазанными полосами: внимательнее рассмотреть, куда угодил, мешает неведомая, похожая на то ли палочки, то ли трубочки полупрозрачная херня у самого лица. В носу что-то есть. Веки так и норовят схлопнуться, в башке даже не молоко, а свернувшийся кефир, извилины умерли. Ни пальцем пошевелить не в состоянии, ни ногой, ни головой. До кучи отказывается подчиняться язык, мышцы атрофировались, а глаза разъедает слепящий свет.
Для ада беспардонно, непростительно холодно — всё тело сотрясает мощный озноб, и зуб не попадает на зуб. Наверное, когда голышом попадёшь в чан, до краев наполненный колотым льдом, почувствуешь себя примерно так.
А если это рай, то где, скажите на милость, мать с отцом? Почему не тут?
А если ада и рая нет и вообще ничего нет, то что это такое он видит? На белый тоннель тоже не похоже: в тоннеле свет в конце, а здесь — везде. Снующие туда-сюда бело-синие фигуры не тянут ни на ангелов, ни на чертей. Ни нимбов тебе, ни крылышек, ни таинственного ореола. Ни рогов, ни вил, ни цокота копыт… Ни протяжного звука труб, ни треска пламени. Ещё и язык их понимать умудряется. Больше на врачей смахивают.
…Рожки…
Может, это роддом? Мог он родиться заново в каком-нибудь Хуево-Кукуево? Колесо сансары и всё такое…
Наверное. Раньше его звали Егор. Он жил в Москве, занимался музыкой и вроде фотографией. А потом что-то пошло не так. Или нет, кажется, сразу всё не так пошло. Да, навскидку второе вернее. Верующие в то, что в этот мир мы приходим много раз, утверждают, что младенцы какое-то время хорошо помнят свою предыдущую жизнь.
«М-м-м… Враки…»
Будто бы кто-то пришёл… И будто даже приблизился, но в зону видимости пока не попал. А спустя мгновение относительную тишину разорвал бодрый, наполненный зарядом жизни мужской голос:
— Ну что тут у нас, Серёжа? Как успехи?
— Неплохо, Иван Петрович, — отозвался кто-то утомленно. — Лучше ожидаемого.
— Егор Артёмович, вы меня слышите? Кивните, если да.
«…Егор Артёмович… Перерождение отменяется… Тогда…»
Тогда где он и почему?..
Заржавевшие извилины запускались со страшным, отвратительным скрипом. Ощущение сохранялось такое, будто мозг работает на жалкий процент своих возможностей. Нет, на половину процента. На треть.
Это жестоко.
Скосив глаза на белое пятно, что попало, наконец, на периферию зрения, попробовал навести фокус. Постепенно черты проступили, и стало понятно, что голос принадлежал пожилому мужчине. Или этот человек добряк,
