Плач по тем, кто остался жить - Юрьев Сергей Станиславович

Это к вопросу о качественном сборе информации об арестованном.

Итак, первый допрос. Проводит его лейтенант госбезопасности Хатько.

Вопрос:

– При каких обстоятельствах вы были вовлечены в шпионскую работу?

Ответ:

– Находясь на службе в военскладе № 27 в качестве завхранилищем, я в 1935 году встречался с бывшим начальником мастерской лит. «М» Беловым Василием Ивановичем, который как специалист-химик по заданию начсклада наблюдал за состоянием хранящихся на складе химических снарядов.

В этом же году летом Белов попросил меня составить ему подробные сведения о количестве всех хранящихся снарядов, якобы для предоставления этих сведений в Химическое управление ХВО. Я составил подробные сведения о количестве и марках снарядов в хранилищах, которыми ведал, и в письменном виде передал Белову, причем заметил, что для большей точности надо проверить данные в операционном отделе управления склада, чтобы не получилось расхождения с учетными данными, имеющимися там. Белов сказал мне, чтобы я никому не говорил о том, что дал ему эти сведения, так как эти сведения нужны ему не для предоставления в Химическое управление ХВО, как это мне он говорил раньше, а для других целей, и обещал за проделанную мной работу по составлению сведений уплатить мне деньги. Для каких именно целей нужны эти сведения, Белов мне тогда не сказал, но я понял, что они нужны ему для шпионских целей.

Вопрос:

– Мог ли Белов получить эти сведения официально, через управление склада?

Ответ:

– Нет, он являлся начальником мастерской литера «М» и никакого отношения к хранению артимущества не имел, и потому сведения о количестве и в особенности о марках химснарядов ему бы не дали.

Вопрос:

– Какие шпионские материалы вы передали Белову?

Ответ:

– Я больше ничего не мог передать Белову, так как в моем ведении больше ничего не было, и Белов от меня не требовал никаких сведений.

Осенью 1936 года Белов работал в комиссии по определению имевшихся на складе химических авиабомб, и по окончанию работы комиссии последней было забраковано около десяти штук восьмикилограммовых бомб, как имеющие течь. Эти бомбы, как не подлежащие хранению, должны были быть закопаны в землю. Белов потребовал от меня, чтобы я дал ему содержимое в этой бомбе химическое вещество, которое ему необходимо для получения анализа этого вещества. Я ответил Белову, что не могу, так как не знаком с процессом разрядки авиабомб, и сказал ему, что бомбы снаряжены по рецепту № 6, по которому Белов сможет узнать состав вещества, которым они снаряжены. Белов ответил, что содержание рецепта является совершенно секретным и достать его он не может, а наличие этого вещества в лаборатории мастерской литера «М» даст возможность получить точный анализ, и согласился сам лично провести разрядку этих авиабомб.

Получив от меня согласие на это, Белов пришел вместе с бывшим химиком-лаборантом мастерской литера «М» Климовым, с которым на территории кладбища, имеющимся на территории склада, произвели разрядку четырех бомб и, забрав с собой содержавшееся в бомбах химическое вещество, ушли.

Выбракованные бомбы мною после этого были списаны, согласно акту комиссии, и закопаны в землю.

Больше никаких шпионских материалов я Белову не давал, и он от меня их не требовал.

Вопрос:

– Кому Белов передавал шпионские материалы, полученные от вас?

Ответ:

– После получения от меня материалов о количестве и марках химснарядов Белов в одной из бесед со мной сказал, что он связан с польской военной разведкой, но фамилию лица, передававшего туда сведения, он мне не сказал, по-видимому полностью не доверяя мне. Хотя и знал, что я и при Петлюре, и при деникинской власти служил на артскладе, а также что я за связь с духовенством исключен из партии.

Признаю себя виновным в том, что я с 1935 года поддерживал связь с польскими разведывательными органами, которым я подавал через Белова совершенно секретные сведения о количестве и марках химснарядов, хранящихся на складе № 27, а также что передал химическое вещество, которым были снаряжены 8-килограммовые авиабомбы.

Протокол записан правильно…

Подписи Галайды и Хатько.

Далее в дело подшит еще один рукописный протокол допроса, ничем не отличающийся от этого и тем же числом датированный. Автору встречалось наличие протокола, писанного от руки и его машинописного варианта, но два одинаковых рукописных – нет.

Далее было составлено обвинительное заключение по статье 54–6.

Первоначально фигурировавшая часть 7 статьи (то есть контрреволюционный саботаж) убрана.

И передано на рассмотрение в порядке приказа № 00485.

А тем временем в горотдел НКВД пришло одно очень необычное заявление, которое 5 января 1938 года было присоединено к делу.

Это заявление Шарова Григория Николаевича, секретаря комитета комсомола Фельдшерско-акушерской школы в городе.

К нему пришел как к секретарю учащийся третьего курса школы Топчий Александр Григорьевич и рассказал, что в терапевтическом отделении больницы лежит больной Рябуха, который в бреду сообщил следующее:

«Я в артскладе не был, а подготовку склада к взрыву ведет группа бандитов во главе с Поцебаем». И члену этой банды Галайде поручено застрелить Рябуху, когда они взорвут склад, чтобы он их не выдал. Галайде поручено это и выдано 2000 рублей, чтобы он Рябуху зарезал.

Поцебай и Галайда живут в Кривушах, и бредящий Рябуха приблизительно назвал, где именно.

Поэтому секретарь КСМУ и просил проверить, так ли все обстоит.

Но документ на дальнейшем течении дела не отразился и только украсил его крайне необычной гранью.

20 января 1938 года приговор был приведен в исполнение, так как к тому времени был получен из Москвы акт № 744, пункт 19, подписанный Ежовым и прокурором СССР, где указано о приговоре к расстрелу.

О деле вспомнили только в начале 1957 года, когда жена Галайды Елена Родионовна подала заявление о пересмотре дела.

Там выяснились новые интересные подробности, но об этом чуть позже.

ОТ АВТОРА

История с Беловым выглядит неправдоподобно, особенно то, что Белов требовал каких-то данных от Галайды. Галайда достаточно взрослый человек, чтобы усвоить некоторые моменты армейской дисциплины и подчиненности, о чем и сам говорит далее.

История с веществом Р-6, которое извлекли летом 1936 года из четырех бомб два удалых химика, – это вообще феерический бред, вполне на уровне бреда Рябухи в больнице.

Р-6 это вообще-то иприт, и если даже Белов об этом не догадывался и не определил по внешнему виду и запаху… В общем, автор рассказа заслужил премию Дарвина, чтобы больше такого не сочинял.

С учетом того, что Белов прожил свыше года и умер только от пули в затылок, он не является автором этой легенды.

Товарищи, заполнявшие анкету арестованного и протокол допроса, в самом начале тоже увеличили число ерунды во Вселенной, поскольку конец протокола допроса и его начало друг с другом не сочетаются. Галайда мог скрыть свою службу у белых и у петлюровцев, а в процессе допроса признаться, но где указания, что он признается в этом?

Ну и история сотрудничества Галайды с польской военной разведкой выглядит совершенно нелогично. Галайда дважды грубо нарушает ради Белова порядок и секретность – а отчего? Где рассказ, что Галайда антисоветски настроен и готов помочь любому, кто тоже против Советской власти? Или рассказ о переданных Беловым деньгах, на которые польстился Галайда? Есть лишь намек, что когда-то после из пообещали, но не передали.

Наконец, почти что последние слова, что Белов знал, что Галайда исключен из партии за связь с церковью.

Это уже откровенная халтура. Общение Галайды с Беловым, согласно протоколу допроса, протекало в 1936 году, а из партии Галайду выгнали в следующем году.