Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе - Лео Бретхольц

Мы так и сделали и, когда Нетти не смотрела на нас, держались за руки. Я начал воспринимать Рашель и Йозефа как родителей жены. В марте мне исполнилось восемнадцать, и я жаждал быть с Анни. Мы гуляли по пляжу, и наши ноги утопали в песке. Мы были беззаботны и романтичны. Сине-зеленое Северное море простиралось перед нами, и волны бились о берег. Анни и я подходили к прибою, брызги обдавали нас, и мы тесно прижимались друг к другу, чтобы не замерзнуть.

Однажды вечером Рашель и Йозеф взяли нас всех в кафе послушать талантливого певца Альберта Гершковича, круглолицего парня с сильным голосом.

— Мы родственники, — гордо сообщил Йозеф. — Он деверь моей сестры.

У него был удивительно красивый тенор, и выступление произвело на нас большое впечатление. Я не мог себе представить, что однажды, в товарном поезде по дороге на Аушвиц, мы с ним встретимся еще раз.

Но тогда, в августе 1939 года, все это было еще далеко от нас. Северное море было завораживающим. От мамы пришли успокаивающие новости. Однако в них не было ни слова о дяде Исидоре и его местопребывании. Бриз умиротворял. Ни слова о дяде Морице, о том, где он мог находиться. Я был увлечен Анни. Ни слова о страхе мамы за моих сестер.

Через несколько дней я попрощался с Анни и ее семьей и поехал на велосипеде назад, в Антверпен. На следующее утро я проснулся от сильной боли в паховой области. С правой стороны в паху опухло, и я понял, что у меня паховая грыжа. Эзра-Комитет послал меня к врачу, который сказал, что причиной, возможно, был велосипед. Доктор выписал мне бандаж, и я пошел домой, полагая, что боль постепенно утихнет.

Первого сентября изменилось все. На рассвете немецкие войска перешли границу Польши, началась Вторая мировая война. Англия и Франция предъявили Германии ультиматум о немедленном прекращении всех боевых действий. Гитлер отказался. Третьего сентября обе страны объявили войну Германии. Немецкие войска вошли в Варшаву, принеся с собой невиданный террор и разрушения и добавив в военный словарь новое слово — Blitzkrieg. Блицкриг. Был быстро определен объект террора — на некоторых поездах, перевозящих немецких солдат через границу, было написано: «Мы едем в Польшу бить евреев». В Польше жило более трех миллионов евреев, многие из которых были талантливыми, творческими и образованными людьми. Евреи и были избраны на особые муки. В канцелярии безопасности рейха Рейнхард Гейдрих издал указ: евреев из небольших городов и деревень переселить в гетто, которые должны быть созданы в крупных городах. Это было промежуточным этапом так называемого «окончательного решения еврейского вопроса».

Следом шли новые предписания для польских евреев: подневольный труд, ношение специальных отличительных еврейских знаков, запрет на занятие торговлей, что лишало многих средств к существованию. Еврейская собственность была разграблена. Тысячи были посланы в переполненные и грязные трудовые лагеря, где едва хватало пищи для поддержания жизни. Гетто тоже были переполнены, там царили еще больший голод и болезни. Рацион был скудный. Вспыхивали эпидемии.

В Бельгии мы спрашивали себя: когда война обрушится на нас? Учебный год начался, и я опять регулярно посещал школу. На большие еврейские праздники я ходил в синагогу на службу и задавался вопросом, защитит ли Бог мою семью. Однажды пришло письмо от Дитты с обычными заверениями: все в порядке, трудности непременно скоро закончатся. Она вложила фотографию моего старого друга Курта Штайнбаха, семья которого жила в нашем доме. На обратной стороне фотографии Курт написал:

Ты теперь далеко. Но светлоВ сердце любящем сохраниДом, уют, верной дружбы тепло.Вену. Наши счастливые дни.

Я сидел на кровати и плакал о мире, который исчез безвозвратно. Нужно было жить дальше. В будние дни я ходил в школу, выходные проводил с Анни.

В конце декабря у меня опять появились боли в паховой области. Врач пенял на погоду и советовал не переохлаждаться. Он рекомендовал операцию, я сопротивлялся. Он упомянул опасность ущемления грыжи, и мы запланировали операцию на весну.

Перед Новым годом неожиданно прибыли в Бельгию тетя Мина и дядя Сэм. В Америке тетя Софи триумфально добилась для них аффидевитов — поручительств о финансовой поддержке, и теперь они собирались ехать в Балтимор из Антверпенского порта. Мы обнялись на железнодорожном вокзале Антверпена, тетя Мина была очень возбуждена, дядя Сэм улыбался, пытаясь унять жену или, как минимум, немного успокоить.

Через четыре месяца, в апрельский день, вскоре после того, как мне исполнилось девятнадцать, я стоял в порту Антверпена на пирсе и смотрел, как их корабль, голландский SS Volendam, отчаливал, направляясь в Нью-Йорк. Тетя Мина и дядя Сэм махали мне на прощание с палубы, а я боролся с гнетущем чувством одиночества и пытался скрыть набегавшие слезы. «Ты скоро приедешь», — сказали они. «Конечно», — ответили.

Спустя несколько недель, 9 мая 1940 года, во второй половине дня, я переступил порог больницы города Берхем, чтобы перенести операцию по удалению паховой грыжи. Операция была назначена на следующее утро. Я заснул в мирное время, а проснулся среди войны, разбуженный воем сирен. Было шесть утра, светало. Соседние кровати пустовали, и вся больница, казалось, содрогалась от грохота. Во дворе за моим окном вспыхнуло, раздался оглушительный взрыв. Языки пламени взметнулись вверх, стекла с треском обрушились в комнату.

Нидерланды, Бельгия и Люксембург были атакованы летящими на бреющем полете бомбардировщиками люфтваффе. Они скользили над крышами Антверпена, почти касаясь их, и сбрасывали бомбы на невинных людей. В больнице царил хаос, голос из громкоговорителя сообщал: «Нас атакуют. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Если вы лежачий больной, оставайтесь на месте. Если вы в состоянии ходить, пожалуйста, обратитесь в регистратуру за документами и дальнейшей информацией».

Я не мешкая оделся и пошел в регистратуру. Служащие больницы были явно потрясены, но несмотря на это сдержанно готовились к приему жертв бомбардировок. Участники гражданской обороны в белых касках, торопливо вбежав в здание, давали распоряжения: покинуть помещение, держаться вблизи домов, не выходить на середину улиц.

Я вышел из больницы и попытался успокоиться. Ужасный шум на мгновение затих, потом вновь загрохотало. Анни и ее родители жили в пятнадцати минутах от больницы. Пересекая открытое пространство, я низко пригибался к земле. Вокруг меня во всех направлениях бежали люди. Испуганные, с искаженными лицами, они искали временное укрытие. Ревели сирены машин скорой помощи, и совсем близко от нас падали на центр Антверпена бомбы. Падали на всех этих невинных людей, на зверей в зоопарке, на магазины с бриллиантами в витринах, ценность которых сейчас упала до нуля.