Улыбайся всегда, любовь моя - Марта Кетро

Вчера мы с Тиной возвращались с концерта, говорили о том, что круче мужиков с барабанами может быть только тетка с голосом. Была там одна такая, в желтом платье. Когда она вышла и начала какие-то сифарские распевы, мужчины просто растерялись, настолько это было мощно. Потом, конечно, со своими барабанами пристроились.

Мы говорили, когда на остановке в вагон вломилась кучка молодых людей призывного возраста. Они заняли стратегическую позицию около кнопки экстренной связи и закричали что-то такое патриотическое про «Россия, вперед». Придраться вроде не к чему, но уровень шума раздражал. Тем более, они стали бить кулаками в потолок.

– Смотри-ка, да они хулиганы!

– А то.

Орали человека три-четыре с дикими белыми глазами, по краям суетились парни потише, поглядывали по сторонам: высматривали то ли граждан предосудительных национальностей, то ли пути к отступлению. Пассажиры напряженно контролировали выражение лиц: ни в коем случае не осуждающее – вы что, против России?! – но и одобрять было нечего, в вагоне творилось очевидное хулиганство, сопровождаемое мутными волнами агрессии. Всем было понятно, что вместо потолка парни охотно попинают кого-нибудь мягкого и живого.

Мы с Тиной оказались рядышком, прямо под кнопкой вызова машиниста, поэтому делали отсутствующие лица особенно усердно. Женщина, сидящая напротив нас, поднялась, отстранила одного из вопящих и озирающихся юношей и нажала на нее, на эту кнопку: «В вагоне номер... творится безобразие, примите меры», – после чего вернулась на место.

Ну что сказать? Ничего ей не сделали. Через минуту поезд остановился, парни вышли, а мы поехали дальше.

Оставшиеся в вагоне мужчины дружно почувствовали себя неуютно. Потому что по всем законам мужского поведения это ведь они должны были встать и нажать на кнопку. Только зачем? Ведь не били же никого, дай бог, и пронесло бы. А если бы кто из мужиков выступил, размазали бы. Зачем вообще она вылезла? Теперь всем неудобно. Потому что после этого они уже не могут считаться храбрыми мужчинами, – они благоразумные. Но не храбрые.

Я ехала и тихо радовалась, что моего мужчины не было, я бы ему, конечно, не позволила. А потом бы думала, что он... не храбрый, не то что она.

Я не знаю, кто она была. Суховатая блондинка лет сорока пяти, с ухоженной удлиненной стрижкой и внятным учительским голосом. Женщина, рядом с которой неудобно оставаться благоразумными.

* * *

Каждый раз она приходит ко мне, чтобы рассказать о своей новой любви.

Я слушаю о том, как он хорош собой (или хотя бы сексуален), как остроумен и уверен в себе, как он влюблен и щедр (если не на деньги, то на слова и запоминающиеся жесты). Скоро я узнаю о нем столько, что почти вижу его. Вот он запрокидывает голову и смеется, вот осторожно берет ее за подбородок, чтобы поцеловать, вот надевает очки, чтобы рассмотреть ее получше, – и это так трогательно, правда же. У него твердые пальцы, пахнущие табаком. Он очень сильный. Он иногда говорит потрясающие вещи. И он ее так любит.

В этот период она обычно знакомит нас, и я говорю: «Прекрасный». Откуда мне знать сокровища его сердца?

Она исчезает на недели, и я ее понимаю.

Через пару месяцев (или через год, у кого как) графиня появляется с изменившимся лицом. Граф крадет серебряные ложки, спит с прислугой и, самое главное, больше не любит графиню, и трус, трус... Она бежит в сад, делает несколько кругов вокруг пруда, замерзает и возвращается домой. По дороге встречает мужчину. Который оказывается довольно хорош собой, остроумен и, кажется, немного влюблен...

Она – кто? Не обязательно конкретная какая-то «она», десяток знакомых девушек время от времени вспыхивают, обмирают, заливаются слезами. Иногда случается увидеть объекты их переживаний, и тут уже обмираю я. Вот этот?! Вот этот вот? И вокруг него все эти страсти? Да полно, умная же девочка, не может ведь не заметить, что их связь развивается по сценарию, который оба они уже разыгрывали с кем-то другим, она – пару месяцев назад, он – четыре. Вот все, вплоть до жеста с подбородком и связи с горничной.

Хорошо, допустим, ты его плохо знаешь, но даже по его рассказам понятно, что он и с женой играл в эту игру, и с бывшей любовницей. А ты – с тремя предыдущими, помнишь, прямо те же слова повторяешь: и голову они так же запрокидывали, и среди ночи прибегали, таскали тебя на крышу двадцатиэтажки курить гашиш, с папой про мужское разговаривали, а с мамой – о твоем будущем. Такое ощущение, что ты про одного и того же говоришь...

Ну да, ну да. Почти у каждой в шкафу висит костюм Мужчины Ее Мечты, красный плащ Прекрасного Юноши, рыцарские латы. И она эти доспехи на каждого встречного примеривает, подгоняет, подвязывает веревочками и прилепляет скотчем. И он какое-то время носит, потея и путаясь в полах, а потом, конечно, устает и в раздражении сбрасывает. Если учесть, что и он приготовил для нее слишком узкое платье Настоящей Принцессы, не по возрасту коротенький наряд Маленькой Девочки или кожаную сбруйку Мисс Секси из пяти ремешков, то больше двух месяцев маскарад обычно редко кто выдерживает.

Впрочем, бывают и стайеры вроде меня, которые, уже забыв о человеке, месяцами таскают с собой свой карманный театр и при случае, где-нибудь в «Шоколаднице», сдвинув в сторону чашку и салфетки, разыгрывают на уголке стола представление. Как я любила тебя, мой юный герой, как я любила... Вот ты запахиваешь свой плащ и поворачиваешь голову – и сердце мое замирает. (Не важно, что это я пальцами поворачиваю твое маленькое податливое тело.) Как ты красив, возлюбленный мой, как прекрасен! И, понижая голос, я говорю за тебя: «Я такой дурак, любовь моя, я все понял! Ты...» И я страшно злюсь, когда звонит телефон и мешает мне услышать (произнести) твою реплику. Даже если звонит он – настоящий, чтобы сказать мне... да я не знаю что, и слышать не хочу, и в раздражении сминаю фигурку картонного принца. Не смей портить мою игру! Так, где я остановилась?.. Как ты красив, возлюбленный мой, как прекрасен!..

А еще на меня всегда действуют бабники. Не суетливые, вечно возбужденные, которые на каждую женщину смотрят с позиции «даст или не даст», а неторопливые такие, вальяжные, сначала прикидывающие для себя – «а хочу ли я ее»... И вот он решает и только потом «медленно-медленно спускается и трахает все стадо». И я ничего не могу поделать. С одним таким у меня была связь. Я все отказывалась, крутилась под его взглядом, отводила глаза. А потом однажды пошла к нему домой выпить кофе, почему-то совершенно убежденная, что именно кофе, и ничего более. Надо сказать, мы оба сильно удивились, я – что кофе не будет, а он – как мне вообще это в голову пришло. Я ушла от него через шесть часов, пошатываясь, твердо решив второй раз на эту удочку не попадаться. Через неделю была у него снова.

Несколько лет мы встречались, быстро оказывались в какой-то комнате с большой кроватью (никогда не понимала этого секрета – у них всегда с собой, или они просто не отходят далеко от постели?). И он всего лишь смотрел на меня, а я говорила: «Ну нееееет, я не хочууу» – и при этом уже снимала одежду.

У него, кажется, были какие-то мысли, какие-то чувства, какая-то жизнь, но мне было достаточно только взгляда. Помню, после второй примерно встречи я жалостливо спросила: «У тебя девушка-то есть?» Он с непроницаемым лицом ответил: «Ну есть какая-то», – и этой информации мне хватило на пару месяцев. Вопрос был очень смешной, девушек в его записной книжке были не десятки даже, а сотня-другая, но в тот момент я еще не представляла себе масштабов бедствия. Он, видите ли, не любил презервативов.

Отчетливо помню свое отвращение, когда у меня впервые проявились следы его неразборчивости. Кажется, я тогда неделю лечилась, а все остальное время гадливо содрогалась, представляя, чем могла бы заразиться. Потом мы встретились, почти случайно... и я приобрела привычку пить антибиотики после свиданий.

Однажды мне попался другой мужчина, который устроил меня больше. Темперамент у него был несколько иного сорта, погорячее, а заразу он приносил на хвосте гораздо реже, и я совершенно спокойно, не оглядываясь, ушла. Мне и в голову не приходило, что у него могут быть какие-то свои переживания на мой счет.

Я иногда встречаю его, случайно. Он идет по улице, такой большой, неторопливый, рассматривает женщин. Он всегда замечает меня первым, и тут же за углом обычно оказывается его машина, к которой я просто отказываюсь подходить. Нет, не женился, хотя недавно совсем было собрался, но вовремя передумал.

– Да ты мне уже восемь лет рассказываешь эту историю!

Однажды он неожиданно обнял меня и сказал: «Ты такая родная» – не своим каким-то голосом, и я в ужасе шарахнулась от него, и тогда он добавил привычно: «Пойдем потрахаемся».