Завещание Джона Локка, приверженца мира, философа и англичанина - Анатолий Яковлев

Факт остается фактом: будучи вовлечен в орбиту политической деятельности Шефтсбери, Локк так или иначе участвовал в политических событиях своего времени. Возможно, что сам он не вполне понимал, что происходит. Это всегда случается с теми, кто вовлечен во что-то, но не видит всей картины в целом. Следует помнить, что Локк не был политиком, он был врачом и ученым. Как следует из уже неоднократно упоминавшегося письма Пемброку, происходившие вокруг него события ему не нравились, и он старался держаться от них как можно дальше. Но это не всегда получалось.

Какова же была общая политическая картина? В рамках всех политических манипуляций задача Алджернона Сиднея, по-видимому, заключалась в том, чтобы вовлечь в «заговор» Монмута, поссорив его с благоволившим к нему отцом. «Кризис исключения» в Англии был на руку Людовику, который даже перестал на время субсидировать Карла, чтобы повысить ставки в политической игре, и усилил финансирование оппозиции. «Заговор» был раскрыт, Карл продемонстрировал, что владеет ситуацией. Субсидии возобновились. Роль и судьба Шефтсбери как лидера оппозиции понятна: он должен был стать главным обвиняемым и главной жертвой. Так и случилось бы, если бы не его неожиданная смерть в самый разгар «заговора».

«Рассуждения о правлении» Сиднея были осуждены как изменнические, Рассела казнили, Эссекс покончил с собой (или был убит) в Тауэре. Сиднею, уже после вынесения вердикта 26 октября/7 ноября 1683 г., был предложен побег, от которого он по неведомой причине – разве только для того, чтобы доказать потомкам, что не в деньгах дело, – отказался, и был казнен через повешение, волочение по земле и четвертование [217] .

В тот же день Монмут получил формальное помилование и 4 тысячи фунтов в подарок от отца. Однако, когда новости о его «сдаче» королю появились в прессе, Монмут публично заявил, что ничего не знал о заговоре. Спустя несколько дней король попытался заставить его подписать документ, в котором он должен был выразить свое раскаяние, однако Монмут, опасаясь, что это будет использовано в обвинении его друга Джона Хампдена, отказался поставить подпись.

Когда в январе 1684 г. Монмуту пришла повестка в суд как свидетелю по делу Джона Хампдена [218] , он бежал на континент, а год спустя, уже после смерти Карла II и возвышения Якова II, высадился с отрядом в Англии, объявил себя королем, был разгромлен и по приказу своего дяди казнен с особой жестокостью: несмотря на немалые деньги, переданные палачу, тому «не удалось» отрубить голову ни с первого, ни со второго раза, и лишь на пятый раз голова Монмута покатилась с плахи.

Подводя итоги дискуссии о датировке «Второго трактата о правлении», Дж. Милтон подчеркивает, что ни для одной из выдвигаемых гипотез нет «окончательных» свидетельств, которые достоверно подтверждали бы то или иное решение, поскольку не найдены ни рукопись «Двух трактатов», ни подготовительные материалы, ни какие-либо упоминания и следы в архиве Локка, в архиве Шефтсбери и в других архивах.

И все же в исследованиях iggo-х гг. удалось изменить главное – однозначную привязку «Двух трактатов о правлении» к «славной революции» 1688–1689 гг. Заслуга в расшатывании этой историографической догмы принадлежит прежде всего Ласлету, который, по-видимому, именно этого и добивался. В одном из своих интервью Квентин Скиннер вспоминает разговор с Ласлетом в 1962 г. Обсуждая с Ласлетом его книгу и научное открытие (новую датировку «Двух трактатов о правлении»), говорит Скиннер, «я был поражен тем, как он сам оценивает значение [своего открытия]. По его мнению, он показал, что трактат Локка был, по сути дела, партийно-политическим памфлетом. Ласлет считал, что, показав, каким образом он [трактат] вырос из частного политического кризиса, он понизил его в ранге, лишил места в каноне, поставив под сомнение его якобы внеисторический характер и особое значение. Насколько мне помнится, по его словам, он показал, что Локк не должен ставиться в один ряд с такими систематическими авторами, как Гоббс, в отношении которого подобного рода анализ невозможен» [219] .

Можно понять и Джона Кеньона, писавшего о весьма слабом знании и понимании политической мысли эпохи Вильгельма III и королевы Анны: «Политическая мысль того времени объясняется главным образом в соотнесении с сочинениями Джона Локка, дополняемыми иногда трудами Гоббса, Гаррингтона и Алджернона Сиднея. Предполагается, что политические лидеры виггизма после 1689 г. разделяли детально разработанную „локковскую“ идеологию, дающую народу право смещать королей согласно условиям Первоначального Договора. <…> Трудно понять, почему тогда теории Локка столь редко упоминались на ранних стадиях революции, до 1692 г., и еще реже впоследствии. <…> Трудно также понять, почему виговские политики, которых считают его почтительнейшими учениками, столь неохотно на него ссылались. Его ближайшим другом и патроном среди лидеров „хунты“ был Джон Сомерс. Однако во всех многочисленных политических памфлетах, приписываемых Сомерсу, его [Локка] имя называется всего один раз, и то по специальному поводу. <…> Локк ни разу не упоминается в „Истории моего времени“ Бернета» [220] .

Стремясь опровергнуть одну догму, Ласлет и его последователи породили другую, почти однозначно привязывающую «Два трактата о правлении» к контексту «кризиса исключения». Стремление «отодвинуть» Локка на более раннюю стадию политического процесса, к «кризису исключения», освобождало от фигуры Локка контексты 1690-х гг., но одновременно, вопреки желанию Ласлета, не снижало его возможного значения как политического мыслителя. Если Ласлет стремился, следуя Де Мезо и Коллинзу, сделать из Локка фигуру, близкую к «скользкому политикану» Шефтсбери, то работа Ашкрафта, напротив, делала из него героя-революционера, наследника самых радикальных республиканских традиций. Такая интерпретация, по-видимому, стала для Ласлета неожиданностью. Новая датировка не дала необходимого эффекта, не сработала. Ашкрафт показал возможное значение идей Локка в контексте «кризиса исключения» и подготовки революции.

Неудача с датировкой на самом деле ничего не означала. Похоже, что «Два трактата о правлении» не сыграли приписываемой им политической роли ни в контексте 1690-х гг., как было принято считать ранее, ни в контексте конца 1670-х – начала 1680-х гг., как пытался показать Ашкрафт. И это несмотря на то, что части и фрагменты «Двух трактатов» соотносимы и с этими, и с другими контекстами.

Слишком многое указывает на то, что значение Локка как политического мыслителя принадлежит не его собственному времени, а следующей исторической эпохе. И это несмотря на то, что его фигура сегодня все чаще рассматривается не в контексте раннего Просвещения, а в ряду последних деятелей Реформации.

Кроме того, выявление исторических контекстов не равносильно определению роли политических идей и произведений. В этом смысле проект Ласлета по низведению Локка с пьедестала как таковой не выдерживает критики, хотя, с другой стороны, он стал исследовательской программой целого поколения локковедов. В результате работы этих историков в конечном итоге стало ясно, что «Два трактата о правлении» состоят из фрагментов, соотносимых с множеством контекстов в историческом промежутке 1668–1689 гг.

В ходе дискуссий о датировке был поставлен вопрос о структуре «Двух трактатов», прежде всего о том, насколько единым является это произведение. Несмотря на программный постулат Ласлета о существовании исходного единого произведения, его рассуждения основывались в том числе и на раздельной датировке «Первого трактата» и «Второго трактата». Из этого исходили и другие историки, пытавшиеся предложить иную датировку «Двух трактатов». При этом всегда держалось в уме, что существовала рукопись, в которую входила пропавшая «средняя» часть. Следующим шагом стала начатая Ласлетом раздельная датировка различных частей – глав и параграфов «Второго трактата», поскольку в отношении «Первого трактата» установилось общее мнение о его относительно единообразном характере и датировке, соотносящейся в основном с первой фазой кризиса «исключения» (1679–1680 гг.).

«„Второй трактат“, – пишет Дж. Милтон, – почти наверняка имеет более сложную историю» [221] . Далее он замечает, что на это соображение наводит история написания Локком других своих трудов, в частности «Опыта о человеческом понимании», первые наброски которого были сделаны в 1671 г., а публикация серьезно переработанного текста состоялась лишь в 1689 г. В окончательной версии «Опыта» временная неоднородность его различных частей незаметна, в нем нет, по выражению Милтона, «швов», и поэтому «любая попытка выделить различные текстуальные слои во „Втором трактате“ должна начинаться с анализа методов, которые Локк применял при его композиции» [222] .

Милтон делит все работы Локка на две категории. Первая – полемические работы , написанные относительно быстро (второе и третье «Послания о толерантности», два оправдания «Разумности христианства» и три письма Стиллингфлиту по поводу «Опыта о человеческом понимании»; сюда следует отнести также и «Первый трактат», хотя значительный промежуток между его написанием и публикацией оставляет возможность того, что некоторые его части были добавлены позднее).